— Вам, Григорий Иванович, некогда вести индивидуальную работу, поэтому позвольте я объясню нашим мужикам, как надо относиться к своим женам и правильно делать детей.
Через пару часов наших занятий я начал испытывать какое-то беспокойство и не удивился когда услышал крик:
— Прохор, где их светлость?
Из Усинска на взмыленной лошади прискакал один из моих госпитальных помощников: в госпиталь из Железногорска привезли одного из работников кирпичного завода. Осмотревшая его Евдокия поставила диагноз, ущемленная паховая грыжа и послала гонца за мной.
Беда не приходит одна, когда через час я примчался в госпиталь, меня там ждал еще один хирургический больной. Буквально за несколько минут до моего приезда в госпиталь обратился еще и один из лесорубов, осмотрев которого я диагносцировал острый аппендицит.
Диагноз Евдокии был верным. Мне предстояло серьезнейшее испытание, необходимо было сделать две полостные операции. Вот оно что-то необычайное, о чем меня предупредил товарищт Нострадамус.
Распорядившись положить лед больному с аппендицитом, я начал готовиться к грыжесечению, грыжа ущемилась не меньше шести часов назад и надо было поспешать. Среди привезенного Леонтием было почти два килограмма опиума и для анестезии я использовал именно его.
Еще во время нашего похода я сделал Лукерье заказ на овечьи кишки и когда однажды был зарезан сломавший ноги баран, я получил наконец-то нужный мне материал. Все мои познания о кетгуте ограничивались короткой фразой, это скрученные волокна из подслизистого слоя кишок овец. Выслушав эту фразу, Евдокия коротко, но очень весомо сказала:
— Я все поняла, ваше светлость, и попробую.
После нескольких попыток нам удалось получить что-то похожее на кетгут. Стерилизацию я провел кипячением, а когда Яков сделал первый самогонный аппарат, мы получили из пшеничной браги в конечном итоге почти медицинский спирт, в котором и стали хранить наш кетгут. И вот теперь пришло время испытать наше творение.
Мои занятия не прошли даром, как и вся техническая подготовка. Ассистировали мне Машенька и Евдокия, все санитары то же были при деле. Я хоть и продолжал называть их санитарами, но мои занятия с ними уже давали результат и можно было смело переводить их в медбратья.
Обе операции прошли без сучка и задоринки, просто как какие-то студенческие занятия. Евдокия даже самостоятельно заканчивала вторую, я отстранился и со стороны смотрел как она ушивает послеоперационную рану. Поверхностные швы мы шили шелковой нитью. Но это было через час, а перед началом первой операции меня просто трясло от страха и волнения. Когда-то я был неплохим диагностом и хирургом, но это было больше пятидесяти лет назад. И с диагностикой я пока справлялся лишь благодаря сохранившимся знаниям, которые оказалось никуда от меня не делись, а вот хирургия это на самом деле в первую очередь рукоделие. Любой мало-мальски состоявшийся хирург это рукодел, а вот если ты рукожоп, то не сумеешь даже толком наложить простейшую повязку. Там я был рукоделом, здесь еще были сомнения.
Помощники моего мандража не видели и не чувствовали, я был сама уверенность и спокойствие. Осмотрев еще раз больных, я оставил в силе все ранее отданные распоряжения и мы начали мыться перед операцией. Все мои сотрудники тщательно следили за своими руками, сам я тоже старался максимально беречь свои.
Руки мы помыли в двух водах, простой чистой и кипяченой, затем обработали их спиртом. Для проведения операций Анна Петровна по моему эскизу пошила нам хирургические халаты, шапочки и маски. Маски были не марлевые, а простые хлопчатобумажные. Что бы в них можно было дышать, низ масок был максимально свободным.
Больной после опиумно-алкогольного коктейля спал. Одного из своих санитаров, двадцатилетнего Осипа Павлова, я специально обучал измерять и считать пульс и давать ему характеристики. У Осипа это получалось лучше всех, он это стал делать после пары занятий даже лучше меня и я очень надеялся на него.
И так мы были готовы начать нашу первую полостную операцию. По моей команде Евдокия сорокапятипроцентным спиртом еще раз обработала операционное поле. Машенька подала мне скальпель. Я на секунду замер, затем поднял глаза на операционную бригаду. Не вооруженным взглядом было видно их понятное волнение. Я постарался улыбнуться им всем, естественно глазами и с трепетом в душе сделал первый разрез. Ну что же мастерство не пропьешь, как поговаривали некоторые, там в двадцатом веке. Мой мозг помнил, как это делать и команды рукам отдавал правильные.
Наш больной нам не мешал, только постанывал во время операции, самое главное он не дергался и лежал на столе неподвижно. Каждую минуту Осип сообщал о состоянии пульса и его частоте.
Признаков некроза ущемленной кишки я не увидел, аккуратненько вправил ущемившуюся петлю тонкого кишечника, максимально щадяще провел ревизию брюшной полости и начал ушивать грыжевые ворота. С Евдокией, а затем и с супругой, мы неоднократно учились вязать хирургические узлы и накладывать хирургические швы, поэтому этот этап операции прошел, на мой взгляд, просто блестяще.
Закончив первую операцию, я глубоко выдохнул. Мне казалось, что все я делал на одном вдохе.
— Двадцать минут, ваша светлость, — Осипу еще было поручено вести и хронометраж операций.
— Мария Леонтьевна, переводите больного в палату, организуйте наблюдение. Евдокия Васильевна и Осип Андреевич, подавайте второго больного.
Через час мы начали оперировать второго больного, прежнего волнения у меня не было, наша бригада то же волновалась заметно меньше. На наше счастье случай был классическим и Евдокия оказалось просто молодцом, сумев диагносцировать аппендицит на такой ранней стадии. Катаральная форма только начала переходить во флегмонозную стадию. Увидев это, я облегченно выдохнул.
— Евдокия Васильевна, пять баллов. Просто высший пилотаж диагностики, ты фактически диагносцировала аппендицит в катаральной стадии.
Аппендэктомия заняла у нас десять минут. Я до последней секунды не мог поверить нашему везению: случаи конечно студенческие, но две операции за один день, и мы справились. Все медицинские инструменты, изготовленные нашими мастерами, показали себя великолепно. А вот как вести больных в послеоперационном периоде я совершенно не представлял: у меня не было ни дренажного материала, ни нормальных антисептиков, ни противоспалительных препаратов, не было ни-че-го.
В ранах я установил дренажные иглы, сделанные нашими мастерами. Расчет был на то, что если начнутся какие-нибудь нехорошие процессы, то что-то начнет отходить и я это увижу. Что правда надо будет делать, я представлял слабо. Поразмыслив, я решил, что проблемы буду решать по мере поступления. На этих больных я начал испытание сделанного Яковом по моему эскизу первого ртутного термометра. Он несколько отличался от привычного мне прибора, главное отличие было в его размерах. Наш первый термометр был просто огромным, почти полметра длиной. Пользоваться им можно было только в госпитале. Больной лежал, а два санитара измеряли им температуру.
К моему большому изумлению наша доморощенная анестезия оказалось достаточно эффективной. Оба пациента сказали, что они просто спали и боль была терпимой, по крайней мере они не проснулись. Я тут вспомнил рассказ одного своего ученика, ставшего хирургом. Он однажды сделал аппендэктомию на одном седуксене, введенном в качестве премедикации и больная ему потом сказала, что ей было очень тепло и она очень сладенько спала.
Естественно я рассчитывал, что у нас не будет септических осложнений и поэтому невольно вздрогнул и напрягся, когда через несколько часов у обоих больных начала повышаться температура. Наш термометр был градуирован через полградуса. Первые два измерения были тридцать шесть и пять — тридцать семь, а вот третье измерение у обоих было больше тридцати семи. Двое суток я в буквальном смысле не отходил от постели больных, каждый час измеряя температуру и с трепетом наблюдая за дренажами. Больных мы поили ивовым отваром. Максимальный подъем температуры у обоих был до тридцати восьми к концу первых суток, но дренажи оставались чистыми и через двенадцать часов температура начала снижаться. Чувствовали больные себя удовлетворительно, ни каких жалоб не предъявляли.
