Захлопнул книгу, бросил её на кровать. Утром я думал, что под вечер снова прогуляюсь до таксофона — опять позвоню в милицию. Сделаю «контрольный звонок» — на случай, если пленница Жидкова всё же позабыла о моей просьбе. Но теперь решил, что всё — баста: для меня история с Каннибалом завершена. Если уж сидящая в погребе на цепи раненная женщина не подтолкнёт милиционеров к мысли о том, что Рихард Жидков преступник, то мои звонки тем более ничего не решат: сколько их уже было…
В дверь постучали, когда я всё же добрался до Славкиных свёртков — изучал их содержимое. Стучали уверенно, будто чувствовали, что имели полное право нарушать моё уединение. А вот мне совершенно не хотелось делиться с кем-либо своими богатствами. Рядом с ломившимся от еды столом я ощущал себя Голлумом, заполучившим Кольцо Всевластья. Почувствовал возмущение от того, что кто-то хотел посягнуть на мои сокровища. «Как быстро ты превратился в вечно голодного студента, Димочка», — подумал я.
Крикнул:
— Входите! Не заперто.
Тихо добавил:
— Кого это там принесло?
Вытер о газету «Советская Россия» испачканные копчёной рыбой пальцы.
Дверь тихо скрипнула.
В комнату заглянула темноволосая голова Светы Пимочкиной. Комсорг пробежалась взглядом по комнате, отыскала меня. Улыбнулась — робко, будто вдруг смутилась. Щеки и кончик носа девушки порозовели. Я не сразу сообразил, что стало тому причиной. Понял, лишь когда увидел в зеркале своё отражение: худой мужчина (больше похожий на подростка) с взлохмаченными волосами, блестящими от рыбьего жира губами. С голыми худыми ногами и безволосым, раздувшимся от обжорства животом. В тапочках и в семейных трусах.
— Здравствуй, Саша, — сказала девушка. — Можно мне войти?
Она старалась смотреть мне в глаза.
Вздохнул.
— Входи, раз уж пришла, — сказал я. — Что случилось?
Глава 17
Комсорг вошла в комнату решительно, точно рванула с винтовкой наперевес в атаку. Но не забыла прикрыть за собой дверь. Скинула туфли (не поставила их аккуратно, как делал это, к примеру, Пашка Могильный — скорее, просто бросила у двери), прошла к середине комнаты, замерла. Разглядывала комнату справа и слева от меня, взглянула и поверх моей головы (но не на мой округлившийся живот). Нервно теребила большую пуговицу на зелёной кофте. Второй рукой — одёргивала юбку, едва прикрывавшую бёдра. К витавшему в комнате запаху продуктов добавился аромат женских духов.
— Ну и бардак тут у вас, — сказала Пимочкина. — Могли бы и прибраться.
— Могли бы, — сказал я.
Продолжил жевать, но старался не чавкать (всё не мог приучить новое тело жевать с закрытым ртом).
— Так почему не прибрались?
— Времени не было, — сказал я. — Мы студенты, что б ты знала. Мы учимся: грызём гранит науки. А с этого гранита иногда падают крошки. Вот мусор и появляется.
Девушка всплеснула руками.
— Свинтусы вы, а не студенты!
— Как доучимся — сразу займёмся уборкой.
— Когда же это будет? — сказала Пимочкина. — Раньше — никак?
— Ты проверять комнату на чистоту пришла? — спросил я.
— Что?
Обведённые тушью глаза с тщательно прорисованными стрелками посмотрели мне в лицо. Причём, смотрели подчёркнуто именно в лицо — едва ли не в лоб. Румянец со щёк девушки добрался и до её ушей — мочки налились кровью, покраснели. Пимочкина закусила губу. Реакция комсорга на беспорядок в комнате показалась мне странной. Любительница идеальной чистоты? Или смутили Свету вовсе не разбросанная по кроватям одежда и обрывки газет на столе и под столом?
— Чего пришла, говорю? — повторил я.
Отодвинул недоеденного карася — поискал взглядом свою одежду. В прошлой жизни я перестал стесняться собственной наготы, когда учился в старших классах. И даже гордился тогда своим телом. В этой жизни поводов для гордости телосложением было поменьше (как и все мои части тела — поменьше). Но всё же не видел надобности смущаться и краснеть в обществе женщин. А Свету Пимочкину я и вовсе не воспринимал, как женщину — даже несмотря на её стройные ноги в капроновых колготках.
— Хочу узнать, почему ты к нам не пришёл, — сказала комсорг.
— А должен был? — спросил я.
— Я торт купила! С кремом.
Слова Пимочкиной прозвучали, как обвинение.
— Торт — это замечательно, — произнёс я.
Большим пальцем почесал под правым соском.
— Торт — это хороший источник углеводов. А углеводы нужны молодым организмам. Но у меня сегодня вместо торта учебники.
— Гранит науки вкуснее? — спросила Света.
Мне показалось, что её голос прозвучал ниже, чем обычно.
— Гранит полезнее, — сказал я.
Увидел на спинке кровати свои «любимые» штаны с оттянутыми коленками и бело-серую майку. Подумал: «А может, ну её? Может, лучше в трусах посижу?» Заметил, как Света приподняла подбородок. «Это чтобы случайно не взглянуть на мою впалую грудь? А что, если посмотрит? Расплачется?» Тоскливо вздохнул. Слез со стула, едва удержался от того, чтобы привычным жестом поправить содержимое трусов. Мне показалось, что Света попятилась… хотя на её лице не дрогнул ни один мускул.
— Могильный и Аверин сказали, что передали тебе наше приглашение, — сообщила Пимочкина. — Сказали: ты не захотел с ними идти. Готовишься к немецкому.
— Не захотел. Готовлюсь.
Комсорг поворачивалась, стоя на месте — следила за моим перемещением.
— Почему не захотел? — спросила она. — Не вижу у тебя в руках учебника. Постеснялся?
— Чего мне стесняться? — сказал я. — Грызу гранит втихомолку. Разве не понято? Гранит науки гарантирует, что в будущем я тоже стану покупать торты — когда буду получать зарплату инженера. И даже смогу угощать ими, кого вздумается.
— Конечно, сможешь, — заверила Пимочкина.
— Если буду учиться, а не разгуливать по гостям.
— Не вижу, чтобы ты учился.
Дошёл до кровати. По пути вдохнул запах Светиных духов (не понравился). Завладел одеждой. «Почему мужчины всегда первым делом натягивают штаны, — подумал я, — и лишь потом прикрывают торс? А женщины — наоборот». Чтобы не позориться оттянутой на уровне колен тканью — подвернул штанины до бёдер. Натянул майку, запоздало вспомнив, что так и не зашил дыру на животе (задел майкой гвоздь на дверном косяке, когда вчера выходил из кухни). Бросил взгляд в зеркало.
Подумал: «Да уж, не в таком виде я привык принимать дома женщин. Где мой роскошный халат? А французская туалетная вода? Почему не звучит музыка? Куда подевались красное вино и закуски?»
Посмотрел на Пимочкину. Отметил, что у девчонки неплохая фигура. Но не ощутил никакого волнения при осознании этого факта. Не случился ни прилив сил, ни… прилив крови.
Сам себе сказал: «Впрочем, сейчас речи о женщинах и не идёт. Тоже мне… нашёл женщину». Указал рукой на тумбочку — на гору учебников.
— Почему это не учусь? — спросил я. — Вот, приготовил пару книжек на вечер. Только-только собирался их полистать, освежить в памяти знания. Прежде чем займусь немецким.
Майка скрыла мой живот — комсорг тут же ожила. Она шагнула к кровати, взяла с покрывала книгу. Взглянула на обложку.
— Вижу, какие учебники ты читал, — сказала она. — Теперь понятно, почему ты вспоминал тогда Павку Корчагина. Твоя любимая книга? Хорошая. О настоящем комсомольце. Мы проходили её в школе. А ещё я кино смотрела — Василию Лановому идёт будёновка.
— Будёновка — замечательная вещь, — согласился я. — Она к лицу любому комсомольцу.
Света положила книгу на кровать.
Я вернулся к столу, где остался недоеденный карась.
— Так ты собираешься учиться? — спросила комсорг.
— Грызть гранит науки натощак вредно, — сказал я. — Так можно и желудок испортить. Будет болеть желудок — не смогу учиться. Не смогу учиться — не получу диплом инженера. А без диплома мне будет сложно внести достойный вклад в строительство коммунизма.
Отправил в рот кусок копчёного карася.
— Вот. Ем. Ради светлого будущего.
