— Обожаю крем-брюле, — Подосинкина хрустит стаканчиком.
Выговорившись, она стряхивает с себя дурные мысли, словно пыль из затхлого чулана.
Дальше фотосессия идёт как по маслу. Обруч отбрасывает весёлые блики. Скакалка извивается в воздухе словно живая.
Маленькие гантельки эффектно прорисовывают рельеф плеч и рук, показывая что у нас тут не какая-нибудь фифа, а настоящая спортсменка.
Марина бегает, делает наклоны и прыгает в длину словно на спартакиаде.
Я имею возможность подходить практически в упор, так что необходимый обычно на спортивных съемках телевик мне не требуется.
Марину словно подменили, она выглядит задорно, охотно выполняет все распоряжения, и уже спустя полчаса я набираю нужное количество кадров.
И всё же, чего-то не хватает. Хотя мне и удаётся сделать неплохие снимки «с проводкой» во время пробежки и при прыжке в длину, но я до сих пор не успеваю поймать искру внутри себя.
Так я называю чувство, когда ты нащупал нужную интонацию, правильное настроение. Когда не глядя на готовый снимок ты понимаешь, что зацепил эмоцию, которая потом оживит плоскую бумагу.
Магия, благодаря которой твой снимок, презрев скучные законы материализма обрушит на зрителя чувства, запечатлённые в обыкновенной чёрно-белой картинке.
— А что будет, если её за бороду дёрнуть? — спрашивает Подосинкина.
— Кого? — я отрываюсь от камеры, в которой менял плёнку.
Последнюю на сегодняшний день. На стадион уже заглядывают любопытные, солнце поднимается выше… Пора и честь знать.
— Козу.
— Больно ей будет, наверно, — удивляюсь.
— А если чуть-чуть? Просто потрогать?
— Рогами наподдаст, — вносит Женёк лепту в наш разговор.
— Она же привязана…
Продолжая расспрашивать, Марина потихоньку приближается к козе. Я смотрю на происходящее с любопытством, Женька с опаской, а сама коза с нескрываемым подозрением.
— Хорооошая… хороооошая… — коварно произносит Подосинкина, протягивая руку.
— Далась тебе эта борода, — говорю.
Сам не знаю, пытаюсь ли я её этой фразой отговорить, или, наоборот подначиваю.
— Она же девочка, — сообщает Подосинкина, — и с бородой… непорядок…
«Боже мой», — думаю. — «И это взрослый, серьёзный человек… Главный редактор»
Ммммэ-э-э-э-э! — раздаётся возмущённо.
Восторженная Марина отпрыгивает, чудом избежав удара рогами.
— Она такая мягонькая!
Коза, смешно перебирая ногами отходит назад. Потом разбегается…
— Аааай!
Привязь оказывается крепкой, а вот колышек вбитый в землю футбольного поля подкачал. От отчаянного рывка он вылетает наружу, и коза кидается на обидчицу.
Подосинкина стремглав несётся прочь. Она бежит в мою сторону и я вижу на её лице выражение чистого и незамутнённого счастья.
Словно у примерной девочки, которая стырила с праздничного стола конфету и съела в нарушение всех правил.
Щёлк! Навскидку. Вот оно!
Щёлк! Щёлк! И ещё одну «с проводкой», когда в резкости остаётся только герой, а весь мир сзади смазывается в стремительном рывке.
Подосинкина выигрывает этот забег. Коза добегает до края поля, и сердито топчется, не желая переступать на асфальт. Марина оборачивается к ней, сгибаясь в попытке отдышаться, упирает руки в колени и хохочет.
Щёлк!
Коза гордо трясёт головой и выходит из поля зрения. Я снимаю довольную Маринину физиономию.
— Алик, острожно! — вопит Женька.
Бамм!
Удар не то, чтобы сильный, но неожиданный. Я кубарем лечу на землю, поднимая над головой камеру. На всё плевать, главное чтобы техника уцелела.
Приземлившись, вижу торжествующую козу. Она нашла, на ком сорвать злость.
— Ой, Алик, тебе больно?.. Прости, пожалуйста!.. — причитает Подосинкина всю обратную дорогу. — Я же не думала, что она… А ты сам виноват, мог бы убежать!
Я напускаю на себя вид гордый и неприступный, но думаю теперь только о том, как бы скорее проявить плёнки.
* * *
Я ожидал встретиться с Мариной на следующий день в районке, но, к моему удивлению, ее там не оказалось. Место редактора пустовала, а утреннюю летучку проводил надувшийся от важности Ивахнюк.
На мои вопросы о причине отсутствия начальства на рабочем месте все сотрудники пожимали плечами, только и Ивахнюк удостоил меня сообщением, что Марина Владимировна сегодня нездорова.
Встретили меня после долгого отсутствия тепло, но без особых торжеств. Оказалось, что все ждали моего появления в пятницу.
Степановна по этому поводу принесла даже какой-то специально испеченный тортик. Отсутствие виновника торжества никого не смутило, так что торт слопали без меня. Тем более что я несовершеннолетний алкоголь не употребляю, так что вообще толку от меня в застолье никакого.
Вскоре все корреспонденты разъезжаются по заданиям, и в редакции становится совсем скучно. Степановна вяжет, Ивахнюк копается в каких-то журналах с отчётностью.
Я ухожу в свою лабораторию, и, повесив на двери табличку «Не входить, идёт процесс», до самого вечера занимаюсь фотосессией с Подосинкиной. Печатаю контрольки с проявленных накануне Митричем плёнок, отбираю удачные кадры…
В общем всей той приятной рутиной, за которой время летит незаметно.
Около пяти вечера в мою дверь неожиданно стучат.
— Ты на комсомольское собрание идёшь? — звучит голос Таши.
— А надо? — удивляюсь.
До сих пор всё моё пересечение с комсомольской организацией ограничивалось наличием значка с ленинским профилем и фразами: «Алик, ты же комсомолец!».
Ах да, ещё конкурсом, в котором моя фотография едва не победила под чужим именем. Но такое общение тоже нельзя считать слишком близким. А тут — собрание.
Настоящий Алик пошёл бы, и я пойду. К чему выбиваться из образа?
— Подожди меня минуту! — кричу за дверь, — Вместе пойдём.
Ни к чему показывать, что я понятия не имею, в какую сторону направляться. Оказывается, комсомольская организация Берёзова располагается в том же универсальном «жёлтом доме», что и райком Партии.
Так что и актовый зал у них общий. Выглядит он примерно также, как в любой школе, на предприятии или в других местах, где принято проводить собрания.
Разве что откидные сиденья обтянуты не дешёвым дерматином, а красным велюром, пахнущим пылью.
Зал уже полон людьми, большинство из которых я не знаю. Вдалеке вижу Подосинкину. Машу ей рукой, но она не замечает.
В зале шумно, все рассаживаются по местам, здороваются и завязывают бессмысленные разговоры, как это бывает с людьми, которые встречаются изредка, только по каким-нибудь общим поводам.
Подосинкина смотрит на сцену. Её лицо напряжено, в нём чувствуется тревога и трагизм. Сейчас она особенно похожа на актрису.
На сцене установлены два стола, накрытых общей бордовой скатертью, за которыми скучает президиум.
Вот одна из его участниц встаёт и выходит к трибуне. Она очень похожа Алку Кущину, комсорга нашего класса. Такие же светлые волосы, похожие на паклю, острый нос и подбородок и лихорадочный огонёк в глазах. Только старше, разумеется.
— Товарищи комсомольцы, — выкрикивает она, добиваясь тишины в зале. — Мы собрались сегодня, товарищи, чтобы разобрать аморальное и недостойное гордого звания «комсомолец», поведение человека, который позорит не только себя, но и трудовой коллектив, который возглавляет! — её голос трясётся от пафоса. — Я говорю сейчас о Марине Подосинкиной!
КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО ТОМА
