Никто не уговаривал меня танцевать. Фролович и Бобровой не было до меня дела. Пашка ни на шаг не отходил от именинницы. Славка вился вокруг комсорга. Пимочкина тоже не пыталась «вытащить» меня на «танцпол». После игры в бутылочку Света выглядела смущённой, слегка «пришибленной». Будто школьница, что обнаружила на «тесте» две полоски. Изредка задумчиво посматривала в мою сторону. Но не рвалась со мной поговорить — с потерянным видом выплясывала рядом с Авериным.
Я уже покончил с колбасой, когда быстрые танцы сменились «медляком». Пашка и Слава тут же приклеились руками к талиям Ольги и Светы. Надя Боброва разочаровано вздохнула. Я не позволил девице нырнуть в пучину хандры — галантно пригласил её танцевать. Надя не отбивалась. Лишь печально вздохнула, согласившись с тем, что на безрыбье сойдёт и Усик. С удивлением обнаружил под её платьем не мягкие бока, а «жесткий» мышечный «корсет». Закружил девушку в танце, стараясь не смотреть на маячившие на уровне моих глаз губы.
От второго танца со мной Боброва отказалась (неужели от меня так сильно пахло колбасой?). Отправилась «поправлять макияж». А вот парни своих партнёрш из объятий не выпустили. Чему я порадовался: вернулся к столу, заглянул в миску с салатом. Рассеяно посматривал на спины и лица танцующих, монотонно помахивал ложкой. Отметил, что партнёры в парах выдерживали между телами «пионерское» расстояние (даже Ольга и Паша). Парни не давали воли рукам, а девицы не дразнили студентов «случайными» прикосновениями.
«Медленные» танцы чередовались с «быстрыми». Я не стремился участвовать ни в тех, ни в других. Подумывал о том, чтобы улизнуть с этой «детской» вечеринки и отправиться спать. В нынешнем теле сытость вызывала у меня сонливость. Хотя помнил, что не так давно (по моим ощущениям) с наполненным желудком приходилось полночи маяться от бессонницы. Прикрыл недоеденный салат полотенцем, прикинул удобный маршрут до двери — через шевелящийся под музыку частокол танцоров.
Сбежать не успел.
Потому что музыка вновь замедлилась.
Пимочкина прошмыгнула мимо загребущих рук старосты и решительно шагнула ко мне.
— Вставай, Саша, — скомандовала комсорг. — Будем танцевать.
Увидел, как в полумраке за Светиной спиной Надя Боброва подобрала оставшегося бесхозным Славку Аверина. Тот безропотно смирился со своей участью; бросил раздражённый взгляд не в лицо партнёрше — в мою сторону. Нахмурился, когда увидел, что Света ухватила меня за руку. В ответ на его недовольство я лишь пожал плечами. Не обидел комсомольского вожака отказом — поплёлся вслед за Пимочкиной на «танцпол», где уже покачивали бёдрами две парочки (Пашка пока не уступал мне или Аверину право танцевать с именинницей).
Тёплые руки Светы Пимочкиной легли на мои плечи. Запах духов защекотал мне ноздри. Я придерживал партнёршу за талию, следил за тем, чтобы не оттоптать ей ноги. Рассматривал в глазах комсорга отражение своего лица — Света стойко выдерживала мой пристальный взгляд. Молчала (хотя мне казалось, что она несколько раз размыкала губы, желая мне что-то сказать или о чём-то спросить). Я тоже не спешил начинать беседу: потому что все мои мысли были далеко — в третьем корпусе общежития, где я мог бы уже завалиться спать.
— О чём ты думаешь? — спросила Света.
— О тебе.
«Стандартный вопрос — стандартный ответ», — подумал я.
— Правда? И что ты обо мне думаешь?
— Ты хорошо танцуешь.
— Спасибо.
Губы комсорга обижено дрогнули.
Понимал, что Пимочкина надеялась на другой ответ, но предоставил право описывать её «неземную красу» Славке Аверину.
«Попридержи язык, Дима, и не вешай девочке лапшу на уши, — сказал я сам себе. — Сейчас не тот случай, когда нужно блистать красноречием. Угомонись, старый кобель».
— Ты… тоже хорошо двигаешься, — сказала Света.
«Я знаю», — хотел обронить я, но промолчал. Прикусил язык, чтобы не ляпнуть девчонке одну из своих «стандартных» фраз. Напомнил себе, что не ставлю цель, произвести на студентку впечатление или завлечь её сладкими речами в свои сети. Остановил руки, которые уже сместились девушке на спину и принялись опускаться ниже — вернул их на девичью талию. По выражению глаз Пимочкиной не понял, почувствовала ли она мой манёвр. Или почувствовала, но не поняла, где именно тот мог завершиться.
— А ты умеешь целоваться? — спросила комсорг.
«Какие интересные вопросы вертятся в голове комсомолки», — подумал я.
— Тебе не понравился мой поцелуй?
Света дёрнула головой.
— Нет… — сказала она.
Её лицо потемнело.
Почувствовал, как руки девушки сжали мои плечи — будто Пимочкина испугалась, что я сейчас сбегу.
— Я имела ввиду… — торопливо добавила она. — Это же было не по-настоящему! Просто игра.
Комсорг заглянула мне в глаза.
— А я спросила: хорошо ли ты целуешься… ну, когда взаправду.
«Хочешь проверить?» — так и просился на язык вопрос.
Но я его не задал.
— Никогда раньше не целовался.
Мысленно добавил: «Только позже».
— Не может быть. Папа говорил…
Света замолчала: то ли испугалась сболтнуть лишнего, то ли не захотела меня обидеть.
— Что сказал папа?
Я направлял движение нашей пары. Не давал волю рукам. И не прижимался к партнёрше — сохранял между нашими телами «приличное» расстояние. Повернулся спиной к настольной лампе, чтобы лучше видеть раскрасневшееся лицо Пимочкиной. Та разгадала мой манёвр. Но не воспротивилась ему — лишь смущённо опустила взгляд. Я смотрел на её ресницы, на тёмные полоски бровей, на плотно сжатые губы (вновь ощутил во рту вкус помады). Старался не замечать маячившую позади комсорга недовольную физиономию Славы Аверина.
— Папа рассказывал, что у вас там…
Замялась.
— Где, там? — уточнил я.
Вновь напряглись Светины пальцы на моих плечах.
— Ну… в интернате.
— Что, там у нас в интернате?
Света вздохнула. Словно уже пожалела, что затеяла разговор.
— Вы там… с девочками… целуетесь, — сказала она.
Посмотрела мне в глаза. Виновато, как нашкодивший пёс.
Я пожал плечами. Постарался выглядеть серьёзным.
Заявил:
— Некогда мне было целоваться. Я много учился. Не до глупостей было.
Спросил:
— Думаешь, легко после школы-интерната поступить в институт?
Света закивала — отражение настольной лампы в её глазах замигало.
— Папа сказал, что ты большой молодец, — заявила она. — Он говорил, что выпускники интерната обычно идут в училища. А многие — так и вообще: попадают…
Замолчала.
— В тюрьму?
Света мотнула головой.
— В институт после интерната пробиться сложно, — сказала она. — Очень! Так считает папа. Я говорила ему, что ты не такой, как другие. Что ты очень умный. И целеустремлённый…
Пимочкина улыбнулась, будто вспомнила разговор с отцом.
— Он сказал: такие, как ты — редкость, — заявила она. — Один из тысячи. Или даже один из ста тысяч!
Расстояние между нашими животами вдруг сократилось. Грудь девушки второй раз за сегодняшний день прижалась к моей. Только теперь — не по моей вине. Я в удивлении вскинул брови. Ощутил на губах тепло чужого дыхания. Посмотрел в широко распахнувшиеся глаза Пимочкиной. Рассмотрел в них испуг и… решимость. Не успел поинтересоваться у комсорга, почему она разговаривала обо мне с отцом. Потому что музыка смолкла. А громкий голос именинницы позвал нас пить чай.
* * *
За время танцев хмель выветрился из голов студентов. Вновь вспыхнул верхний свет. Ольга и Пашка разомкнули объятия («Мы просто танцевали»). Столы снова переместились в центр комнаты. Праздник вернулся в изначальное «пристойное» русло.
Пили чай. Ели торт. Вновь поднимали лишь «правильные» темы.
Именинница похвасталась, что родители подарили ей на восемнадцатилетие новый фотоаппарат («Зенит-Е — представляете?!»).
Славка Аверин рассказал о том, как у дружинников проходили вечерние патрулирования улиц (они с Пашей Могильным уже обзавелись значками, повязками и «корочками» народной дружины), поведал нам несколько занимательных историй.
