— Барышня, а улыбаться вас в школе официантов отучают? — спросил я и подмигнул сидящему рядом со мной Стасу.
— Между прочим, я не спрашивала вашего совета, как мне делать свою работу! — огрызнулась она. Да что ж такое? Почему в этой версии Советского Союза приветливые и улыбчивые практически все люди, которые мне встречаются, кроме представителей ровно одной профессии? Которые, как мне казалось, как раз и должны уметь улыбаться профессиональнее всех...
Впрочем, чего я лезу в чужой монастырь со своим уставом? Может и правда здесь все присутственные места делают подчеркнуто неприятными, чтобы людям больше нравилось ходить на работу, чем в ресторан...
Официантка записала все наши пожелания в блокнотик и ушла, вильнув бедрами. Бросила на меня мрачный взгляд. Я вздохнул. Похоже, мне мою рыбу лучше будет не есть...
Я повернулся так, чтобы можно было и принимать участие в беседе, и видеть столик для персонала в другой части «Емели». Только сейчас заметил висящее под потолком чучело здоровенной щуки. Реально огромная, размером с бревно. Я бы даже сказал, она больше была похожа на полоза из «тридцать второй», чем на рыбу...
Темноволосая официантка разглядывала свой накрашенный глаз в крохотном зеркальце, а другим глазом смотрела на моего знакомца, который ей что-то тихо втолковывал. Судя по его относительно безмятежному виду, меня он не опознал. Ну что ж, хорошо...
— ...а я ему говорю: «Да не страдай ты так, с каждым может случиться!» — закончил Стас историю про одного парня из «Вереска», который умудрился вместо кубышки притащить из «тридцать второй» кислотную мокрицу. Перепутать, судя по рассказам, было можно, но только в том случае, если ты в первый раз видишь и то, и другое. «Кубышка» — это что-то вроде бутона зеленоватого цвета, под жесткими лепестками которой скрывается особо важное и ценное для науки вещество. Растет в заболоченных секторах, встречается чертовски редко. А кислотная мокрица — это довольно мразотный таракан, к счастью, не агрессивный, а довольно стеснительный. Когда к ней кто-то приближается, то сворачивается в шарик. Тоже зеленоватый и размером примерно с кулак. Если ее не трогать, то ничего и не будет. Но если вдруг эта тварь распсихуется, то начнет плеваться вонючей едкой жижей, которая оставляет на коже темные ожоги, которые очень долго не проходят.
Я такие байки старался не пропускать. И некоторые даже записывал. Полезное дело, никогда не знаешь, что именно и в какой момент может пригодиться. А мне хоть и твердили, что «тридцать вторая» постоянно меняется, и погибают в ней частенько именно по той причине, что слишком уж были уверены, что, например, желтые нитки, намотанные узлом на ветке склонившейся к воде ивы, штука безобидная, и не заметили, что в коконе скрывается жалопряд, который эту дрянь, как потом оказалось, и оставляет...
Из-за ширмы в зале просочился еще один сотрудник ресторана. Без униформы, зато судя по тому, как приосанились темноволосая официантка и мой поддельный полоз, этот был из начальства. Невысокий пожилой дядька наклонился над их столиком и тихо и емко выдал какие-то инструкции.
Девушка вздохнула, спрятала зеркальце, встала и направилась следом за начальником. Мужик тоже встал, но зал не покинул. Забрался на стремянку в темном углу и начал возиться с лосиным рогом, лампочки на котором почему-то не светились.
Я отхлебнул пива и засмеялся, потому что все засмеялись какой-то шутке, которую я прослушал.
Вечеринка продолжалась, за окном постепенно темнело. Но это вовсе не значило, что время уже позднее, просто темнеет здесь рано. Еще даже раньше, чем в Питере, все-таки, Соловец севернее. Не за полярным кругом, конечно, но к зиме от светового дня остается только жалкий огрызок.
Мужик, за которым я следил, тем временем, починил светильник, убрал стремянку, принялся тщательно складывать инструменты в ящик.
— Пойду подышу, — сказал я, выбираясь из-за стола, когда тот сменил свою форменную жилетку на куртку-аляску и устремился к выходу. Вразвалочку дошел до двери, вышел наружу, поежился от холода. Осмотрелся.
Чуть-чуть бы протормозил, и мужик бы уже скрылся за углом серого кирпичного дома.
В несколько прыжков я пересек уютный круглый скверик перед рестораном, перепрыгнул бортик неработающего фонтана в форме длинной тарелки почему-то с осетром. Ухватил старого знакомца за плечо и запястье и развернул к себе.
— Здорово, полоз, — ухмыльнувшись, сказал я. — Помнишь меня?
— Вы меня с кем-то перепутали... — залопотал он, но по лицу было понятно, что да, вот теперь он меня вспомнил. Он дергал руку, пытаясь вывернуться, но хрен там я тебя отпущу теперь, здоровяк.
— Перепутал? — я иронично приподнял бровь. — Да ни в коем случае! Я тебя на всю жизнь запомнил. Как ты там меня назвал? «Совок недобитый»?
— Отпустите меня, я милицию позову... — мужик побледнел, глаза его забегали. Говорил он едва слышным шепотом.
— Уверен? — хмыкнул я. — Что-то мне подсказывает, что не очень-то ты жаждешь общаться со стражами порядка. Ммм?
— Вы ошиблись, ничего не знаю ни про какого полоза, — забормотал мужик побелевшими губами.
— Да ладно, не ссы раньше времени, — холодно сказал я. — Как-то тут прохладно, может заскочим в какую-нибудь парадную и поболтаем по душам?
— О чем? — испуганно спросил он.
— О том, как ты докатился до жизни такой, конечно, — ответил я. — Сейчас я тебя приобниму, и мы с тобой, как старые друзья, прогуляемся во дворик. Звать-то тебя как хоть?
— Фе... Федор... — сбивчиво сказал мужик.
— Как Достоевского, значит, — кивнул я, увлекая его с улицы в узкий проход между домами. Очень уж мне не хотелось, чтобы наш разговор даже частично подслушала шумная компания парней и девчонок, которые как раз высыпали на улицу из подкатившего к остановке автобуса.
— Ну что, друг мой Теодор, — сказал я, когда мы оказались в сумеречной парадной того самого дома, рядом с которым я его и догнал. Не самое, конечно, лучшее место для допроса, но какое уж есть. — Валяй, рассказывай, как тебя занесло в «тридцать вторую», и почему ты хотел нас убить.
— Не собирался я убивать! — прошипел он, глаза его при этом зло сверкнули.
— А что собирался сделать? — я разглядывал его лицо, насколько позволял свет неяркой лампочки. Лет двадцать пять, но выглядит плохо. Не только потому что кожа плохая, но и вообще, по общему впечатлению. Дерганый, глаза запавшие, больные, нервно бегают.
— Не твое дело! — огрызнулся он. Ага, похоже, шок и паника за те несколько шагов, которые мы преодолели от улицы до двери, он успел приободриться и поднабраться смелости.
— Вот засада-то! — я закатил глаза. — Только у нас наметилось какое-никакое взаимопонимание, как ты снова лезешь в бутылку...
Тут одна в одной из дверей первого этажа заскрежетал замок, и на площадку выплыла величественная мадам, облаченная в длинное пальто с мохнатым воротником. А под мышкой она держала мохнатую же, под цвет и фактуру вототника, собачку. Мне даже сначала показалось, что это у нее второй воротник.
— Что это вы тут?! — подозрительно спросила она, окинув нас с Федором взглядом. — Курить удумали?
— Да как можно! — честно глядя ей даме в глаза сказал я. — Давно не виделись с приятелем, заскочили от холодного ветра спрятаться. Мы же не курим, правда, Теодор?
— Имя какое-то странное... — дамочка прищурилась еще более подозрительно.
— На самом деле, он Федор, — я широко улыбнулся изо всех своих актерских сил изображая добродушного дурачка. — А Теодором мы его в школе дразнили.
Я сжал запястье Федора посильнее, чтобы тот тоже что-нибудь вякнул.
— Мы не курим, — прохрипел он.
— А этот почему в одной рубашке? — с нажимом сказала дамочка.
— Тяфф! — напомнил о себе воротник у нее под мышкой.
— Закаляюсь, — с готовностью ответил я. Вот у кого надо учиться вести допрос с пристрастием. У социально активных тетенек. Это я сейчас ломаю голову, о чем именно нужно расспросить Федора, чтобы узнать нужные вещи, а не какое-нибудь непонятное фуфло. А у нашей собеседницы проблем с этим вообще никаких. И если бы ее собачка не потребовала к себе внимания, фиг знает, когда бы она вообще от нас отстала.
