Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – монарх

Я спросил в удивлении:

— Что с вами, леди Ширли? Я ужасен? А все гово­рят: прекрасен-прекрасен... Брешут, сволочи?

Он прошептала:

— Видела недавно, как казнили одного за государ­ственную измену. До сих пор дрожь берет, как только вспомню. Зачем вы это делаете?

— А не вспоминайте, — сказал я легко. — Разве мало всякого радостного? Наверное, и в аду можно что-то найти для счастья.

— В аду? — переспросила она. — А мы где?.. Нель­зя ли в честь вашего возвращения сделать какой-то милостивый жест...

— Я весь из милостивых жестов, — огрызнулся я. — Столько помиловал мерзавцев!

— Я о четвертовании, — сказала она. — Все равно лишаете человека жизни. Нельзя ли просто отрубить голову или повесить? И ему приятно, и мы не наслаж­даемся нехорошим зрелищем...

— Нехорошим? — спросил я. — Да народ одевается в праздничное и прет к месту казни, как на карнавал!

— И все-таки нехорошо, — возразила она. — Нет, казнить хорошо, преступления должны быть наказа­ны, но любоваться казнью нехорошо!

— Предлагаете казнить там же, в тюрьме?

— Да!.. Это гуманно!

— Я гуманист, — согласился я, — и вполне с вами согласен. Но как насчет воспитательного эффекта?.. Вы женщина, будущая воспитательница своих детей, разве вы не должны их удерживать от незаконной преступной деятельности?..

Она вспыхнула негодованием.

— Ваше Величество!

— А разве не самый простой, — спросил я, — и действенный способ удерживать детей и юношество от всего такого нехорошего, показывать, к чему это приводит?

— Но не самый достойный!

— Леди Ширли, — сказал я мягко, — одному из ста подростков достаточно и моральных запретов, а всем остальным нужно показывать казни, чтобы предста­вили наглядно, что их ждет. Только один из ста ведет себя хорошо, потому что нехорошо вести себя нехоро­шо... а остальные ведут себя хорошо, потому что стра­шатся петли палача! Я, как политик, свои призывы быть хорошими людьми подстраховываю статьями уголовного кодекса, где четко прописано, что ожи­дает нехороших. И если наказание суровое, то даже нехорошие ведут себя хорошо!.. А в нашей жизни че­ловеку все равно, почему у него не украли: потому что хорошие или потому что страшится виселицы.

Она сказала жалобно:

— Ваше Величество! Но четвертование...

Я вздохнул.

— Леди Ширли... Как вы знаете, большинство преступников как раз и заканчивают жизнь легко и радостно на плахе, виселице или в рудниках. К экс­тремальному четвертованию прибегаем редко. В силу исключительности преступления.

Она сказала горько:

— Потому, что посягнули на вашу жизнь?

— Леди, — ответил я с надменностью, — за себя я постоять могу. Но эти заговорщики, подняв мятеж, обрекли бы на смерть сотни, а то и тысячи людей, как говорят у нас церковники, ни в чем не повинных... Повинных только в том, что поверили мерзавцам и пошли за ними. Повинных в том, что убивали бы вер­ных королю людей. Их бы тоже убивали, чему проти­вится мое сердце, ибо это налогоплательщики и мое народное достояние. Потому того, кто ради кошелька убил в темном переулке горожанина, оставил его жену вдовой, а детей сиротами — вешают, а того, кто по­ступил точно так же с тысячами, я говорю о глава­рях мятежа, подвергают особо мучительной смерти!.. Вообще-то вы меня натолкнули на мысль...

Она спросила испуганно:

— Какую? Господи, что я наделала... Вы же чудови­ще, можете придумать что-то вообще зверское.

— Зачем придумывать? — пробормотал я. — Один великий мудрец сказал: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, приближайтесь к не­му, переносите из него в настоящее сколько сможете перенести...»

Она в испуге распахнула хорошенький ротик, спох­ватилась и прикрыла его такой же розовой и почти просвечивающейся в пламени свечи ладошкой.

Я со щемом подумал, что вот ее хорошо бы в фаво­ритки, такая просить дворцы и земли, даже для бед­ных родственников, не станет, чистая и бескорыстная душа с крылышками...

Холодный голос в душе напомнил язвительно, что бескорыстные обходятся дороже. Для себя ничего, та­кие стараются для народа, еще не понимают, что на­роду сколько ни дай — все мало и все недовольны, потому что у короля как бы больше.

Я поклонился и нежно поцеловал ей пальчики.

— Леди Ширли...

Она снова распахнула ротик в удивлении, женским чутьем уловив и мое расположение, и мое желание помять ее в постели, в то же время не понимая, по­чему так не делаю, если хочу и могу.

Увы, только один из тысячи догадывается, что по­ступать нужно как надо, а не как хочется.

Но даже этот один редко так поступает, ибо се­мя Змея в нас сильно, а голос Каина звучит громко. И все-таки я начинаю понимать, чего притащился именно сюда, а не вышел на крышу любоваться звез­дами.

Я красиво развернулся у дальней стены и напра­вился обратно, делая вид, что малость размял ноги, а теперь вот снова за стол и государственные бумаги, я же король и тружусь на благо, а как же иначе.

Все кланяются, кто с надеждой быть замеченным, кто с облегчением, что страшило уходит, без него про­ще будет отрываться. Я шел напыщенный и важный, леди Мередит снова улыбнулась мне, когда я прохо­дил мимо.

Я кивнул и легонько взял ее за локоть, увлекая за собой.

— Как вам здесь? — спросил я. — Вы так чисты и невинны...

Она сказала с удовольствием:

— Я знаю.

— И как жаль, — вздохнул я, — что человек я уже, увы, женатый.

Она посмотрела с удивлением:

— И что?

— Дык, — проговорил я со вздохом, — теперь мно­гое вроде бы не совсем льзя. А скорее нельзя.

В ее глазах удивление переросло в патетическое из­умление.

— Почему?

— Моральные узы, — сказал я важно, — святость брака.

Мы миновали зал, оставив там придворных, я вел ее по тихой галерее, освещенной только редкими свечами, и с нами по стенам двигаются две огромные темные тени, причем одна то и дело намекающе на­лезает на другую.

Леди Мередит тихонько фыркнула.

— Ну да, так и поверю! К тому же вы не совсем муж, а как бы... нет, не скажу. И вообще... там вы в подчинении, а неужели вам никогда не хотелось само­му нагнуть женщину? Показать ей, кто хозяин?

— А кто хозяин? — спросил я тупо. — Я думал... Господь Бог...

— Господь Бог, — напомнила она, — сказал, что хо­зяин всему — человек. В том числе и женщине. А что, вы против Господа Бога?

Я сказал поспешно и в страхе:

— Нет-нет, леди Мередит!.. Я же не еретик!.. Разде­вайтесь скорее, а то Господь Бог вдруг не так поймет мотивы моего так долго сдерживаемого целомудрия. Ой нет, что это я так сразу, пойдемте лучше... ко мне или к вам?

Она посмотрела на меня с холодным достоинством.

— Сэр Ричард!.. Как вы можете даже говорить та­кое? Я приличная женщина!.. И никому не позволю... Конечно же, к вам! Неужели я похожа на распутницу, что принимает мужчин в своей спальне?

— Простите, леди Мередит, — сказал я с покаяни­ем, — я просто подумал, ваша спальня ближе...

— Понимаю, — ответила она, — вы весь пылаете от страсти и ожидания, когда будете терзать меня, но, умоляю, подождите еще три минуты, и мы будем у двери вашей спальни.

В постели, когда мы отдыхали и подкреплялись ви­ном и сладостями, она рассказала, к моему удивле­нию, что вообще-то она уже трижды вдова. За перво­го мужа выдали в шестнадцать лет, но через полгода его тяжело ранил огромный вепрь на охоте, он умер в момент, когда провозили под аркой ворот в замок. Второго мужа подобрали через год траура, прекрасно­го молодого и красивого барона Клапауциуна. Этот прожил с нею в счастливом для него браке всего три месяца, но был убит предательской стрелой в спину, когда благородно пытался мечом раздвинуть свои вла­дения, посягнув на земли ослабевшего соседа.

Третий раз ее выдали за сэра Грея Макнамона, од­нако тот со своими людьми погиб под горной лавиной, когда рискнул пройти коротким, но опасным путем.

А теперь она уже полгода гостит у Ширлинии, своей подруги детских лет, а ее имением управляют отправленные ее мужем, сэром Уортером, люди. Ей все подбирают жениха, но ей так понравилось жить без мужской опеки, что старается протянуть период свободы как можно дольше.

Я пробормотал:

— А как женихи?

Она сказала лукаво:

— Мне кажется, я понимаю, о чем вы спрашива­ете...

— И как?

— Да, обо мне пошел слух, что я приношу несча­стье. Так что могу рассчитывать, что четвертое заму­жество если и придет, то нескоро.

— Люблю суеверных, — признался я. — С ними так удобно.

— Но сами не будьте им, — сказала она практич­но. — Это приносит несчастье.

Все-таки я либо какая-то крайне неразборчивая

Ричард VflUHHve Руки - лчжлрх

свинья, либо чересчур нормальный мужчина, про­снулся в обнимку с этим светлым и все еще чистым и наивным существом, пусть и побывавшим трижды замужем, и с ужасом ощутил, что и ее люблю и жа­лею, мог бы жениться и прожить с нею всю жизнь счастливо.

А как же насчет Той Единственной? Которую ро­мантичные рыцари ищут по всему свету?.. Геллермин вон все-таки нашел...