неё и рубля не дам.
— Как, дешёвка?! — не хочу верить услышанному.
— Очень просто, дешёвый сплав. Я за свою жизнь на такие вещи насмотрелся. Отец научил. Солдаты и офицеры частенько приносили ему различные побрякушки. Меняли в основном на спиртус.
Я взял брошь в руки и начал рассматривать её более внимательно. Скорее всего, латунь. Камень, наверное, тоже подделка из стекла. Так и оказалось. Шварц осмотрел всю мою коллекцию. Золота в ней не нашлось. Хорошо, хоть серебряный перстень был натуральный, а то получается, что я весь какой-то фальшивый… От этих грустных мыслей почему-то вспомнился торт, который приснился мне ночью. Затем перед глазами возникли курящие стрельцы…
«А не замутить ли свою табачную фабрику? — пришла в голову мысль. — Особых сложностей не вижу. Например, у Данькиного дедушки был друг, бывший фронтовик, а заодно заядлый курильщик. Из Германии он привёз трофей — ручной станок для скручивания сигарет. Вот и крутил дома сигаретки, набивая их самосадом из собственного огорода. Грубо говоря, тратился только на бумагу. Уверен, Шварц поддержит мою идею обеими руками. Но пока подождём. Сегодня есть более насущные проблемы…» Дальше я рассказываю аптекарю свою задумку с подарочными наборами…
— Ну, если будут дрова, готовое сырьё и хорошая форма, то почему бы не попробовать? — соглашается Евгений. — Кстати, Леонид Иванович, помните, вы рассказывали мне про резину? Даже показывали свои башмаки и нижнее бельё…
— Помню, конечно! — киваю я.
— Когда приступим к опытам?
— Как только я изготовлю стальной закрывающийся тигель и трубку. Так, сегодня 19 декабря, среда… Думаю, что к понедельнику всё будет готово, и мы займёмся опытами. Заодно приступим к изготовлению рюмок.
— Значит, в понедельник?
— Скорее всего, — киваю головой.
— А если попробовать в стеклянных сосудах провести опыт?
— Не знаю, — пожимаю плечами. — Боюсь, что они лопнут или расплавятся.
— Хорошо, как скажите.
На этом мы расстались. Шкатулку с «сокровищами» я временно оставил у аптекаря, не хотелось таскать с собою. Меня ждала Кошкина… Пока шёл к её дому, размышлял о Шварце. Пообщавшись с ним поближе, я понял, почему он не хочет переходить в православие. Во-первых: не нужно платить церковный налог. Во-вторых: не надо ни перед кем исповедоваться. В-третьих: Шварцу было абсолютно пофиг на церковь. Конечно, в Бога он верил, но ещё больше любил науку. Церковь же со своими догматами этой любви только мешала. Наверное, именно поэтому мы подружились. Как мне рассказала Кошкина, аптекаря все считали нелюдимым, даже колдуном. А по мне, так мужичку просто было скучно с местной публикой. Ну, неинтересно человеку слушать глупые сплетни и слухи, до которых так охочи аборигены. Другое дело — наука! Он даже вёл переписку с Петербургской академией, желая быть в курсе новых открытий. Одно плохо, почта шла очень медленно.
До дома Кошкиной я не дошёл. Дорогу мне преградила толпа мужиков, вооружённая дрекольем. Рулил этим сбродом какой-то сухопарый поп с козлиной бородкой. Увидев меня, он ткнул в мою сторону указательным пальцем и противным голосом заверещал:
— Ага, попался, содомит! Бей его, православные!
Толпа мужиков, услышав призыв своего предводителя, грозно двинулась на меня «Ох, ни хрена себе!» — я оторопело застыл на месте. В следующее мгновение до меня дошло: «Нужно бежать, а то убьют!» и стал пятиться назад… В результате споткнулся и чуть не упал. От этого испугался ещё больше, после чего моментально развернулся и дал дёру. За спиной послышались злобные крики. Бросив взгляд через плечо, опять ужаснулся, разъярённая толпа устремилась за мною следом. Вдруг один из преследователей использовал жердь, находящуюся у него в руках, как метательное оружие. Деревяшка больно ударила меня по ногам, от чего я запнулся, перекувыркнулся через себя, снова вскочил на ноги, и побежал дальше…
Я бежал по узким улицам Боровска, не разбирая дороги. Сердце бешено колотилось, дыхание сбилось напрочь, изо рта валил пар… Неожиданно передо мной возникло здание воеводской канцелярии. Недалеко от входа кучковались её служащие. Увидев знакомые лица, я бросился к ним. А люди были заняты тем, что обсуждали стати поджарого вороного жеребца, на котором горделиво восседал коменданта Боровска: его благородие прапорщик Семён Алексеевич Челищев. Он-то и заметил меня первым, выпучив от изумления глаза. Походу видок у меня был ещё тот. Вслед за ним и все остальные начали поворачивать голову в мою сторону.
— Что случилось, Леонид Иванович? — ко мне поспешил находящийся здесь же Белкин. — Почему вы в таком виде и где ваша шапка?
— Шапка? — я наконец-то остановился, согнулся в поясе и упёрся руками в бёдра, стараясь восстановить дыхание.
— Да, шапка!
— На меня напали прямо посреди улицы, — слегка отдышавшись, ответил я, после чего провёл рукой по голове и убедился, что там действительно нет шапки.
— Кто напал? — задал очередной вопрос Белкин, а все остальные начали подходить к нам поближе, желая услышать разговор.
— Там… — я поднял руку, чтобы указать, откуда прибежал и к своему ужасу увидел толпу мужиков, которая направлялась в нашу сторону. Видать нашли по следам. Такого протектора на подошве нет во всём Боровске. Гаврила, за неимением резины, сшил мне её из нескольких слоёв толстой кожи. А чтобы подошва меньше истиралась, а так же не скользила по льду, я лично отлил из бронзы специальные подковки и шипы. Люверсы (металлические отверстия для шнурков) тоже изготовил сам, чем заслужил немалое уважение в глазах своего слуги. Он подобной фурнитуры ещё нигде не встречал. — Это они на меня напали!
Услышав мой испуганный крик, вперёд на вороном жеребце выехал его благородие Семён Алексеевич Челищев, как бы защищая меня и всех остальных от злобной мужицкой толпы.
— Пошто собрались?! — грозно хмуря глаза, крикнул он.
— Немца к суду хотим привлечь! — из толпы остановившихся мужиков вышел всё тот же козлобородый монах с противным голосом.
— Это за что же?
— За то, что отроков малолетних совращает, принуждая к содомскому греху.
— Чего, чего?! — воскликнул я, как только осознал, о чём идёт речь. — Ах ты, урод, козлобородый!!! Ты хоть понимаешь своей тупой башкой, какие предъявы мне бросаешь? Да за такие слова я сам порву твою жопу на британский флаг! — злость завладела всем моим существом, что я даже перестал следить за лексиконом и полностью перешёл на язык гопоты своего времени.
— Во-во! Ваше благородие, смотри, как лается, пёс смердящий! — не остался в долгу монах.
— Тихо! — громко скомандовал Челищев, удерживая своего жеребца, который нервно перебирал ногами. Народ примолк. Я тоже, еле удерживая эмоции. — Отец Димитрий, что тебе дало повод бросаться подобными обвинениями? Не боишься угодить на каторгу?
— За веру и погибнуть не страшно!
— За
