— Па-ап, ну можно? Ну пожа-а-а-луйста. А?
— Ты не видишь я занят? — рыкает он. — Иди, у матери попроси.
— Она сказала, чтобы я у тебя спросила, — капризно отвечает девочка.
— Ну, жди, значит.
Она снова бросает на меня взгляд, на этот раз неприязненный, и повернувшись, уходит.
— Чё надо? Говори, — наконец, поднимает на меня красные глаза Хоттабыч.
— Чего мне надо? — переспрашиваю я. — Даже не знаю, кому это больше надо, мне или тебе.
Я кладу перед ним букмекерский гроссбух Кахи.
— Знаешь что это?
Он тяжело смотрит на меня, ожидая продолжения.
— Это, — говорю я, — две дополнительные звёздочки на твоих погонах. — Пока ты тут бухал, да жалел себя, твоя подчинённая раскрутила банду подпольных букмекеров. Ты знал, что у тебя буквально под боком принимались незаконные ставки?
— Чего? — и без того крупные и выпуклые глаза Баранова, становятся ещё больше и лезут на лоб.
Он протягивает руки и, открыв книгу, погружается в записи.
— Ох**ть, — наконец выдаёт он.
— Ага. Прикинь? Узнав, что она ментовка, они её похитили и хотели грохнуть. Сначала надругаться, естественно. Знаешь Артюшкина из Центрального? Он их вчера задержал. С поличным взял. Интересует?
— Да, — кивает майор и в его взгляде действительно появляется живой интерес.
— Я скажу ему, что ты придёшь. Вместе с Лидией, естественно. Делите разбойников. Знаешь, как называется главный злоумышленник?
Он молчит.
— Каховский.
Баранов сглатывает.
— Нравится подарок? — спрашиваю я.
— Да, — кивает он.
— Ну вот, а ты на меня дулся. Я ж говорил, что вместе мы горы свернём. Не говорил? Ну, сейчас говорю. Только у меня условие.
Он замирает.
— Да ничего такого. Не бойся. Лидку хорош прессовать. Лады?
— Да не вопрос, — кивает он. — Давай по маленькой.
— Блин, Терентьич, я правда не пью. Ты махни, я ж не против.
— Борща хочешь?
Я смеюсь:
— Да прекрати, он ещё варится у тебя. Значит расклад такой.
Я подробно инструктирую его, как вести себя с Артюшкиным, Лидой и вообще со всей этой историей.
— Дело-то резонансное. Сечёшь? Не знаю, что там за батя и что он будет сулить, но, главное, ты знай, Артюшкин Каху не выпустит, он его зубами драть будет. Сам сдохнет, а его уроет.
— Да понимаю я, — кивает Баранов, наливая водку в две стопки. — Знаю я и его, и историю с племянницей тоже. Все знают.
Он выпивает белую тягучую жидкость из одной и тут же из другой рюмки, закрывает глаза и какое-то время молчит, прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри. А там, я думаю, происходят тектонические сдвиги. Синее пламя гнева гаснет и на его месте вспыхивает золотой огонёк радостного возбуждения.
— А ты, Брагин, — говорит он, мотая головой, — не такой уж и га**он.
— Эй-ей! — предостерегающе восклицаю я. — Поаккуратней, товарищ подполковник.
Он грозит мне толстым, как сосиска, пальцем и наливает ещё две стопки.
— Не могу, — поясняет он, — пить в одиночку.
— Ты погоди, не налегай, — предупреждаю я. — Это ещё не всё.
— Да? А чё ещё? Вроде ж всё понятно…
— Ещё есть вопросик.
В этот момент на кухне появляется его жена.
— О, — неприязненно говорит она, глядя на бутылку и рюмки. — Успел уже… Сам алкаш и дружки такие же ходят. Смолоду уже на стакане.
— Тихо! — зло щерится он. — У нас важный разговор. Чего тебе?
— Борщ у меня! — строптиво отвечает жена и, поджав губы, подходит к кастрюле. — Важный разговор… Шары-то залить велика важность…
— А-ну! — хрипит он.
Проверив борщ, она уходит.
— Бабы… — хмурится майор.
— Следующий вопрос, — говорю я и вытаскиваю из кармана пачку пятирублёвок и одну сотенную купюру. — Шестьсот рублей хотят вернуться в свой дом.
Он замирает, пожирая деньги глазами.
— Но это не просто так, — продолжаю я. — Для этого надо кое-что сделать.
— Что сделать? — хмурится он.
— Нужно начать проверку на мясокомбинате. Очень серьёзную… но не настоящую.
— То есть? Щас не понял.
— Начать серьёзно копать, чтобы директор схватился за жопу. Чтобы заволновался.
— А там есть куда копать? — спрашивает Баранов.
— Ну, естественно. Везде есть, куда копать. Но те, кто копает в нужном направлении, получают чины и баблос. Это их отличает от всех остальных.
— Баблос? — переспрашивает майор.
— Ага, — подтверждаю я и постукиваю указательным пальцем по пачке денег.
— А, ну да…
— Вилен Терентьевич, — говорю я как можно более проникновенно и дружелюбно, хотя, честно говоря, не особенно симпатизирую этому парню. — Я предлагаю дружбу и взаимовыгодное сотрудничество, сорри за клише.
— А?
— Давай забудем все обиды и недоразумения, закопаем топор войны и пойдём в светлое будущее с высоко поднятыми головами.
— Согласен! — горячо поддерживает он мой призыв и протягивает руку.
Ну что делать, я её пожимаю.
— Только ты это, не налегай, — киваю я на бутылку, — а то знаешь, как бывает? Можно же и профукать всё на свете.
Он ничего не отвечает. Неприятны ему, видите ли, нравоучения от сопляка. Между тем, часовая стрелка перешагивает за двойку и уверенно двигается в сторону тройки.
— Часы точно идут? — спрашиваю я.
— Да вроде.
— Ну тогда мне нужно бежать. Обо всём договорились, будем на связи.
Мы обмениваемся телефонами и я ухожу. Лечу на рынок. Покупаю у армян нескромно роскошный букет роз, надеюсь, простоит хотя бы до моего ухода, а ещё мандарины, но уже не у армян. С этими покупками бегу на Красную, домой к Новицкой.
На всякий случай подхожу к дому со стороны двора и захожу через, через чёрный ход. В некоторых домах он предусмотрен.
— Да ты богат, как Скуперфильд, — усмехается Ирина, принимая букет, — но в отличие от него, не жаден. Проходи, гостем будешь. Плохо только, что ты не пьющий.
— А мне нет необходимости отпускать тормоза. У меня и без того голова кругом идёт.
— Отчего это? — щурится она.
Есть у неё такая особенность. Щурится, будто насквозь пытается просветить.
— Отчего? — переспрашиваю я, приподняв брови.
— Именно. Я так и спросила. Отчего?
Она приступает ближе, и я непроизвольно отступаю, упираясь в пальто и шубу, висящие на вешалке.
— От твоего запаха.
— Хм… — выгибает она бровь. — И чем это я таким пахну? Сомнительное какое-то утверждение.
— Любовью, — говорю я, хотя хочу сказать иначе. — И от огня, от жара, который от тебя исходит.
— От огня? — качает она головой и вдавливает меня в шубу. — Всё? Только от этого?
— Мало? — спрашиваю я очень тихо.
— Не знаю, — пожимает она плечами и смотрит прямо в глаза. — Сам скажи.
Между нами не остаётся ничего, только тонкая текстильная оболочка одежды, а она прижимается ещё теснее.
— Ещё, — отвечаю я, — от твоих губ.
— А что с ними не так? — шепчет она.
— Просто я представляю, что с ними сейчас сделаю…
Больше я ничего не даю ей сказать и сжимаю её голову ладонями.
— Погоди… — вырывается она через минуту. — Задушишь... Пойдём…
Она берёт меня за руку и ведёт прямиком в спальню, и там я делаю с ней такое, что, надеюсь, она даже и вообразить не могла. Передаю привет из будущего. Впрочем, как известно, нет ничего нового в этом мире, и в Древнем Риме, например, существовали многоквартирные дома с магазинами и ресторанами на первых этажах. Я сам видел их развалины, собственными глазами.
Часа через три, когда ни у неё, ни у меня не остаётся сил продолжать, и желание немного притупляется, она вытаскивает меня в гостиную.
— Накинь, — бросает мне чёрный махровый халат. — Не одевайся, только халат.
Я подвисаю, соображая, стоит ли.
— Не бойся, он новый. Я специально для тебя купила. Надевай. Голодный?
— Конечно, голодный, тобой невозможно насытиться. Мне нужно ещё.
— Врёшь, но приятно, — чуть свысока улыбается она. — Ты где такому научился? Может, ты в порнографии снимался?
