За десятки лет базовая модель не претерпела никаких изменений, и чужой пистолет казался родным. Теперь посмотрим какая у него кучность. Не слишком ли сносилась нарезь в стволе.
Я прицелился. Руки вспомнили. Задержка дыхания. Мишень расплывается за мушкой, виднеющейся в прорези целика.
На мишень переводить взгляд нельзя. Должна быть фоном. Глаза концентрируем на мушке и целике. Плавно тянем спуск, выбирая его свободный ход. Нажимать на крючок нужно серединой подушечки указательного пальца. Чтобы без перекосов было. Выстрела не ждем, и спуск не дергаем. Все происходит, как в замедленной съемке. Ствол немного гуляет по полю мишени. Это нормально. Выбираем момент, когда он замирает на долю секунды и дальше тянем спуск.
Бах! Отдачу гасит правильная стойка. Энергия через руку, тело и ноги уходит в землю. Удар по перепонкам. Повторяем прицеливание и не смотрим на мишень. Бах! Бах!
Попал или не попал — не видно. После израсходования патронов затвор встает на затворную задержку. Извлекаем магазин и показываем, что он пуст.
Смена направляется к мишеням. Кадровик отмечает фломастером пробоины, подсчитывает попадания, журит нерадивых стрелков, пытается давать им кривые советы: “Не туда стреляй, сюда стреляй” и другими упреками показывает свою важность и значимость проведенного ритуала стрельб.
Когда Криволапов дошел до моей мишени, мельком глянув на мои результаты, он злорадно ухмыльнулся, приготовившись вывалить на меня тираду нравоучений, мол, слесарям не место на таких мероприятиях, и зря он меня допустил, и что в следующий раз ноги больше моей здесь не будет. Но приглядевшись получше, так и остался стоять с открытым ртом. Похлопал глазами, пригладил гусарские усы и, повернувшись ко мне, пробормотал:
— Петров, как ты это сделал?
Пули вошли кучно. Настолько кучно, что две из них наложились почти в одну пробоину. Лишь опытным взглядом, можно было определить, что в пробоине две пули прошли. Еще две пули расположились в паре сантиметров от самого центра. Из четырех выстрелов — четыре в центр десятки. Для слесаря — выше крыше. Не знал кадровик, что любил я это дело.
Раньше частенько меня записывали на Динамовские соревнования по стрельбе из ПМ. Поначалу я участвовал в них охотно. Но потом немного подсдулся. Не мальчик уже был. Не всегда удавалось в моем возрасте подходить к соревнованиям с холодной головой и не подрагивающими руками. Где-то нервишки, где-то давление скакнет, где-то с похмелья или после других важных мероприятий, влияющих на самочувствие, после которых спортсмен — не спортсмен.
А тут у меня тело молодое, нецелованное, неделями не выпивающее, не знающее, что такое тахикардия и другие гастриты. Получилось на "ура".
— Не знаю, Василь Василич, — пожал я плечами майору. — Как-то само вышло.
Под юродивого косить мне не впервой и получилось правдоподобно. Да и талант у Петрова мог внезапно открыться. Это же спорт, своего рода. В этом плане страна наша всегда самородками славилась. Главное, чтобы конторские в этом ничего необычного не усмотрели. Глаза у них везде есть.
Во втором заходе все повторилось. Криволапов аж фуражку снял и помахал ей, как веером. Позвал Паутова и ткнул на мишень:
— Аристарх Бенедиктович, отдашь мне его в команду по стрельбе? Нам скоро на области выступать. Там нас таможня каждый год обходит. А с таким стрелком пободаемся с ними. Что скажешь?
Глава 26
Паутов почесал затылок, поглазел на пробоины в мишени, затем глянул на меня:
— Я не против, Василич, только давай Петрова самого спросим. Согласен он в твоих мероприятиях участвовать или нет.
— Это почему в моих, — нахмурился Криволапов. — Честь нашего управления отстаивать — дело общее, к тому же важное и почетное. А что его спрашивать? — кивнул он на меня. — Родина скажет, значит, пойдет.
Паутов осуждающе покачал головой:
— Привык ты, Василь Василич личным составом распоряжаться, как шахматными фигурами на доске.
Кадровик фыркнул и уже собирался выкатить порцию очередного пафоса, но я его опередил.
— Я согласен, — вмешался я в разговор. — Аристарх Бенедиктович, если вы не против, то могу принять участие в соревнованиях.
— Хорошо, — кивнул Паутов. — Но там нужно посещать тренировочные стрельбы, если не будешь успевать по работе, придется задерживаться по вечерам.
— Ясно, — кивнул я. — Конечно, понимаю, работа важнее.
* * *
На следующее утро Криволапов вызвал меня к себе в кабинет и стал объяснять тонкости участия в УВД-шной команде по стрельбе из пистолета Макарова. Оказалось, что надо внести еще взнос на Динамо, небольшой но все же. Зарплату я пока не получал.
— Собираемся каждый четверг у меня в кабинете в три часа, — инструктировал кадровик. — Едем на служебном транспорте в карьер и стреляем до посинения. Все ясно?
— Так точно, товарищ майор.
— Молодец! Команда состоит из пяти человек, если вместе с тобой считать. О том, что ты не аттестованный, сильно не распространяйся. При наших можешь, а на соревнованиях молчок. Мы тебя в заявку без звания включим, мол, новенький, не пришло еще звание. Первое офицерское через Москву присваивается. Три месяца бумажки могут ходить. В органах к оружию люди только в погонах допускаются. Это так, чтобы ты знал на будущее.
— Спасибо, товарищ майор. нНе знал, — улыбнулся я. — Теперь на всю жизнь запомню.
— И вот, что… Раз ты в команде, сходи на беседу к замполиту. Без его ведома такие дела не решаются. Я с ним уже переговорил насчет тебя. Но ты обязательно покажись. Мужик он въедливый, если в обход пойдешь, припомнит тебе потом. Я твое личное дело ему уже унес.
— Такое внимание к простому слесарю? — удивился я.
— Вот именно, что с сегодняшнего дня не к простому. Ты приказом начальника включен в сборную. Будешь лицом нашего УВД на межведомственных соревнованиях, и соответствовать статусу должен. Так что иди к замполиту. Прямо сейчас.
Я еще раз “козырнул” с деланым усердием и вышел в коридор. Кабинет замполита располагался на первом этаже напротив выхода из здания. Дверь в его кабинет всегда была открыта. Говорят, он сам выбрал себе такое рабочее место, чтобы видеть, кто приходит и уходит. Не удивлюсь, если он еще и подмечает “когда”.
До этого я видел его только мельком.
— Разрешите? — я застыл на пороге.
Кабинет замполита выгодно отличался от остальных размерами и своеобразным “убранством” в коммунистическом стиле и даже напоминал Ленинскую комнату. На стенах вымпелы, в углу красное знамя на массивном древке. Портреты вождей смотрят куда-то вдаль.
Помещение непривычно светлое и даже дышится на удивление легко. Потому что окно открыто.
За аскетичным столом сидел возрастной мужчина в форме подполковника милиции. Лицо изрезано морщинами, глаза и волосы выцвели от возраста.
Он расположился у раскрытого окна и потягивал чай из граненного стакана в серебристом подстаканнике.
Подполковник, он же Трубников Степан Прохорович, молча кивнул мне и указал на стул напротив него.
— Петров Андрей Григорьевич, отдел криминалистики, — представился я и сел.
Странно. Из всех начальников в УВД, с кем пришлось мне столкнуться, этот единственный, кто предложил мне стул. Может уловка такая? Мягко стелет, да жестко спать.
— Я знаю, кто вы молодой человек, внимательно изучил ваше дело, — замполит не сводил с меня пытливых глаз с хитринкой и немного щурился, будто скрыто улыбался. — Расскажите, Андрей Григорьевич, как вы медаль получили?
Началось… Пуще КГБ-шника. Что всем далась эта медаль. Награда продвигать героя должна, а такое ощущение, что она меня компрометирует.
Пришлось рассказать замполиту очередную сказку про молодого и бдительного комсомольца. Он внимательно слушал. Достал беломорину и закурил, стряхивая в бронзовую пепельницу в виде ежа.
— Похвально, — кивнул Трубников, — такие люди нам нужны. Только я характеристики вашей не вижу в личном деле.
