мне, – легко переломится от удара. На копье Игоря мне смотреть неприятно – и страшно – похожее чувство испытываешь, видя дорожную аварию.
Оглушительно ревет сирена – два сигнала. Зрители замолкают и будто не дышат, в пыльном воздухе сгущается тишина, такая плотная, что, кажется, ее можно потрогать.
Я смотрю на другой конец Арены – на подвесные ворота, обшитые бронзой, – вот-вот они откроются, впуская Крысиного Короля.
Не ко времени на ум приходит Лепрозорий. Что там сейчас? Оторванная голова Человека-без-лица пытается добраться до тела, или тело до головы – проказа заменит недостающие части, срастит раны, заставит сердце биться еще сто сорок три года? Если Крысиный Король победит, в ту секунду, когда его клыки коснутся меня, я буду умолять хотя бы о такой псевдожизни. Но не сбудется.
К лучшему.
Третий сигнал, и ворота медленно опускаются.
Я забыла о нем. Вспомнила и забуду вновь. Так он захотел, такова его власть: наяву я не помню той ночи в Библиотеке, когда темнота стелилась по полу черным дымом, когда Башня явила одно из самых страшных своих чудовищ, но он приходит во сне – он поселился в моих кошмарах, сросся с ними намертво, и нет силы, способной избавить меня от него, от его вопросов, от моих ответов.
– Поезд, – заговорила я, когда тонкие нити мрака выползли из темных углов, из щелей в полках, огибая свет газовых фонарей, приглушая его, потянулись ко мне, свернулись жгутами, соткались в фигуру – почти человеческую. – Меня похитили из поезда. Я собиралась погулять на станции, помню до сих пор – стоянка была пять минут. Я спрыгнула на перрон, а оказалась в Башне. – Слова льются против воли. – И я все думаю, думаю, никак не могу избавиться от мысли – целый поезд, сотня человек, один пропал в пути – заметил ли кто-нибудь? Меня искали? Те, кто ехал в моем купе, в вагоне, проводники, полиция – хоть пять минут своих жизней потратили на это? Или поезд пошел дальше, а на то, что я пропала, никто и внимания не обратил?
Его движения плавны, как дым. Смотритель качает головой – не это он хочет услышать.
– Я струсила, – призналась я. – На Фабрике. Когда дверь разлетелась в щепки, когда Крысиный Король появился на пороге. Оцепенела. – Слишком больно – я упала на четвереньки. – Не говорила, не двигалась, не сопротивлялась. Смотрела, как он убивает Берта и не делала – ничего. Знаю, я не смогла бы помешать, но попытаться?
Его суть – тьма. Он сам – сгусток тьмы, обретший разум и волю. Он пирует, упивается моими страхами, стыдом, горем, ненавистью к себе – той темнотой, что во мне. А главное блюдо – впереди.
–Крысиный Король спросил меня. Не знаю, как я поняла, он не говорил, только пел, но поняла – он просил моего согласия. – Слезы потекли по щекам. – И я ответила «да». Я. Сама. Согласилась. Да, я стану твоей Королевой, если сохранишь мне жизнь, говорила я. Да, иди за мной по этажам, неотступный, как тень, убивай, убивай, убивай, но сохрани жизнь мне – что это значило на самом деле.
В Библиотеках я всегда сплю вполглаза и замираю в ужасе от каждого звука, похожего на шаги, – вдруг это Смотритель – не помня, что уже встречалась с ним.
Раз, два, три, пять, семь голов.
Пять, десять, тринадцать налитых яростью глаз. И один – рана, полная запекшейся крови.
Крысиный Король принял вызов.
Небо заволокло тучами – неестественно быстрые, они накрыли Арену темно-серым клубящимся куполом. Жара исчезла – будто снесенная порывом ледяного ветра. Запахло озоном и сырым холодом. Первые капли дождя упали в песок.
– Und wenn ich auch wanderte durchs Tal der Todesschatten, – вполголоса говорил Рихард по-немецки, но и без перевода было понятно, что он молится, – so fürchte ich kein Unglück, denn du bist bei mir; dein Stecken und dein Stab, die trösten mich…
Почему-то я не могла осознать его – Крысиного Короля – полностью. Детали я различала: поросшие короткой шерстью головы беспорядочно двигались, розовые ноздри раздувались, втягивая запахи людей и дождя, мели хвосты, поднимая клубы пыли, когти на лапах оставляли глубокие раны в желтом песке. Но целиком чудовище Фабрики представлялось мне еще одной черной тучей, вырванной из неба и опущенной на землю – огромной, бесформенной и угрожающей.
– Славься Крысиный Король! – крикнули с трибун. – Славься Королева! Ариадна! Ариадна!
Как плотину прорвало: зрители, до того хранившие напряженное молчание, – монета упала, и то бы услышали – загалдели все разом.
– Слава Крысиному Королю! – гремело над Ареной, перекрывая шум дождя и ветра. – Слава Королеве! Ариадна! Ариадна! Охотники! Крысиный Король!
Игорь и Рихард пошли вперед, выставив копья, – так слаженно, будто репетировали этот момент всю жизнь. Я оглянулась на стойку с оружием. Копье – это судьба. Судьба – это копье. Не ошибись с выбором, сказала голова в Библиотеке.
Я протянула руку – наугад – задумайся я, по каким критерием этот самый выбор нужно делать, я бы простояла перед рядом копий весь день. Когда пальцы обхватили черное в белых прожилках древко, кончающееся длинным листовидным наконечником, я сняла копье со стойки и едва не уронила – такое оно было тяжелое. Обхватив его двумя руками, я двинулась вслед за Рихардом и Игорем. А, увидев меня, Крысиный Король запел.
Все происходило будто не со мной. Не я, другая полузнакомая женщина с моим лицом шла навстречу чудищу из ее кошмаров, а я настоящая наблюдала со стороны, как горят ее глаза – то ли ненавистью, то ли в них пляшет ужас; как, от страха или холода, дрожат ее плечи; как она идет по грязному месиву из песка, засохшей крови и дождя; как подкашиваются ее ноги, но она упрямо держит подбородок поднятым; как руки сжимают древко – до белых костяшек – чтобы не было видно, как они трясутся – непонятно, перед кем рисуется – ведь всем, всем на Арене ясно, каких усилий стоит ей каждый шаг.
– Да здравствует Крысиный Король! Да здравствует королева! – бесновались трибуны. – Ариадна! Охотники! Крысиный Король!
– Думаешь, я тебя боюсь? – говорила та, другая я, Ариадна. – Да, боюсь, и еще как – я с ума схожу от ужаса. Но я знаю твой страх, Крысиный Король. Ты как мстительный призрак – одинокий, пугающий, неотступный. Следуешь за мной по пятам, уничтожаешь все на своем пути, прячешься и рыдаешь во мраке – там ты
