Очередного воскресения ждал с нетерпением. Словно соскучился по встречам с маньяками, мечтал пощекотать себе нервы новым опасным приключением. «Или хочу вновь увидеть комсорга?» — думал я. Признавался себе в том, что всё же скучал по Пимочкиной. Я редко видел Свету во сне (в эротических снах — ни разу!). Но всё же привык к её назойливому вниманию (и к пирожкам с ливером — тоже). И даже с удовольствием повидался бы с ней. Но к Славке её не ревновал, потому что так и не разглядел в Пимочкиной женщину.
Чем ближе был День студента, тем чаще я прокручивал в мыслях всё то, что помнил о смерти старшей сестры моей институтской кураторши. Почему-то в мыслях называл погибшую именно так — не ассоциировал образ погибшей девушки с той Светой Пимочкиной, которую теперь знал лично. И всё больше волновался: не изменил ли я будущее настолько, что изменил дату или время встречи комсорга с её убийцей. Ведь так и осталось неизвестным, почему поздно вечером двадцать пятого января Света очутилась в Пушкинском парке.
Людмила Сергеевна утверждала: её старшая сестра не сказала родителям, куда и зачем пошла. Но Гомонова помнила, что Света вечером была задумчива, в хорошем настроении. И даже улыбалась, что редко случалось после её возвращения из общежития на каникулы. Ушла Светлана Пимочкина из дома тайком, в начале одиннадцатого. Людмила Сергеевна тогда ещё не спала, но скрыла от родителей поздний поход сестры, о чём позже жалела. О том, что Светы нет в её комнате, родители узнали только утром — перед уходом на работу.
В субботу, за день до Дня студента, я вновь и вновь пытался представить, что именно заставило (заставит?) Свету Пимочкину уйти поздно вечером из дома. Чему комсорг могла бы сейчас улыбнуться? Я лишь догадывался, как она поживала после нашего с ней «того самого» разговора — из тех фраз, которыми обменивались Слава и Паша. Мне парни о Пимочкиной не рассказывали — я о ней не расспрашивал. Понятия не имел, как далеко продвинулся Аверин на пути завоевания её руки и сердца (добрался ли до первого поцелуя?).
Семнадцатилетняя девица в моём представлении могла сбежать вечером от родителей лишь по одной причине: спешила на встречу с объектом своего обожания. Вот только в этот раз объект (под ним я всё ещё подразумевал себя — не Аверина) не спешил с ней увидеться (так она думала: я не собирался извещать её о своих планах на завтра). Да и в том, в другом варианте нынешнего Дня студента, вряд ли её позвал на свидание лишённый комсомольского билета Саша Усик — если только не с целью проломить ей череп.
«А если всё же тогда она рванула на встречу с Комсомольцем?» — думал я. Меня терзали сомнения, что Пимочкина могла сейчас «загадочно» улыбаться вечером по иному поводу — не при мысли о свидании со мной. И сам себе отвечал: «Тогда завтра я её не увижу». Потому что в этот раз Саша Усик её туда не позовёт. Ведь если в той реальности Пимочкину убил Комсомолец (Людмила Сергеевна склонялась именно к этому выводу), то настоящий «маньяк с молотком» в Пушкинский парк завтра не явится.
* * *
Двадцать пятого января я не пропустил занятия на спортивной площадке. И даже пошёл «погонять чаи» с вахтёршей — вот только заглянул в коморку к женщине раньше, чем обычно. Вернулся к себе в комнату в хорошем настроении, но непривычно взволнованным. Переоделся в чистое бельё, натянул отглаженные брюки и рубашку. Была у меня мысль надеть старые вещички Комсомольца (очень уж не хотел бы испачкать новое пальто кровью — всё равно чьей). Но посчитал, что если завтра вернусь, то смогу в будущем обновить гардероб. А если вдруг… вернусь уже не я, то в чём он станет ходить — меня не волновало.
Не мог избавиться от мысли, что время моего пребывания в теле Александра Усика ограничено сегодняшним днём. Не представлял, откуда взялась и на чём основывалась эта догадка. Но то и дело мусолил её в голове: прикидывал, что не допустил всех тех неприятностей, о которых читал в папках Людмилы Сергеевны Гомоновой. Осталось только спасти её сестру и обезвредить «маньяка с молотком» — на этом моя «полезность» в теле Комсомольца исчерпывалась. А значит, тело вновь могло вернуться к прежнему владельцу. Ведь никто не обещал, что я получу его в вечное владение. Непонятно как получил его. И точно так же мог с ним расстаться.
«И всё же нужно было съездить к Королеве, — думал я, спускаясь по ступеням в третьем корпусе общежития. — Мозги девчонке я пудрить, конечно, не стал бы — не сейчас. Просто бы поболтали… наверное. Ну, или хоть чаем бы меня угостила. Хотя мои конфеты, наверняка, давно слопала». Сообщил вахтёрше, что вернусь «попозже». Не сомневался: женщина впустит меня в корпус в любое время. Ещё засветло явился на автобусную остановку. Порадовался, что нет мороза — навскидку, градусов пять ниже нуля — в парке не замёрзну. Нужный мне автобус подъехал буквально тотчас же — не прождал его и минуты. Я посчитал этот факт хорошей приметой.
Глава 33
Пушкинский парк в тысяча девятьсот семидесятом году показался мне едва ли ни родным местом. Он в точности походил на себя из будущего. Все те же узкие извилистые аллеи, по которым я прогуливался в девяностых (и позже — под руку с Людмилой Сергеевной). Та же тишина: с наступлением темноты умолкли даже птицы. Похожие деревья (сейчас голые, лишь припорошенные снегом): возможно, предки тех, кого я видел в другие времена, или же попросту их размеры не изменились со временем. «Или твой рост, Димочка изменился, — напомнил я сам себе. — И смотришь ты теперь на парк не с прежней двухметровой высоты».
Шёл по безлюдному парку, всё больше недоумевая по поводу того, что именно сегодня понадобится здесь Свете Пимочкиной. Не видел ни парочек, что могли бы сейчас прогуливаться в полумраке (исправные фонари в этом времени были редким явлением не только в парках). Ни мамаш с колясками (те если и бродили здесь, то при свете дня). Не заметил и патрулей народной дружины (вот уж кому тут было самое место), которым здесь следовало оберегать подобных мне редких прохожих от хулиганов (и от маньяков). Не встретил и собачников (сейчас домашних псов в Зареченске проживало в десятки раз меньше, чем будет их тут лет через тридцать).
Шёл я налегке — без чемодана и прочих вещиц, что обычно прихватывал с собой на свидания с маньяками. Кутался в новое пальто, на котором пестрел позабытым Авериным в общежитии шарф (шарф будет его взносом в дело спасения комсорга). В кроличьей шапке — не в будёновке. В этот раз я решил не надевать свой супергеройский костюм, оставил оба суконных шлема в общежитии (старый спрятал в чемодан, а подарок Пимочкиной хранил на видном месте в шкафу). Так же как и не взял с собой обрез — если сегодня в своё тело вернётся настоящий Комсомолец, то ему не придётся объяснять, почему он прогуливался по парку с огнестрельным оружием.
План засады я составил ещё в прошлом году — с того времени он не претерпел изменений. Я не ходил на рекогносцировку, как перед охотой на Горьковского душителя. Потому что знал: памятник Александру Сергеевичу Пушкину стоял на том же месте, что и в будущем. А что бы ни росло вокруг него в этом времени — на мою задумку это почти не повлияет. Потому что лучшего места для засады, чем притаиться за памятником я не представлял. Разве что выстроил бы избу из снега, затаился в ней. Но не видел смысла в подобном строительстве: сгодится и каменный постамент с бюстом Великого поэта.
Пимочкину убили (попытаются убить) рядом с памятником. Об этом говорила Людмила Сергеевна. И даже показывала мне точное место, где нашли тело её сестры. Следователь, что вёл дело об убийстве Пимочкиной, утверждал, что Света умерла именно там. Её убили одним ударом — на снегу осталась лужа крови (и молоток). Снегопада в тот день не было (в этом я пока убеждался) — следы почти не замело: ни следов волочения, ни «кровавой дорожки» тогда не нашли. Либо маньяк в тот раз действительно допустил ошибку (не рассчитал силу удара). Либо Светлану Пимочкину и не собирались насиловать — только убить (Комсомолец?).
