Поднялся в небо и упал…
Мутную, полную глобального недопонимания паузу нарушают звуки музыки, несущие неразрешимые вопросы, и всё снова оживает, но действительность в очередной раз резко меняется, потому что на смену тишине приходит грохот топающих сапог.
Кухарчук успевает обменяться взглядами со своими подчинёнными, быстро, по-волчьи глянуть на меня и обернуться к двери. В неё влетает десяток спецназовцев в балаклавах с автоматами.
— Всем на пол! — ревёт старший со страшными, горящими гневом глазами, опаляющими края прорези балаклавы. — Спецназ КГБ! Лежать, бл*дь! Куда!
Глаза его будто бы принадлежат жуткому индийскому божеству, жестокому демону, от которого нет спасения. Я оказываюсь в центре мощного энергетического вихря — страх, ужас, дезориентированность осаждённых и чёткое организованное напористое насилие осаждающих.
— Я сотрудник КГБ! — протестует Кухарчук и тут же получает сокрушительный, выбивающий дух, удар в грудь прикладом калаша.
— Лежать, бл*дь!
Хех. Приятно смотреть, как Лимончик, его высочество принц Лимон, беспрекословно падает на пол не желая рисковать целостностью грудной клетки, а то и костей черепа.
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки.
Если боль твоя стихает,
Значит будет новая беда…
На кухне жизнь течёт независимо от происходящих за её стенами трагедий, потрясений и тектонических сдвигов…
Падают все. Кроме меня и моих ребят. Я делаю едва заметный жест, двигаю бровью и едва шевелю перстом, и всех поверженных на пол начинают по одному поднимать, заламывать руки, быстро-быстро, почти бегом выводить во двор и бросать на пол автобусов.
— Руки за голову, твою мать!
Чувствую себя немного графом Монте-Кристо. Впрочем, чувство самодовольства никогда не доводит до добра. Это точно. Проверено неоднократно. А поэтому хватит смаковать триумф и стоять с видом Цезаря, незаметно поправляя сползающий лавровый венец. Надо заниматься делом.
Будем считать, новое испытание боеготовности, слаженности и эффективности спецотряда ВМПО «Факел» проходит… нормально. Да, нормально оно проходит, возразить нечего.
Кагэбэшников и социально близких бойцов мы завозим на заброшенную базу ДОСААФ, которую отдали нам, но она ещё не отремонтирована, не перезапущена и пока бездействует, хотя, потенциал у неё очень хороший. Ну вот и пригодилась. Светить свои дома в Дьяково я не захотел, а тут прямо то, что надо.
Есть колоритный бетонный типа бункер с облупленным бюстом Сталина, есть столовая с отдельными боксами-складами, похожими на помещения гауптвахты. Что ещё нужно? Здесь царит военизировано-архаичный дух, окрыляющий майора Радько Михал Михалыча, прибывшего сегодня утром для оказания посильной помощи.
— Пошли, — подмигивает он мне.
За последнее время он ощутимо округлился и заплыл поволокой сытого благополучия, значительно уплотнив подкожный слой.
— Возьми кого-то из бойцов, — просит он. — Чтобы с голосом. С громким.
— У меня громкий, — пожимает плечами Алик.
— Серьёзно? — возвышается над ним круглый и пресыщенный жизнью Михал Михалыч. — Сам небольшой, а голос, как у оперного певца?
— В опере себя не пробовал пока, — усмехается мой помощник.
— Да? Ну ладно, давай попробуем.
Майор идёт по кухне и подыскивает что-нибудь подходящее.
— О! — восклицает он, останавливаясь перед большим деревянным ящиком. — Ну-ка… что в нём? Пусто? Поставь-ка на попа.
Алик ставит.
— Там ручка мешает… Ровно не встаёт.
Ящик сколочен из добротных досок. Восьмёрка, судя по всему. Тяжёлый, видать для транспортировки НЗ использовался, не знаю.
— Ничего, — отвечает Радько и делает отрывистый приветственный жест рукой, типа, как Брежнев на трибуне мавзолея. — Можешь по нему ногой въ**ать?
— Могу, — пожимает плечами Алик.
— Ну, въ*би раз можешь. Представь, что это Гитлер. Не сдерживай себя, ладно?
Алик молча, резко выбрасывает ногу и ящик отлетает с треском и грохотом.
— А-а-а!!! — со всей дури орёт Михал Михалыч. — Фашисты!!! Чтоб вы сдохли. Я ничего не скажу!
Пока орёт, он делает знак Лёхе, мол давай помоги товарищу, поставьте ещё разик.
— Идея понятна? — спрашивает он у моих парней.
Они кивают.
— Давайте, поиздевайтесь над ящичком. Орать не забывайте, прям дурным голосом, ясно вам?
Им ясно. Парни подтаскивают ящик ближе к складам и начинают избивать и орать, а Радько снимает китель и отдаёт его мне. Подходит к раковине, включает воду, закатывает рукава, умывается, мочит волосы и по-собачьи отряхивается. Потом он подбирает валяющееся на полу вафельное полотенце, мочит и наматывает на руку.
— Ну, как я? — спрашивает он у меня.
— Ужас, летящий на крыльях ночи, — отвечаю я.
— Хорошо, — серьёзно кивает Михалыч и, забрав у меня китель, набрасывает на плечи. — Спасибо, Егор Андреевич, что пригласил меня на эту вечеринку. Пока мне всё нравится.
— Михал Михалыч, ты главная звезда этой вечеринки, так что, отрывайся. Твой выход.
— Я пошёл, — кивает он. — Давайте, не останавливайтесь с ящиком. Работайте, братья… Ан, нет… Мне ещё двоих крепких ребят надо… А лучше четверых. Да, четверых!
— Лёш, приведи, пожалуйста четырёх парней, — прошу я. — Только… только тех… блин… как сказать… Михалыч жёстко работает, я на себе испытал, чтоб не затошнило, в общем.
— Чё ты там испытал-то, — иронически усмехается Радько. — Я ж тебя пощекотал просто. Да, приведи мне не маменькиных сынков, а садюг по жизни. Я из них людей сделаю, для которых долг перед родиной не пустой звук. А ты продолжай с ящиком.
Он достаёт из кармана мягкую коричневую пачку «Opal» и закуривает.
— Запах дерьма перешибает, — поясняет он.
Через несколько минут Лёха приводит четверых добровольцев на должность ученика мастера. Все они в балаклавах. Михалыч коротко их инструктирует, говорит, что взять с собой и подходит к обитой железом двери мясохранилища, не знаю, как его назвать. В двери есть неизвестно зачем прорезанное окошко. Не исключено, что эти помещения уже использовались в качестве темниц.
Радько толкает дверь и энергично входит в помещение, а я приоткрываю «форточку» и, тоже надев балаклаву, заглядываю внутрь. Коричневый кафель на полу и белый на стенах. Под потолком лампочка. Посередине комнаты стул и ведро.
Кухарь вскакивает со стула, и на лице его отражается целая гамма чувств, полный спектр. Он сейчас, как открытая книга.
Сначала, глаза вспыхивают надеждой, когда он видит перед собой собрата по оружию, такого же чекиста, как и он сам, даже в том же звании. Затем он соотносит внешний вид взмыленного от тяжёлой работы Михалыча и жуткие звуки доносящиеся из коридора. И тогда на лице отражается испуг, переходящий в ужас.
Не говоря ни слова, пятеро мордоворотов подлетают к Кухарчуку, хватают за руки и за ноги и распластывают на грязном кафельном полу. Радько набрасывает ему на лицо отвратительную вонючую тряпку и льёт на неё воду.
Кухарь вырывается и мотает головой. Тогда палач-энтузиаст зажимает его голову ногами и продолжает экзекуцию. Смотреть на это я не собираюсь.
— Он в натуре палач, качает головой Лёха.
Это точно. Устроил на окраине Москвы настоящее Гуантанамо. Пытка длится минут пятнадцать, после этого Михалыч и команда заплечных дел подмастерий выходит из камеры. Выглядят они усталыми, но удовлетворёнными.
— Где звуки музыки? — недовольно спрашивает у Лёхи Радько, имея в виду отработку ударов.
От ящика уже почти ничего не осталось. Парни идут за новым и притаскивают ещё один точно такой же. Устанавливают и продолжают дубасить, прокачивая заодно свои вокальные умения.
— Так, — докладывает Малюта Скуратов. — Клиент во всём сознался. Звуковой документ составлен по всей форме. Он хотел поживиться и присвоить бриллианты. Что ещё сказать… Его операция была липовой, о ней никто, разумеется, не знает. Идея была в том, чтобы завладеть драгоценностями, а тебя и этого второго ликвидировать, потому что ты вроде кого-то там замочил. Ну, это так, в общих чертах. Сам послушаешь потом, тут всё подробно. Кому запись сдавать?
— Давай мне, — киваю я и протягиваю руку.
— Не протягивайте руки, а то протянете ноги, — хохмит
