На кильку парни не позарились. Заявили, что подобную мелочь «и кошки не станут жрать». Но я не расстроился: ведь я не кошка — лишь порадовался отсутствию конкуренции. Разговоры парней убедили, что дверь комнаты я прикрывал плотно — запах картошки не могли учуять посторонние. Пашка и Слава примчались в общежитие не чтобы поесть (хотя картошки навернули — будь здоров!), а потому что договорились с девчонками из первого корпуса — те ждали их сегодня в гости.
— Ты с нами, Сашок? — поинтересовался Могильный.
Я заметил, как замер Аверин — тот высматривал что-то в недрах принесённой из дома большой сумки, прислушивался: ждал мой ответ.
— Меня никто не приглашал, — сказал я.
Извлёк из тушки кильки хребет — бросил его на тарелку. Продолжил составлять натюрморт из кусков рыбьего мяса на поверхности большого куска хлеба. Пашка посматривал на моё занятие с плохо скрываемой брезгливостью: к кильке он так и не притронулся.
— А ты ждал, что они тебе пригласительную открытку вышлют? — спросил он. — Мы со Славкой тоже сами напросились.
Могильный скривил рожу: увидел, как я с аппетитом наяривал хлеб с солёной рыбой.
— Никто тебя не прогонит — уж можешь мне поверить, — заявил он. — Возьмёшь с собой гитару. Споёшь что-нибудь. Так девчонки тебя за это ещё и накормят. Чем-нибудь нормальным, а не вот этими дохлыми мальками.
— Вкушно, мешду прочим, — пробубнил я с набитым ртом.
Отсалютовал Пашке бутербродом.
— Решайся, Сашок! — сказал Могильный. — Нет, я уверен: будет весело. Ты второй день торчишь один в комнате. Небось, все свои талмуды уже проштудировал.
Он указал на две аккуратные стопки учебников, сложенные на тумбочке около моей кровати (я не так давно устроил «набег» на институтскую библиотеку).
Добавил:
— Сегодня воскресенье — время для отдыха. Славка вон кое-что интересное приволок — постарался для друзей. Покажи ему, Славка!
Аверин бросил взгляд на входную дверь, сунул руку в сумку и извлёк на свет бутылку со светлой жидкостью (я не разглядел название напитка на этикетке).
— Белое полусухое, — понизив тон, сообщил Могильный.
— Осталось только пронести его через вахту в корпусе девчонок, — сказал староста.
Пашка ухмыльнулся.
— Пронесём, — сказал он. — Не переживайте.
Забрал у Аверина бутылку, погладил её ладонью, точно любимую зверюшку.
— Ты с нами, Сашок? — повторил он.
Я покачал головой.
Сказал:
— Покой нам только снится. Планирую сегодня зубрить немецкий. Сами знаете: обещал немке на следующем занятии пересказать текст о достопримечательностях Берлина. А я его пока даже в глаза не видел.
— Нет, а чем ты тут без нас два дня занимался?
Пашка продолжал гладить бутылку.
— Решил вчера вечером заглянуть в лекции по истории КПСС, — сказал я. — Отличная книга! Рекомендую. Прочёл полглавы и уснул как тот младенец — без всякого снотворного.
— Ну… снотворное у нас есть.
Могильный постучал ногтем по бутылочному стеклу.
Аверин вздохнул.
— Пойдём с нами, Санёк, — неохотно выдавил он. — Посидим…
Бросил на меня взгляд, но тут же отвёл его в сторону.
— Сегодня без меня, парни, — сказал я. — Учиться, учиться и ещё раз учиться, как завещал Ленин. Мне нужно произвести на нашу немку хорошее впечатление, чтобы не было потом проблемы с зачётом. Так что не до гулянок пока. Сегодня меня ждёт не вино и девочки, а текст о Берлине.
Славка улыбнулся, принялся выкладывать на стол газетные свёртки — как я заподозрил, с продуктами. Горка свёртков на столе становилась всё больше. «Да здравствует коммунизм в отдельно взятой комнате студенческого общежития! — подумал я. — От каждого по возможностям, каждому по потребностям!» Килька — хорошо. Но копчёная рыба и солёное сало — тоже неплохо. Вечер в обществе конспектов и учебников обещал быть приятным. И сытным.
Могильный пожал плечами.
— Ладно, — сказал он. — Учись, студент. Если не сумеешь что-то перевести — вечером помогу: сделаю вклад в твою образованность. Но если вдруг устанешь зубрить свой немецкий — приходи. Будем тебя ждать. Нет, Сашок, я серьёзно! Заканчивай по-быстрому свои дела и иди к нам.
— Хорошо, — сказал я. — Постараюсь. Но не гарантирую.
— Эээ… ты угощайся, если проголодаешься, — сказал Аверин, указал на стол. — Бери, что захочешь. Не стесняйся. Мамка нарочно мне так много еды с собой завернула — чтобы я тебя накормил.
— Передай маме огромное комсомольское спасибо!
Я вообразил, как потираю ладоши. Пробежался взглядом по свёрткам. Руки так и тянулись к столу — чтобы пошуршать газетами, узнать, что именно под ними скрывалось. Словно и не стрескал только что тарелку картошки и полкило солёной кильки с хлебом. «Сейчас бы хороший длинный мистический сериальчик ко всем этим вкусностям, — подумал я. — Или футбольный матч посмотреть». Вздохнул: вспомнил, как долго ещё ждать появления хорошего интернета.
Штудировать учебники расхотелось. Немецкому я ещё вчера уделил много времени. Под Светкины пирожки он заучивался неплохо. Решил, что сегодня обойдусь художественной литературой — давно собирался полистать книгу «Как закалялась сталь»: в школе я так и не удосужился в неё заглянуть. «Никаких походов в гости, — подумал я. — Проведу вечер дома. Только я, книга Островского и много еды». Мысленно пообещал, что стесняться не буду: ведь холодильника-то в комнате нет — чего добру пропадать.
* * *
Островский меня не увлёк. Хотя я честно пытался следить за сюжетом — не перескакивал через абзацы. Читал о терзаниях Павки Корчагина (представлял лицо молодого Владимира Конкина — не Василия Ланового). Пытался вообразить себя на его месте — в образе идейного комсомольца, борца за марксистско-ленинские идеалы. Но понимал, что слишком уж привык стремиться к буржуазным ценностям. Смотрел на поступки комсомольца Павки, как на похождения чудака. Подумал: «Он бы точно не присвоил найденные в доме Рихарда Жидкова купюры».
Я неторопливо листал страницы, но всё меньше понимал, что именно пытался донести до меня автор книги. Не винил в этом Островского. Понимал, что я попросту не был настроен на чтение. Потому что мои мысли то и дело возвращались к утренним событиям. В прошлой жизни мне не приходилось сбрасывать людей в погреб и обухом топора ломать им ноги. Хотя не сомневался, что способен на такое — при необходимости (вот и доказал сам себе). Я вновь и вновь анализировал, правильно ли сегодня поступил, перебирал в голове «а что если бы…».
Что если бы не «парился», а просто пустил Каннибалу в висок пулю (тогда бы я точно не ломал сейчас голову, гадая, что творилось в погребе и доме Жидкова после моего ухода)? Ведь смог бы я так поступить? Наверное, смог. Если бы не сомневался в необходимости подобного действа. А я не сомневался? Какова вероятность того, что Рихард Жидков всё же не убийца? Я сам себя убеждал, что эта вероятность маленькая. И в то же время, не отвергал тот факт, что она существовала.
Что если бы я всё же взял лопату и перекопал грядки? Что если бы ничего там не нашёл? Что если вся эта история с костями в огороде всё же была сфабрикована журналистами ради сенсации, для написания вымышленных, но привлекающих внимание обывателя статей? Что если кости всё же были, но старые — времён войны? А газетные писаки нафантазировали остальное: разный возраст захоронений, все эти страсти со следами собачьих зубов и термообработки. И почему я думал обо всём этом только теперь?
— Так, всё! — сам себе сказал я. — Угомонись, Димон. Не ребёнок уже, чтобы рефлексировать из-за всякой ерунды. Поздно пить Боржоми, когда почки отвалились. Никого не убил, и ладно — ничего непоправимого не случилось. Виноват Жидков или нет — кости зарастут, если его раньше не расстреляют. Как я там сказанул математику? «Я сделал, что смог, пусть те, кто сможет, сделают лучше?» Я своё дело сделал — проблему милиционерам обозначил. Вот пусть теперь советская милиция с Каннибалом и разбирается.
