определенные фамилии брать. А то у меня полроты Романовых было бы. Вот не получилось из валькирий универсальных солдат без страха и упрека, боевых роботов, они остались девушками, да с боевыми умениями, навыками и бесстрашием, с магическими способностями и знаниями фортификации и поведения в случае боестолкновения… Но глядя на то, как они общаются, как они шутят друг с другом, как расцветают их улыбки, едва увидев меня — я понимаю, что не получилось выхолостить из них девчонок. И это хорошо. Знать не знаю, чего именно требует от них послушание Святой Елены, однако сами валькирии или Вальки, как их кличут в простонародье — остались все теми же девчонками, отзывчивыми на чужую беду, готовыми поддержать и помочь, всегда улыбчивыми и позитивными, радующимися обычным вещам — тёплому солнышку, доброму слову, вкусной еде и конечно же девчачьим сплетням. Я вот заметил, что грубость и хамство господина Малютина в среде валькирий романтизируются — дескать вот человек страдает-то… а при этом всегда остается интрига — а вдруг именно из-за тебя он страдает? Ведь валькирии не помнят своего прошлого, и каждая может быть его бывшей возлюбленной и тут уж смотришь на хамство мага шестого ранга господина Малютина — совсем другими глазами. Без злости, скорее с жалостью… интересно, как там сейчас господин Малютин? Не то, чтобы я за этого ублюдка переживал…
— Я хочу есть! — звучит голос снова: — ты вздумал меня голодом заморить⁈ Ванбадан! Варвар! Негодяй! Разбойник! Кобель!
— Да слышу я — ворчу себе под нос, садясь на кровати. Все же я устал как собака, думал поспать, думал, что неугомонная барышня Лана из Цинов тоже заснет, а у нее видимо нервный тремор. Проголодалась опять-таки. Или это из-за кофе, что я сдуру ей предложил в начале? И так у нее стресс, а я ей сверху кофеина добавил, плесни масла в огонь, ай да Уваров, ай да сукин сын, знает, умеет, могет…
— Пахом! — кричу я вслух, надеясь, что полог палатки откинется и просунется хитрая физиономия моего продувного денщика. Я его уже вычислил, Пахом только кажется простоватым да наивным деревенским мужичком, он, скотина такая, вовсе не так прост. Вслух не признается, тщательно за речью своей следит, но вот поступки его выдают. И нет, он не оговаривается, сложных речевых конструкций я от него не слышал, но это-то его и сдает с головой! Слишком, слишком он старается по-деревенски, по-простому говорить, своими «ежели» да «дык» злоупотребляет по поводу и без. И игра эта его — в ноги упасть и «любимый барин! Кормилец! Титан! Божество!» — опять-таки слишком игра. Переигрывает Пахом. С ехидцей так, подначивая вроде бы…
— Пахом! — а в ответ тишина. Вот когда не надо, этот негодяй постоянно тут где-то находится, а как надо… эх, придется вставать и самому на кухню идти, а что делать. Послать барышню Лану за едой — еще по дороге неприятностей не оберется, все-таки враг она, пусть и бывший. Сбежит из палатки? Ну… вряд ли. И даже сбежит — черт с ней. Самый важный приказ от полковника Мещерской в отношении пленницы звучал так — «не дай бог свои лапы к ней тянуть будешь». Так что чем больше дистанция между моими лапами и упругим телом Мастера Парных Секир из рода Цин — тем лучше.
Я сажусь на кровати, натягиваю сапоги и оглядываюсь. Шинели нет, шинель там, за простыней, барышне Лане холодно, ее меховая шубка так и осталась где-то на поле боя, заваленная комьями мерзлого грунта в момент манифестации «Подземной Тюрьмы Тысячи Вечностей». Жуткая техника.
И ладно, думаю я, кухня тут недалеко, холода я практически не чувствую, вряд ли я простуду по дороге схвачу. Только фуражку на голову натянуть, да ремнем подпоясаться.
— Схожу на кухню — говорю я в простыню: — а ты пока будь умницей и сбеги отсюда к своему принцу Чжи и сестренке. Если все еще будешь здесь… накормлю тебя кашей. С мясом.
— Ванбадан! Как я могу убежать? Я же слово дала! Слово той, что из рода Цин!
— Ну конечно — бормочу я себе под нос, выходя из палатки: — а обманывать меня вызовом на поединок та, что из рода Цин может себе позволить…
— Военная хитрость! — кричит мне в спину она: — ты просто завидуешь моему плану! И что он удался!
— Ну да, ну да. — полог палатки опускается, а я оглядываюсь по сторонам, вдыхая свежий морозный воздух. Где там кухня была? А… вон туда…
— О! Никак Владимир Григорьевич из своего заточения изволили выйти? — насмешливый голос раздается сзади, и я оборачиваюсь. Барышни Зимины, те самые сестренки, про которых фон Келлер мне все уши прожужжал. Как их там? Вероника и Тамара. Вероника старшая, Тамара младшая.
— Добрый день, мадмуазель Вероника, мадмуазель Тамара. Рад видеть вас в здравии и целости — откликаюсь я: — да, действительно, собрался я на кухню прогуляться, потому как обед пропустил. Может что-то найдется там…
— Пардон муа, Владимир Григорьевич, в таком случае мы составим вам компанию — говорит Вероника: — хотя я лично ни капельки не сомневаюсь, что ваши валькирии дадут вам все, о чем вы только попросите. Они… оказались удивительно полезны в этой ситуации.
— Они такие красивые и сильные! — подхватывает младшая сестренка, которая вцепилась в рукав пальто своей старшенькой: — я бы тоже хотела такой быть!
— Даже не вздумай об этом упоминать! — тут же сверкает глазами старшая: — отец узнает — не сдобровать тебе! Сие девицам благородным невместно и моветон!
— Все равно они красивые… и шапки у них красивые… — бурчит Тамара, отводя взгляд в сторону.
— Говорят, что у них в монастыре Святой Елены сладостей совсем нет — бросает в пространство Вероника, пристраиваясь со мной рядом и ускоряя шаг: — говорят они так силу воли закаляют. Только путем укрощения своих страстей девица может стать валькирией! Вот потому они все и забывают — пройдя через горнило земных страстей и испытаний…
— Что вы говорите, сестрица, я же видела, как валькирии со второй роты леденцы едят! Только за ушами хрустит! — потешно хмурит бровки ее сестренка Тамара: — а уж как они баранки с медом со стола сметают!
— Вот потому и набрасываются на сладости, что в монастыре в течении восьми лет ничего сладкого в рот не брали! — продолжает пугать свою сестренку Вероника.
— А почему восьми лет? — удивляюсь я. Насколько мне известно сроки пребывания девушек в монастыре Святой Елены никому неизвестны.
— И правда, почему восьми лет — легко соглашается со мной Зимина Вероника: — может даже восьмидесяти! Восемьдесят лет без сладостей и… чтобы к этому привыкнуть, я начну у тебя прямо сегодня сладости забирать. Заботу о ma petite sœur проявить…
— Все! Все-все, не пойду я
