Бутылка уже не вертелась, а устало вздрагивала. Но продолжала дорисовывать воображаемый круг. Я подавил желание надавить на стеклянную тару рукой — прижать её к скатерти, чтобы прервать ожидание. Заметил азартный блеск в широко открытых глазах студенток. Услышал справа и слева от себя шумное дыхание своих соседей по комнате. Бутылка замерла… но мы продолжали выжидающе на неё пялиться. Горлышко не дотянуло до Пашки — целилось мне в локоть. А вот дно смотрело на именинницу.
Фролович вдруг взвизгнула, захлопала в ладоши — заставила нас вздрогнуть и сбросить оцепенение.
— Я первая! — воскликнула Ольга.
Посмотрела на Могильного. С вызовом.
Мне почудилось, что подруги взглянули на неё с завистью. И в тоже время, обе с облегчением выдохнули. Улыбнулись… разочаровано.
— Ну? — сказала Фролович. — Кому повезёт целовать именинницу?
Пашка попытался ей ответить, но выдавил из горла лишь хрип. Закашлял, постучал себя кулаком по груди. Чем развеселил именинницу (та едва сдерживала смех). Потянулся за стаканом — залпом, словно водку, опрокинул себе в глотку почти двести грамм компота из сухофруктов. Мне подумалось, что из покрасневших ушей Могильного вот-вот повалит пар.
— Готовы? — сказала Ольга.
Водрузила руку на бутылку.
Пашка молча кивнул. Мы с Авериным проигнорировали её вопрос. Надя Боброва пожала плечами.
— Крути уже, — велела Пимочкина.
Она вновь откинулась на спинку стула и сложила на груди руки. Посмотрела на Пашу Могильного — с усмешкой на губах. А потом её взгляд, как намагниченный, вновь скользнул в мою сторону. Задержался на моём лице, не добрался до хмурого Аверина. Света уже не улыбалась — напротив: казалась сверхсерьёзной. Будто присутствовала не на студенческой вечеринке, а на экстренном заседании совета комсомольского актива. Отвлечься от разглядывания моих глаз комсорга заставила вновь заплясавшая по столу бутылка.
Подруги именинницы наблюдали за вертящимся указателем без волнения, но с любопытством. Мы со Славкой Авериным — следили за бутылкой с плохо скрываемым безразличием: целоваться с Фролович на глазах у Могильного никто из нас не стремился. Азарт и волнение присутствовали только на лицах Оли и Павла. Эта пока ещё неофициальная парочка смотрела на тару из-под портвейна, будто на перст судьбы. Сжимали кулаки, нервно облизывали губы, бросали друг на друга мимолётные взгляды.
Вращение в этот раз продолжалось недолго. Бутылка совершила около десятка оборотов. Замедлила движение. И, наконец, остановилась. Точно в том же положении, что и в прошлый раз: горлышко уставилось на мой локоть. Никто из сидевших за столом не двигался. Студенты пристально смотрели на бутылку, силясь взглядами придать ей ещё хоть чуточку ускорения. Я протянул руку и легонько щёлкнул ногтем по стеклянному горлышку. То вздрогнуло… и отвернулось от меня. Уверенно показало на Пашку Могильного.
— Повезло Пашке, — сказал я.
Спорить со мной не стали. Никто не обвинил меня в жульничестве. На Ольгу Фролович и на пунцового от смущения Павла посыпался град поздравлений. Я тоже влил свой голос в общий хор. Похлопал Могильного по плечу (нарочно скопировал его любимый жест). Громко (чтобы услышали все) заверил Павла, что целоваться не больно. Выразил уверенность в том, что он обязательно справится с возложенной на него задачей — как не боящийся трудностей советский человек и настоящий комсомолец.
Фролович первая вспорхнула со стула, отошла ближе к входной двери — туда, где было больше свободного пространства. Одёрнула подол платья, скромно поправила декольте. Наблюдала за неуклюже выбиравшимся из-за стола Пашкой с показным смущением (сцепила на уровне живота пальцы в замок, шаркала по полу туфелькой). Её глаза и губы блестели. Тусклый искусственный свет придал её светлым волосам золотистый оттенок. На лице девушки застыла улыбка.
Мы с Авериным не уставали подбадривать приятеля. Словно тот выходил на боксёрский ринг для участия в титульном поединке. Сыпали бесполезными советами. Призывали быть мужественным и «не посрамить честь шестьсот восьмой комнаты». Ольгины подруги тоже адресовали свои реплики лишь Могильному, предоставляя тому возможность «отдуваться» за двоих. Они советовали Пашке «не увлекаться», но в то же время обещали ему всяческие кары «если нашей подруге не понравится».
Комсомолец и комсомолка (оба не забыли нацепить на наряды значки) замерли в шаге друг от друга. Волосы Могильного походили на бронзовый ореол. Причёска Фролович напоминала фейерверк из золотистых искр. Пашкиного лица я не видел. На лице Ольги разглядел любопытство, лёгкий испуг и предвкушение… запретного. Молодые люди обменивались взглядами. Не обращали внимания на голоса приятелей. А будто бы прислушивались к биению собственных сердец.
— Давайте уже, — сказала Света Пимочкина.
Пашка чуть дёрнулся, шагнул вперёд. Ольга приподняла лицо, прикрыла глаза. Её грудь часто вздымалась, будто девица участвовала в забеге и мгновение назад совершила финишный рывок.
— Целуйтесь, — скомандовала комсорг.
Фролович положила руки на Пашины плечи. То ли собиралась того привлечь к себе, то ли хотела оттолкнуть. Могильный не стал дожидаться её решения, склонил голову… и своим затылком закрыл нам обзор.
— Эй! — воскликнул Аверин. — Нам ничего не видно!
Ни Ольга, ни Пашка на его крик не обратили внимания: были заняты. Я не услышал чавканья, каким озвучивали подобные действа в художественных фильмах (хотя представил, какую реакцию оно бы вызвало у подруг именинницы). Мог лишь вообразить, насколько решительно Павел подошёл к ответственному делу. Заметил, как руки Фролович подобно лапам птицы стиснули плечи партнёра. Увидел, что Могильный только и осмелился — прикоснуться руками к Ольгиной талии (к талии — не к ягодицам!).
Услышал тихий вздох Нади Бобровой. Та пристально взирала на целующуюся парочку, будто смотрела на большом экране увлекательную мелодраму — сочувствовала и сопереживала актёрам, воображала себя на их месте (не сложно было догадаться, кого именно она видела на месте Могильного). Она прижимала к груди (на вид — третьего размера) ладони… выказывала реакцию противоположную той, что я разглядел на лице плотно сжимавшей губы Светы Пимочкиной.
— Вы что там, приклеились? — спросила комсорг. — Прекращайте уже.
Её голос вернул слившуюся в поцелуе парочку на землю. Ольга оттолкнула Молильного — тот попятился. Выглядели они ошалевшими и испуганными, будто только что случайно выпили залпом по стакану этилового спирта. Ольга смотрела на Пашино лицо — никого другого пока не замечала. Я мог лишь догадываться, насколько смелым был Пашкин поцелуй. Но видел, что тот привёл именинницу в восторг: об этом буквально кричал направленный на Могильного затуманенный взгляд Ольги Фролович.
— Что-то вы слишком увлеклись… игрой, товарищи студенты, — тоном строгого преподавателя произнесла Пимочкина.
Ольга отвлеклась от лица Могильного — бросила чуть испуганный взгляд на подругу.
— Всё по правилам, — сказала она.
Мне послышался в её голосе вызов.
— По правилам, не по правилам, — пробурчала комсорг. — Может, на этом игру и закончим?
— Нет, — сказала сидевшая по правую руку от неё Надя Боброва. — Будем играть.
Раскраснелась, когда на её лице сошлись три мужских и два женских взгляда. Пожала плечами. Старалась не смотреть на Пимочкину.
— А что такого? — сказала она. — Мы же не закончили. Ведь правда?
— Конечно, — сказала Фролович.
Подтолкнула вытиравшего с губ помаду Пашку к столу. Потрогала причёску, словно заподозрила: та могла пострадать при поцелуе. Одёрнула так и норовивший взлететь к пояснице подол, стыдливо прикрыла ладонью глубокий горловой вырез на платье (мой взгляд нет-нет, да и заглядывал в него). Поспешила занять своё место радом со Светой Пимочкиной. Посмотрела на подруг невинно, будто не целовалась только что с мужчиной, а ходила поправлять макияж. Придвинула к себе бутылку.
— Тот, кто уже целовался, в игре больше не участвует, — сказала она.
