тоже из милиции. Не ори, коллега.
– Петров? Ты, что ли?
– Для тебя – Андрей Григорьевич.
– Твою мать! Да ты хоть знаешь, что ты в розыске?
– Догадываюсь.
– Хана тебе. Останови машину, я сказал, стрелять буду!
– Стреляй… Только в голову. Чтобы наверняка. Потому что в ответ получишь удар ножом.
Я знал, что Радченко без оружия, можно было и поизгаляться над ним. Если бы он приперся в ресторан с ПМ-ом, Света бы мне маякнула, как договаривались.
– Чего тебе надо? Ага… Я понял! Эта стерва заодно с тобой?
– Не понимаю, о чем ты. Ехал себе мимо “Октября”, хотел подкалымить, а тут ты нарисовался. Случайность, так сказать. Счастливая.
Я остановился в глухом заброшенном дворике швейной фабрики. Остовы ее корпусов вздымались в ночное небо, будто гигантские могильные камни. Вокруг тишина. Мертвая.
– Приехали, вылезай.
Я вытащил ключ из замка зажигания и первым выбрался из машины. Радченко выходить не торопился, я резко распахнул дверь и выволок его за шкирку, как напакостившего кота.
– Отпусти меня, – взвизгнул тот и попытался зарядить мне кулаком в нос.
Я лишь слегка отклонил голову, не удостаивая противника полновесной защитой. И так сойдет. Стащил его с заднего сиденья и швырнул на землю, сдобренную щебнем и осколками бетона.
– Ты что творишь, Петров? – тот попытался встать, но получил удар ногой в грудь и снова покатился колобком.
– За избиение сотрудника тебе трындец! – задыхаясь, выкрикнул он.
– А кто сказал, что я тебя бить буду? – я методично и неторопливо засучивал рукава. – Я казнить тебя пришел.
– Чего? Э! Не дури! За убийство мента – расстрел.
– А ты сам убьешься, – хмыкнул я. – Выпрыгнешь из окна того корпуса, – я кивнул на пустующую черноту глазницы проема, – самоубийство, так сказать.
– Я не буду прыгать! – голос Радченко дрогнул, а затем выдал истеричные нотки. – Да пошел ты!
– Будешь, – я шагал на противника, а тот от меня отступал ползком, пятясь на четырех костях. – Я тебе помогу.
Капитан попытался встать, но я успел его подхватить за ворот пиджака. Ткань затрещала, он хотел вырваться, пришлось второй рукой (слава богу, почти зажила, и на адреналине уже мог ею кое-что делать) дать ему тычок под дых, чтобы немного угомонить беснующуюся тушку.
Радченко скрючился и стал сговорчивее, а я потащил его по щербатым бетонным ступенькам наверх навстречу судьбе.
– Не делай этого, – заныл вдруг недомерок. – Зачем тебе меня убивать? Ты с ума сошел?
– Из мести, – спокойно проговорил я.
– Ты из-за фарцы, что ли? Обиделся, что тогда мы на вас наехали?
– Нет… Ты сам знаешь, за что…
– Не понимаю, о чем ты!
– Врешь! – я грубо ткнул его в спину так, что тот чуть не перекопытился на ступеньках.
Вел пленника как на расстрел, а тот уже с угроз перешел на мольбы.
– Не дури, Петров! Я человек маленький, ничего не решаю. Ну прости за все, что было!
– А кто у вас решает?
– Если скажу, отпустишь меня?
– Посмотрим.
– Сафонов. Он, гад, всем заправляет.
– Это Сафонов убил Дубова?
– Чего? Какого Дубова?
– Пришли, – я крепче стиснул ворот пиджака недомерка и подтолкнул его к зеву зловещего оконного проема.
– Погоди! Дай сказать! Не убивай!
Я на него толком даже не смотрел. Вернее, смотрел, будто на стену, а не на человека живого.
– Я не люблю, когда мне врут.
– Твою мать! Да не вру я! Кто такой Дубов? Это который зампрокурора?
– А у нас в городе много Дубовых убито?
Мышцы лица с трудом сложились в ухмылку.
– Да не слежу я за убийствами. У меня другой профиль! Взятки, растрата, хищения с предприятий. Совсем не та стезя, ну. И Сафонов никого не убивал. Во всяком случае, я о таком не знаю.
– А кто тогда убивал?
– Отпусти меня, не держи над пропастью! Бляха! Страшно же!
Я ослабил хватку, отошел вглубь заброшенного зала. Под ногами зловеще хрустели осколки бетона и разбитого стекла.
Тот тоже сделал шаг – крохотный совсем. Боялся, и правильно боялся.
– Говори, сука, – прошипел я. – Все рассказывай про ваши делишки с Сафоновым. От этого сейчас зависит, жить тебе или сдохнуть…
Радченко обмяк и больше не пытался вырываться. Пятился подальше от страшного окна, под которым с высоты четвертого этажа видна была чернота тверди, усыпанной битым кирпичом.
– Я все скажу, – задыхался он. – Только прошу, давай подальше отойдем, – он кивнул на черноту проема. – Я высоты боюсь.
Я кивнул, и мы вышли в пустой коридор. Сюда свет почти не попадал, но глаза уже привыкли к темноте. Сверху свисали заскорузлые провода, словно мертвые лианы. Стены с годами засыпали пол развалившейся штукатуркой и обломками кирпичей. Гиблое местечко.
Я отпустил ворот пленника. Встал спиной к лестнице, чтобы тот не сбежал. Если задумает смыться, ему придется пройти сквозь меня.
Радченко трясся, как осиновый лист, казалось, вот-вот разрыдается. Совсем сдулся. Отлично… Будет сговорчивее. Даже присел на корточки и что-то бормотал, как бы готовясь к неизбежному.
Но я ошибся. Гаденыш в детстве, видно, ходил в театральный кружок. Научился корчить испуг и подавленность. В один миг капитан схватил с пола кусок бетона и с криком ринулся на меня.
Такого я не ожидал, но жизнь научила быть всегда начеку с задержанными. Особенно если тот – продажный мент. На такой случай у меня всегда припасен секретный приемчик.
Главное – обманное движение провести грамотно. Вскинуть руки в боксерскую стойку, будто собираешься атаковать кулаками. И лишь только враг будет на расстоянии вытянутой ноги – бить носком ботинка в пах.
Слишком сильно можно в удар не вкладываться, самое главное, метко попасть, а там и сам противник своей инерцией удар усилит, буквально напоровшись на ногу.
Я вскинул руки, прикрывая лицо. Вот Радченко уже в двух шагах от меня, вот уже в шаге. Р-арз! Вдарил подъемом стопы снизу вверх без всяких прелюдий, не примериваясь. Хрясь! В яблочко. Вернее, в два яблочка.
Оппонент завыл и выронил своё орудие, пробежал еще несколько метров мимо меня, пригибаясь все ниже (я пропустил его, отойдя в сторону), и завалился на щербатый пол.
Корчился и что-то шипел. Из
