Все эти подробности и многое другое из моего послезнания вереницей промелькнули у меня в мозгу. Быстро сделав выжимку из лирических отступлений, я утвердился в мысли, что сидящий напротив меня суровый полкан беззастенчиво блефует и бессовестно п#здит, как Лёва Троцкий. Он же Лейба давидович Бронштейн. Всё, что у них есть, это полуистлевшие тушки двух мародёров и не более того. Я даже предположил, что и в мундир с полковничьими погонами он облачился только лишь для того, чтобы произвести впечатление на сопливого лейтенанта. Для которого звание полковника, по младости лет, есть предмет грёз и боязливого поклонения. Зная по своему опыту, что после получения третьей большой звезды на погоны, тяготение к гражданскому костюму появляется уже через месяц-другой. А то и раньше. Если ты, конечно, не патологический фетишист-извращенец. Или не армейский «сапог». У тех ношение форменного обмундирования строго обязательно и обсуждению не подлежит.
Если бы у этих смежных товарищей на меня хоть что-то было по-настоящему серьёзное, со мной бы сейчас так не миндальничали. Меня бы спеленали демонстративно и показательно. Задержали бы меня в здании Октябрьского РОВД и обязательно во время утренней оперативки. Никак не на вечерней. Для того, чтобы потом весь день личный состав РОВД пришибленно и шепотом обсуждал это событие. Руки мне заломили бы прилюдно еще и для того, чтобы наглядно ткнуть ментов позорных носом в их преступную сущность. А главное, чтобы наперёд дать им понять, кто в этой жизни главный и кто стоит над законом.
Вместо этого чекисты меня вылавливали без присущего им в таких случаях чрезмерного хамства и грубости. Как это они любят делать при пленении всерьёз накосячившего мента. Меня не задержали, а всё-таки пригласили. Причем, сделали они это вяло, в два захода и на вульгарное рукоприкладство так и не решились. Несмотря на все мои дебильные закидоны,которыми я непрестанно тиранил их психику. Оправдывал я себя тем, что не только от скудоумия и вздорности своего характера я тестировал их умышления против себя. Настырно провоцируя на нервы и активные недружественные действия. И, если эти ребята, при всей своей амбициозности и предубеждении против ментов, на радикальные поступки не сподвиглись, то считать, что дела мои по-настоящему плохи, оснований у меня нет. Пока нет. Ладно, будем теперь щупать склизкую промежность полкана. Опять же, не из-за плохого моего воспитания, а исключительно исходя из целесообразности данных действий.
— Прошу меня извинить, но пока вы не представитесь и не предъявите служебное удостоверение, на интересующие вас темы разговаривать я с вами не буду! — бесстрашно глядя честным комсомольским взором в рыбьи глаза старшего товарища с соседнего огорода, заявил я. — Если я задержан и вы меня собираетесь завтра этапировать в Москву, то сегодня для меня будет лучше как следует выспаться. Я надеюсь, в ваших казематах клопов нет?
Полковник впервые за всё наше общение заволновался. Это было не слишком заметно и беспокойство его выразилось в раздраженных взглядах на меня и на своих клевретов. В дополнение, лицо его пошло пятнами, когда я, высказавшись, нахально закинул ногу на ногу.
— Он, что, идиот? — согнав с лица лишнее и вновь игнорируя моё присутствие, полкан обратился к доставившим меня гэбэшным товарищам, — Корнеев, скажите, вы ненормальный⁈ — не дождавшись ответа от подчинённых, вынужден он был обратиться ко мне напрямую. — Вас обвиняют в убийстве двух офицеров госбезопасности, а вы здесь дешевый цирк устраиваете! Вы же понимаете, что без достаточных на то оснований вас бы сюда не доставили! Трупы капитана Зубкова и старшего лейтенанта Григорьева обнаружены в кустах под насыпью железнодорожных путей! Экспертиза установила, что перед тем как их сбросить с поезда, они были убиты. Глупо отпираться, Корнеев, нам доподлинно известно, что вы ехали в одном поезде!
Поскольку я обещал молчать до завершения процедуры нашего полноценного знакомства, рта я по-прежнему не раскрыл. Пытаясь представить, как Зоя Космодемьянская смотрела на немецко-фашистских захватчиков, я постарался повторить её взгляд и экспрессию лица. Насколько хорошо и правдоподобно у меня получилось, я не знаю, но физиономия полкана еще больше покраснела, а его ноздри стали раздуваться, как капюшон у рассерженной кобры. Нечаянно сместив взгляд в угол, где тихо обреталась некрасивая тётка с пишмашинкой, я с приятным для себя удивлением отметил, что она едва заметно улыбается. Стенографистка явно получала удовольствие от происходящего. Я не удержался и поощрил её, подмигнув ей левым глазом. На лице тайной фрондёрки в ту же секунду появилось надменное выражение.
— Ты чего вдруг так распоясался? — я с удовлетворением убедился, что полковник-инкогнито, утратив свою фирменную безмятежность, озлобился до того, что начал обращаться ко мне на «ты». — Забыл, где находишься? Очнись! Здесь тебе не ваша милиция! И даже не прокуратура! — по нарастающей начал заводиться трёхзвёздный товарищ, — Я сейчас приглашу сюда нашего доктора и через минуту ты у нас соловьём запоёшь! Ничего не утаишь, всё расскажешь! Каким пальцем в носу ковыряешься и с какого класса дрочить на учительницу пения начал!
Эк, как его разобрало! Тщательно скрывая свою лейтенантскую радость, почти окончательно успокоился я. Теперь я уже не сомневался, что чекистам предъявить мне нечего. Они, феликсово племя, исходя из того, что перед ними молодой и наивный пацан, пошли по самому простому и привычному им пути. И неожиданно для себя оказались в тупике, упëршись в глухую стену. Теперь у них вариантов осталось совсем немного. Либо вот прямо сейчас сглаживать конфликт и переводить его в разряд досадно но, но, всего-лишь, недоразумения, либо начинать колоть меня не понарошку, а в полный рост и без сантиментов. Жестко и больно. Второе меня категорически не устраивало, ибо я ни разу не мазохист. И только по этой причине я начал хамить полкану с удвоенным рвением.
— Скополамин колоть мне будете, папаша? — ехидно усмехнулся я и теперь уже открыто подмигнул не стенографистке, а нервно встрепенувшемуся полкану, — А не боитесь последствий? Если вы не в курсе, то у меня не так давно черепно-мозговая травма была и я от неё еще не совсем оправился. И да, может, вы так же не знаете, но у этого препарата куча побочек и я запросто после ваших фашистских опытов загнуться могу! Сосуд какой-нибудь в моей башке лопнет и отдам я богу душу в ваших застенках! По частям меня выносить будете? Или у вас тут от тридцать седьмого года свой ведомственный крематорий в подвале остался?
Наблюдая, как затвердел лицом полковник и, как нервически загуляли его скулы, я решил не сбавлять темпа и градуса претензий.
— Вы на самом деле думаете, что вам всё это сойдёт с рук? — склонил я набок голову, с интересом рассматривая злобную растерянность полковника, — Полагаете, что эта милая женщина и эти вот ох#ярки вас самоотверженно покрывать станут? Когда уже не меня, а всех вас на Лубянку спецбортом вывезут? Я ведь не ради форсу ментовского про начальника вашего Управления, про генерала Бессонова вас спросил в начале беседы. Вы бы поинтересовались у Александра Савельевича относительно моей скромной персоны, прежде чем заламывать мне руки на улице и угрожать своей карательной медициной! Боюсь, что тот скополамин, который вы мне уготовили, на вашу шайку и изведут!
Двое из ларца снова принялись за своё любимое занятие. Они начали бросать друг на друга томные взоры. Полные тревоги и беспокойства. Тётенька вела себя более достойно, но и она уставилась на полковника без одобрения в своём вооруженном очками взгляде. Никто не хотел неприятностей. Тем более, граничащих с щедро обещанными мной реальными репрессиями.
Полкан хлопал глазами, не будучи в силах скрыть своего замешательства. По всему выходило, что никто ранее с этими людьми и в этом месте так себя не вёл, и такими словесами с ними не оперировал. И созданный мною прецедент настолько торкнул присутствующих, что они взроптали каждый по-своему.
