Первая неделя в милиции прошла без происшествий в прямом смысле этого слова. На происшествия меня не брали. По статусу не положено. Допуска к участию в следственных действиях нет, навыки фотофиксации еще только вырабатываются. Конечно, фотоумения из прошлой жизни мне, ой, как пригодились. Не надо было париться по поводу проявки пленок, печати или сушки фотографий. Мне даже нравилось разводить растворы и макать поочередно карточку то в одну ванночку, то в другую, наблюдая, как в красном свете прорисовываются очертания места происшествия.
Но снимать на старый и надёжный, как калаш “Зенит-Е”, выбирая нужную экспозицию в соответствии с потребностями осмотра места происшествия, — это совсем другое, нежели селфи щелкать и пейзажи снимать. Тут пришлось вникнуть в правило судебной фотографии со всеми ее панорамными, узловыми и детальными съемками. Это в фильмах показывают, что эксперт бродит по месту преступления невпопад, как заблудший в рюмочную пролетарий после долгожданной получки. И щелкает то там, то сям. Все, что красиво лежит и, что в голову взбредёт. Ан-нет!.. Всю эту кухню я когда-то поверхностно знал — чай не один раз на происшествия гонял, да в ЭКЦ немного просидел, когда время горячее было и за моей головой (или жопой) охотилась инспекция по личному составу, ОСБ и другие государевы гончие.
С тех пор много воды утекло. И водки. А теперь все приходилось вспоминать. Но вспоминать — не заново учить. Тем более мозгом я далек от имбецила. Так что, дело спорилось. Витя даже фыркал иногда, когда у меня что-то получалось. Почему-то мои успехи были, как грецкий орех в горле хомяка. И проглотить не может, и выплюнуть жалко.
Но я на него внимания не обращал, хорьки (хомяки) они все такие. Главное, что Паутов к его мнению особо не прислушивается. Часто сам выходил из свой норы и смотрел, как я мотаю пленки и развешиваю на веревочке мокрые фотографии. После этого они, правда, по мере высыхания скручивались в трубочки. А фотосушилки в отделе не было. Сломалась. Кстати, чинить — моя работа, но все понимали, что в этом я пока зелен, как альпийский луг в сезон дождей. Да и мне особо не хотелось вникать в то, что не связано напрямую с раскрытием преступлений. Поэтому я усердно постигал искусство судебной фотосъемки, и неубиваемый “Зенит — Е” за это время стал мне ближе девушки. Хотя, девушки у меня и так не было. Молодые следачки, торопливо забегавшие в отдел (назначить или наоборот — забрать эксперитзку), с интересом меня разглядывали. Если девушка ладная, да складная, я отвечал им тем же и помогал найти нужное заключение в ворохе исполненных экспертиз. Давал расписаться в журнале, подмигивал и улыбался.
Витя, который до этого, как мне казалось, женщин не воспринимал, вдруг изменился. Он всякий раз пытался мне запретить выдавать экспертизы без его ведома. Тем самым я пошатнул “авторитет” властителя готовых экспертиз. Его самолюбие больше не подпитывалось заискивающими улыбками следачек: “А экспертиза не готова? А можно забрать? Ой, спасибо большое!” Его комплексы от этого росли и могли задавить тщедушное тельце. Все, ради чего он жил, могло в один миг рухнуть.
В кабинете начальника раздался телефонный звонок. Его слышно на весь отдел. Паутов взял трубку. Что-то обсудил. В его голосе сквозила серьезность и даже тревога. После он вышел в коридор и позвал Витю:
— Собирайся, поехали. У нас убийство.
— Так не я же дежурю, Аристарх Бенедиктович! — взвыл хорь.
— Убийство двойное, ты старший эксперт, поопытнее будешь дежурного техника. Бери чемодан, я тоже поеду. Торопиться надо. Сейчас прокурорские набегут, проверяющие всякие, следы затопчут.
— Аристарх Бенедиктович, — позвал я начальника, — можно с вами?
— С нами? — Паутов посмотрел на меня поверх очков. — А чем ты там поможешь?
— Снимать буду обстановку на месте преступления. Так сказать, в боевых условиях потренируюсь. Надоело клумбы возле УВД фотать.
— Хорошо, — кивнул Паутов, — возьми “Зенит” и вспышку.
Я нацепил сумочку-кожух с фотоаппаратом на плечо. На другое повесил вспышку. Вспышку приходилось таскать отдельно. Причем, в размерах она превышала фотоаппарат в несколько раз. Сама лампа с рассеивателем небольшая, а вот сумка с аккумулятором размером с хороший двухтомник. Еще и увесистая. “ЛУЧ-70” — самая распространенная и надежная фотовспышка семидесятых. Помнится, даже в начале двухтысячных ею еще пользовались криминалисты.
Мы спустились вниз и вышли на улицу. Витя тащил огромный криминалистический чемодан, который казался больше его самого.
Паутов шел налегке, я обвешался фотоаппаратурой. Прямо возле крыльца нас ждал бобик желтого цвета с синими полосами, белой надписью “МИЛИЦИЯ” и гербом СССР на всю водительскую дверь. В народе милицейский 469-й УАЗ прозвали канарейкой за яркий и броский наряд.
Паутов сел вперед, на заднее сиденье втиснулись я, чемодан с Витей и дежурный участковый.
Раз дело серьезное, значит "урки" не ограничились дежурным опером и укатили компанией побольше на своей служебке. Следак по подследственности полагался не ментовской, а прокурорский. Поэтому больше никого из членов следственно-оперативной группы ждать не стали. Водитель с погонами старшины и бакенбардами, как у Честера хрустнул передачей и вывел УАЗ на основную дорогу. Машина покачивалась даже на небольших кочках. Пришлось вцепиться в поручень спинки переднего сиденья. Такие машины мы называли гроб на колесах. Железная передняя панель при серьезном столкновении не оставляла непристегнутым водителю и пассажиру на переднем сиденье никаких шансов на жизнь. Но люди не привыкли пристёгиваться в танке. По службе не раз приходилось сталкиваться с ДТП со смертельным исходом с участием легко мнущихся консервных банок и несгибаемых УАЗов. Как правило, в смятых банках (особенно если еще и подушки безопасности есть) живые были. А почти в целом танке все грустно.
Дорога вывела нас на окраину города. Здесь раскинулись многочисленные двухэтажные бараки, оставшиеся еще с довоенных времен. Зрелище грустноватое. Покосившиеся дома, обитые рубероидом. Деревянные крыши утыканы печными трубами из осыпающегося красного кирпича с остатками известки и штукатурки на боках.
В старых советских фильмах 1950-х (про старика Хоттабыча, например) все граждане жили в просторных сталинских квартирах со множеством комнат, причем у каждого члена семьи была отдельная (в том числе и у Вольки). В квартире современная и красивая мебель, подъезды широкие, чистые и светлые, как путь КПСС к будущему. На огромных окнах цветы, на полу ни мусоринки. Благодать.
На самом деле картина массового советского жилья в пятидесятые была несколько иной — хорошие квартиры в новых домах были доступны только небольшому проценту руководящего класса советской номенклатуры, а большинство граждан жило в коммуналках, а некоторые в бараках. С приходом Хрущева картина немного изменилась, начали строить плохонькое, но действительно массовое жильё, и тогда появилась умная мысль "каждой семье — отдельную квартиру с удобствами". Но квартир до сих пор на всех не хватало, доля городского населения страны росла ударными темпами, и бараки, которые изначально строились, как жилье временное, доживут и до следующего века.
УАЗ свернул к одному из бараков, возле которого уже толпился местный народ. Сгрудились служебные машины. Мелькали люди в милицейской форме и строгих костюмах.
Мы вылезли из “канарейки” и прошли сквозь милицейский кордон. Паутова узнавали в лицо, Вите пропуском служил характерный чемодан, напоминавший располневший пластиковый советский дипломат. По сумке со вспышкой и фотоаппарату на шее всем было ясно, что я при деле тоже.
Поднялись на второй этаж. Замызганная комнатенка с запахом перегара, сажи и бичевника залита кровью. На панцирной кровати прикорнула старушка с колотыми ранами на животе. Рядом на полу труп мужичка. Тоже изрядно истыкан клинком. На столе початая бутылка водки, три граненых стакана, нехитрая закусь из жареной картошки, лука, огурцов и помидоров.
