Впрочем, это была не клятва, а лишь пылко выраженное намерение. То есть, если Рим не будет взят, никаких претензий со стороны богов к Рагнару предъявлено не будет. Мало ли что скажешь спьяну под хорошее настроение.
Празднество омрачило только одно: прямо среди пира двоих вождей пронесло. В неаппетитном смысле этого слова. Увы! Инфекция добралась и до норманского руководства.
Знай об этом Карл, то через три дня, когда более половины викингов вышло из строя, он двинул бы не в сторону Сен-Дени, а прямо на обосравшегося супостата.
Но он не знал. И смылся.
Его примеру последовали многие. В том числе и граф Парижский. И вся городская стража.
На четвертый день викинги (те, кто мог самостоятельно передвигаться) беспрепятственно вошли в Париж. Однако сказать, что грабеж столицы Франции обошелся совсем без потерь, нельзя. Немало храбрых воинов погибло, когда в процессе грабежа Сент-Жерменского аббатства, на грабителей обрушилась крыша монастыря.
Событие, приписанное впоследствии заступничеству Святого Георгия.
Но я в этого уже не видел. Наша маленькая компания двинулась в обратный путь сразу же после того, как мой организм пришел в себя после попойки.
И — да здравствует я! — никто из нас не заболел.
Глава двадцать седьмая,
в которой герой упражняется в богословии и становится еще богаче
Прошло две недели. Значительную часть этого времени я провел в нашей «резиденции» на острове близ Нанта. Бездельничал. Тренировал Вихорька. За неимением под рукой Скиди, который отправился решать финансовые дела своей невесты. Общался с девочками из обслуги и совершенствовал французский в богословских беседах с отцом Бернаром, человеком весьма и весьма неглупым, но пребывавшим в твердой уверенности, что спасение человеческой души происходит исключительно через принятие христианских ценностей. Посему его миссионерская деятельность (в отличие от медицинской) никакого отклика в заскорузлых сердцах викингов не находила. Впрочем, и обижать его никто не пытался. Во-первых, отец Бернар считался моим рабом, а во-вторых, оказался сведущ во врачевании, что защищало его от гнева скорых на руку норманов даже лучше, чем мой авторитет.
А говорил он, между прочим, далеко не глупые вещи. На мой взгляд.
— Посмотри на свои сапоги, господин Ульф, — сказал мне монах во время одной из таких бесед. — Что ты видишь?
— Хорошие сапоги, — пожал плечами я. — Красивые. Удобные.
Что ему не нравится? Руны защитные? Нет, вряд ли. Откуда франкскому монаху знать смысл рун? Я и сам его толком не знаю.
— Так и есть. Но зачем на них столько серебра? И этот шелк? Разве нельзя обойтись без этого?
Что я мог ему ответить? Сказать, что обувка моя — статусная? Что лично меня вполне устроили бы сапожки без всяких изысков, но мои друзья-товарищи такой простоты не поймут?
— Обойтись можно. Но — зачем? Мастеру, который делал эти сапоги, было приятно показать свое искусство. Мне приятно их носить, а людям приятно на них смотреть. Что в этом плохого?
— А ведомо ли тебе, господин Ульф, сколь многим людям пришлось трудиться для того, чтоб ты надел эти сапоги? Знаешь ли ты, насколько издалека привозят шелковую ткань, которой обшита твоя обувь? Чтоб добыть ее, купец построил корабль, нанял моряков, переплыл море. Все эти люди подвергались лишениям и бесчисленным опасностям, они оставили свои семьи, рисковали жизнями, а иные и погибли. И это лишь для того, чтобы ты украсил свои сапоги, которые ныне так заляпаны грязью, что вряд ли кто-то разглядит, как они красивы.
От такого наезда на мою ни в чем неповинную обувь я несколько растерялся и отец Бернар решил, что железо нагрето достаточно.
— Все вы, язычники, таковы… — начал он новый обличительный пассаж, но тут я его перебил.
— Эй, погоди, монах! Разве только язычники украшают одежду?
Что за несправедливость, в самом деле? Я бы понял, если бы отец Бернар упрекнул норманов в жестокости, но в стремлении к роскоши!.. Чья бы корова мычала!
— А как же шелк и серебро на одеждах ваших священнослужителей? — задал я риторический вопрос. — Там хватит серебра и шелка на тысячи таких сапог! И, можешь не сомневаться, кое-что на сапоги и пойдет. На наши сапоги!
Терпеть не могу двойных стандартов!
— Это же совсем другое, — возразил монах, но я не ощутил в его голосе уверенности. — Украшения сии служат величию Господа.
— А изысканная пища, которую кушает настоятель, тоже способствует величию Бога? — осведомился я. — А эта лепешка, которая у тебя в руке? Как сказывается на Величии Господа отсутствие на лепешке гусиного паштета?
— Ты видел на мне украшения? — задал встречный вопрос отец Бернар. — Стало быть, и лепешка без паштета в моей руке — уместна. И кто я таков, чтобы судить о том, что до́лжно, а что нет, если… — Тут он замялся.
— …Если в Ватикане любят и шелк и золотишко! — подхватил я.
Отец Бернар одарил меня пристальным взглядом.
— Ты неплохо осведомлен… для нормана.
— А ты неплохо ездишь верхом — для монаха, — парировал я. — Признайся: было время, когда твоя рука чаще сжимала меч, чем четки?
— Почему ты так думаешь?
Угадал. Что ж, я всегда подозревал, что мой личный миссионер — из бывших шевалье.
Хотя насколько я понял из разговоров моих парижских собутыльников, обычно выходцы из благородного сословия становились не простыми монахами, а членами церковного руководства. И вели при этом жизнь весьма близкую к прежней, светской. И даже роскошнее, потому что бабла у церковников было не в пример больше.
— А думаю я так, потому что сам — воин, — отвечал я. — И могу узнать воина по тому, как он движется. И по тому, как он относится к смерти.
— Наша жизнь — в руках Божьих! — благочестиво произнес отец Бернар.
— Что-то я не заметил подобного смирения у большинства монахов. Оказавшись в руках язычников, они не пытаются их просветить, визжат, как свиньи, вымаливая жизнь. Хотя бы — рабами. Лишь бы не убили.
— Все мы — рабы Божьи. А человек слаб. Даже, если он посвятил себя Богу. Сам апостол Петр…
— Знаю, знаю! Три раза отрекся. А ты? Ты бы — отрекся?
— Ты читал Святое Писание?
— Кое-что. Но ты не ответил.
— Петр поступил так, как было предначертано, — уклонился от ответа монах. — Не должно ему было умереть в ту ночь. А должно — основать Церковь Христову.
— Вот и тому купцу, который привез шелк для моих сапог, не было суждено утонуть, — заметил я. — А мне эти сапоги — носить. Хотя ты прав: почистить их не мешало бы.
— Не хочешь ли принять Святое Крещение, господин Ульф? — в очередной раз предложил отец Бернар.
Я посмотрел в глаза монаху. Долго смотрел, потом спросил:
— Так что насчет меча? Я не ошибся?
— Да, — кивнул монах. — Я был воином. Но понял, что не железо, а благость и добрая воля ведут в чертоги светлые.
— Что ж, — сказал я. — Прости, что помешал тебе попасть в Рай. Но сдается мне: ты еще пригодишься Господу в этом мире.
— Так ты готов креститься?
Я не ответил. Встал и ушел к девочкам. А что я мог сказать? Что я уже был крещен? Или — буду? Ведь до моего крещения — еще тысяча с хвостиком лет. Действительно ли оно сейчас?
Моим размышлениям о Божественном был положен конец. Вернулось начальство: Бьёрн, Хальфдан, Хрёрек. С новостями. И с денежками.
Денежки были — королевские.
Карл заплатил-таки норманам отступное. Семь тысяч фунтов серебром. Весьма скромная сумма, но если вспомнить, что Рагнар разграбил Париж, а его войско на момент торговли на три четверти состояло из небоеспособных дристунов, то — очень даже неплохой кусочек.
Тысячу марок Лотброк отослал Бьёрну, а тот поделил между наиболее достойными. Мне тоже досталась аж целых полфунта королевского серебра.
С паршивой овцы, как говорится…
По-настоящему меня огорчило другое. Старина Рагнар собирался устроить продолжение банкета. Слово «Рим» застряло в его мечтах, как репей — в шерсти бродячей псины.
— И на кой нам этот Рим? — честно спросил я на совете хирда. — Добычи и так столько, что не то что в сундук под румом — в трюм кнорра не влезет!
Ответом мне было несколько удивленное молчание… Которое нарушил Свартхёвди, напомнив присутствующим:
— Братец Ульф по моей сестренке скучает.
Тут же повсюду расцвели довольные ухмылки.
Вот это народу было понятно. А то «слишком много добычи!» Что за абсурдное заявление!
Словом, понимания я обществе не нашел. Разве что — у отца Бернара, который права голоса на нашем тинге уж точно не имел.
Так что я всё понял, заткнулся и молча слушал, как уважаемые люди рассуждают по поводу несметных римских богатств. Их логическая цепочка выглядела так: простые христиане свозят всё лучшее, что у них есть в монастыри. А монастыри, в свою очередь, всё лучшее отправляют главному жрецу Белого Христа. То есть Папе Римскому. Вот там-то и лежат подлинные сокровища.
