убить, у меня есть шанс со всеми разобраться.
И точно, все трое заняли позиции около парадных и в подворотнях, напряженно высматривают меня уже с пистолетами в руках. Не думаю, что у них есть больше двух магазинов на каждый автомат, поэтому мне больше опасность оказаться подстреленным не угрожает. Из этих пукалок они мне купол не сшибут точно.
С диким криком бегу на первого, все так же держа руку в сумке, он стреляет мне в лицо, а я ему и итог нашей дуэли вполне закономерен. Он валится на спину, я перепрыгиваю через него и сталкиваюсь сразу с парой других стрелков.
Они тоже стреляют без перерыва мне в грудь и лицо, но, видя, что я просто смеюсь на все их попытки, понимают — что-то творится не то.
Потом стреляю каждому в живот по разику и спешу догнать последнего стрелка. Эти два падают на мостовую, зажимая свои раны и теперь точно никуда не денутся.
Успею спросить пару вопросов перед смертью у них. Судя по лицам и одежде, это все европейцы, еще они настоящие, уверенные в себе профессионалы, скорее всего, штатные агенты-ликвидаторы европейских разведок.
Последний стрелок все же получил от меня одну пулю в бедро, теперь пытается доползти до парадной, оставляя кровавый след на мостовой. Он особо ничего не видел из моих чудес, сам стрелял с расстояния в десять метров, мог объяснимо промахнуться, поэтому его можно оставить в живых для допроса.
Мгновенно ускоряюсь, настигаю его и успеваю выбить какой-то пистолет из руки у повернувшегося на мои шаги стрелка. Пинаю его со всей дури в бедро и боевик теряет сознание.
Так, осматриваюсь по сторонам, больше на улице никого не видно, только из окон и из-за поворота торчат головы свидетелей. И еще пара городовых бежит в мою сторону в своих хорошо различимых шинелях.
Возвращаюсь к автомобилю, проверяю своих охранников. Все уже мертвы, что понятно, каждый получил не одну автоматную пулю, когда мой купол под обстрелом непроизвольно уменьшился.
Ну, я выжил в очередной раз и даже не ранен. Теперь нужно прикинуть, кого оставить для допроса, а кого добить, как лишнего свидетеля. Пока я меня есть такая возможность.
Двоих раненых в живот боевиков пришлось пристрелить самому.
Не из гуманизма и милосердия к их страданиям, конечно. Убили, гады, моих людей и еще меня пытались, но, по независящим от них обстоятельствам обломались наглухо. Но, людей убили.
Отвечать они отказались наотрез на мои миролюбивые вопросы, заданные таким серьезным голосом, да еще успели выстрелить в меня каждый по разу. Ведь не поверили до конца своим глазам, что я вообще совсем непробиваемый, решили еще попробовать задание руководства выполнить.
Детям и женам на повышенную пенсию заработать, наверно, чтобы вспоминали их коллеги по разведшколе добрым словом. Что не сдались и бились до конца, но, враг оказался сильнее.
Я оружие, какие-то незнакомые по внешнему виду большие пистолеты, из слабеющих рук хладнокровно выбил пинками и приступил к блиц-допросу.
Первый послал меня куда-то далеко на очень непонятном языке и я, чуток подумав, загнал ему из маузера вторую пулю в живот. И третью уже в сердце.
Пусть помучается перед смертью немного, для нормального допроса его нужно лечить, тратить кучу маны, чтобы достать пулю из живота. Не очень мне это нужно по большому счету, когда есть один более-менее живой стрелок. Да и еще больше подозрений вызовут его показания в мой адрес, именно о том, что меня пули не берут.
Тогда все вспомнят историю с бедолагой журналистом, которому отгрузили пятнадцать лет каторги. И задумаются, что он, возможно, не так и виноват в смерти своих товарищей.
Это лишние мысли мне совсем ни к чему, так же, как и более обоснованное понимание широкой общественности, что я слишком уж крутой заместитель начальника госбезопасности. И так вопросов будет много, как я смог выжить, расстреливаемый десятками пуль в кузове машины, да еще потом выбрался совсем невредимым и пострелял насмерть пятерых злодеев?
Не прострелить же себе самому бок для пущей правдоподобности?
Везение, конечно, никто не отменял, хорошо еще, что все обстоятельства произошедшего будут засекречены комитетом. У коллег тоже найдется множество вопросов, однако, я с моего уровня могу на них подробно не отвечать.
— Просто гордитесь таким начальником! — вот и все, что можно сказать коллективу.
Главное, чтобы те боевики, кто столкнулся со мной лицом к лицу, ничего лишнего на наболтали.
Не те совсем времена, чтобы с пулей в животе выживали пациенты. А тут сразу пара-тройка таких железных гостей у каждого имеется.
Явно, что стрелок иностранец, но, русский язык понимает, а по непонятной фразе кажется мне, что он или из финнов, или даже из эстляндцев. Ну, может, еще венгром оказаться, с ними мы в нормальных отношениях, могут свободно приехать в Российскую империю, как те же немцы.
На австрийскую или немецкую разведку не думаю, им моя деятельность пока помогает по жизни здорово.
Если только англосаксы им какую-то левую инфу не скинули, а так мое ведомство следит за немецкими агентами, но, планов их брать и тащить еще нигде не озвучивалось по самому комитету. Рано для такого очень нужного дела еще, хотя, мне уже много раз докладывали о неприкрытом шпионаже наши офицеры и очень недоумевали по бездействию КГБ.
Приходится каждого такого патриота вызывать к себе лично и доходчиво объяснять, что еще не время. Но, труд этот нелегкий не пропадет, так что копите информацию и вербуйте двойных агентов по мере возможности.
— Как только — так сразу!
Второй стрелок так же меня послал, но, уже на своем родном английском, что-то так про «фак» я хорошо расслышал. После беспощадного удара по больному месте взвыл не по-детски и, путая английские слова с русскими, пожелал мне тоже сдохнуть в муках.
— Не дождешься, голубок!
После второго удара потерял сознание, пришлось и ему прострелить мочевой пузырь, чтобы окончательно признать его так же не подходящим для допроса. И снова проконтролировать сердце.
Так, городовые уже прибежали к машине, выглядывают с револьверами в руках из-за нее осторожно, реагируя на близкие выстрелы.
Я поднялся на ноги и, оставив купол на всякий случай, зашагал к ним уверенной походкой.
— Генерал Ржевский! Комитет госбезопасности! Осуществлено нападение на мою машину, шесть бандитов обезврежено! Мои люди погибли! Один вон там раненый в бедро валяется, перевяжите его и охраняйте! Оружие я сам соберу, там еще двое тяжело раненых, помрут скоро и трое готовы наповал!
— Поняли, ваше благородие! — рявкнул один.
А второй вдумчиво посмотрел мне в глаза и, помедлив, спросил:
— Так вы же его, ваше благородие, сами добили…
Не рядовой урядник, значит, какой-то следователь из околотка здесь оказался.
Ага, значит мою возню с последним стрелком они уже рассмотрели достоверно и внутренне не одобряют наших незаконных методов против Кости Сапрыкина. Ничего, мне есть, что ему и его напарнику ответить:
— Он слишком много знал! И оказывал сопротивление! Выполняйте! — рявкнул я дальше и отошел к машине, начал было доставать своих охранников, но, потом бросил это дело.
Все мертвы окончательно и бесповоротно, по десятку путь каждого пробило, как я вижу.
Крови с них целая лужа натекла, теперь машина под списание из комитета, а парни в сырую землю лягут.
Придется об их семьях позаботиться, у кого она есть. Или родителям пенсию назначить обязательно, сам прослежу за этим. Все-таки погибли, спасая своими телами самого спасителя отечества. Ну, и самодержавного строя заодно.
Поэтому только обошел боевиков, отодвинул от каждого автоматы и пистолеты подальше, потом сел около машины на тротуар и грустно так сидел, ожидая, пока не приехала полиция и наши комитетские.
Жаль мужиков очень, мои охранники уже года два со мной работали. Из тех, кто к вдумчивой работе в следователях или с агентурой не способен, только для силового прикрытия подходят.
Однако, нападавшие открыли огонь одновременно в тот момент, когда сидящий спереди офицер их только заметил.
Сразу его с водителем прошили очередями, офицеру со мной рядом тоже досталось. Может, и выжил бы он, не будь у стрелков на руках автоматов с тяжелыми пулями и длинными стволами. Они сразу мой купол начали уминать серьезно, едва
