торопясь вытаскивал обрез. Тянулось это как в замедленной съемке, дико мешал нож в животе, отзывавшийся на каждое движение где-то в самом нутре. «Я как самурай, блядь, лишь бы этих успеть положить, прежде чем сам зажмурюсь!»
— Остерегись, у него пистоль кажись! — Опасливо предупредил обладатель тенора и дрына своего подельника, углядев в руках Егора вытащенный им обрез.
— Ништо! — Самонадеянно отозвался тот. — Рази он заряжен? Дай ка по рукам ему, на всякой и в воду его!
Егор, превозмогая боль — навел ствол на подходящего к нему с палкой и спустил курок. Вырвавшимся снопом пламени того снесло на лед, второй же, зарычав — бросился к Егору. Егор, чуть не потерявший сознание от боли в животе после выстрела — еле успел выстрелить из второго ствола в подбегавшего к нему варнака. Внутри организма вновь отозвалось режущей вспышкой, зато из поля зрения исчезли оба супостата. В том положении, в котором лежал Егор — не было видно, что с ними. Хотя что может быть с человеком после выстрела волчьей картечи в упор — Егор видел, и не так давно. Так что по поводу дальнейших посягательств на свою жизнь не беспокоился.
Да и сколько её осталось, той жизни… Егор кое как слабеющей рукой выцарапал из нагрудного кармана ещё два патрона, медленно, стараясь не потревожить нож в потрохах — перезарядил обрез и приподнялся, осматривая окрестности. И вновь внутренности резануло, аж губу прокусил от боли и тут же с облегчением вновь опустил голову — оба напавших на него лежали неподвижно на льду.
Поднял ствол вверх и с небольшой паузой — выстрелил два раза, привлекая внимание. На берегу — к заходящимся в лае собакам добавились испуганные голоса людей. Чувствуя, как жизнь неумолимо покидает тело — из последних сил опять зарядил обрез: «Ещё неизвестно, кто сейчас подойдет, вдруг эти двое не одни были!»
Егор вдруг ясно понял, что метафора, встречавшаяся ему раньше в книгах, про «смертельный холод» у умирающих — никакая не метафора. А самое что ни на есть реальное явление. Отнялись ноги и этот самый смертельный холод стал окутывать тело, только живот горел огнем. Людские голоса всё так же звучали вдалеке и никто не спешил на помощь, и Егор, не в силах больше выносить раздирающую внутренности боль — кривясь от неудобства и накатывающей дурноты — выдернул правой рукой из левого бока нож.
От новой накатившей волны боли потемнело в глазах и застучало в висках. «А ведь нельзя вытаскивать нож из раны!» — Внезапно вспомнил Егор наставления врачей, однако скосив глаза на вытащенный из живота свинокол, длинной сантиметров двадцать, весь обагренный кровью, понял: «Тут хоть вытаскивай, хоть оставляй — после такого не выжить. Куда меня понесло, лучше бы я просто в бане подрочил…» После чего сознание милосердно его покинуло.
К сожалению это было не всё, внезапно очнувшись от новой нестерпимой боли и в руке, и в животе, Егор понял — его куда-то тащат. «Живой ещё, очнулся!» — распознал он голос Федуса: «Ходу мужики, грузи в сани!»
— Федус, братан! — Слабым голосом позвал Егор товарища. — Куда вы меня, оставьте, умираю…
— Ничего! — Преувеличенно бодро заявил Федус, отводя взгляд. — Домой повезем, я тебе брюхо замотал! У нас врачи знаешь какие! Довезем, лошадей загоним, но довезем!
— Ты видел пику то эту, Федус? — слабеющим шепотом риторически спросил Егор. — Меня насквозь ей проткнули, может и позвоночник задели, ног не чувствую…
— Ну вот как ты здесь очутился, Егор!? Меня же Серёга убьёт, что недоглядел за тобой! — Продолжал убиваться тот. — За каким хуем тебя понесло на ночь глядя тайком сюда? И не спорь, говном из раны не несет, главное — довезти, а там врачи тебя поставят на ноги! Ты держись только, Егор, не умирай!
Умирать Егору и самому не хотелось, но в чудеса он не верил, поэтому с фатализмом готовился к встрече с вечностью, или небытием. Вникнуть в теологические тонкости, есть ли жизнь после смерти — мешала адская боль. «Руку раздробили, если не открытый перелом даже», — мрачно диагностировал не питающий иллюзий Егор: «ливер насквозь проткнули, не, не довезут…»
Однако время шло, сани неслись сквозь лес, хрипели лошади, а Егор всё никак не умирал. «Да быстрей бы сдохнуть!» — Металась в голове мысль: «Сил уже нет терпеть эту агонию!» И вдобавок к нестерпимым мукам — он продолжал оставаться в сознании: «До чего же паскудно так умирать!» — Билось в голове, в короткие мгновения, когда боль притуплялась.
— Пить, Федус, дай попить! — Каркнул Егор, сам не узнавая своего голоса.
— А? Что!? — Поначалу не разобрал Федус, переспросил и наклонился, прислушиваясь. — Потерпи, Егор, нельзя тебе, с животом порезанным пить!
— Один хуй умираю! — Упрямо стоял на своем Егор. — Дай попить, сказать кой-чего надо!
Федус, матерясь — достал фляжку, вытащил какую-то тряпку и смочил её водой, вначале протер губы Егору, потом сунул край ему в рот. Тот присосался к ней как к материнской груди, напиться не напился, но хоть разговаривать стал внятно.
— Всё, не доеду я. Теперь уже точно…
— Да ты заебал! Мы уже Хазанский лог проехали! — Рассердился Федус. — Егор, потерпи пожалуйста, хоть до врачей доживи! Еще с километр и дома!
Егор оптимизма подчиненного не разделял, поэтому продолжил:
— Слушай, не перебивай! У меня во дворе перед самым входом в мастерскую лежит кусок железа, так вот с левого края, если эту плиту выворотить — копай аккуратно. Там на глубине тридцати-сорока сантиметров банка закопана трехлитровая. Закатанная, в мешковину обернутая и полиэтилен. — Всё тише и тише, теряя силы, рассказывал Егор. Федус внимательно слушал, всё ближе склоняясь к нему. — Там полная банка шишек и на дне золото, грамм семьдесят. Ты золото Ксюхе отдай, а шишки сам кури, меня помянешь… — Егор закрыл глаза, наконец то объявив свою последнюю волю.
— А хорошие хоть шишки?! — Недоверчиво, и в то же время с предвкушением спросил Федус. — Давно поди лежат, сопрели все?
— Да ты чо!? — Возмутился Егор. — Ничего им не будет! Ты золото только не скрысь, Федус! Я с тебя за это на том свете спрошу!
— Всё! — Обрадовался Федус возможности скинуть с себя ответственность за жизнь Егора. — Приехали! Я же верхами сразу Мишку отправил врачей предупредить, вон и свет горит, и на крыльце встречают! А шишки мы ещё вместе покурим!
Егор от бессилия застонал: «Сейчас ещё и врачи спасать начнут, не дадут умереть спокойно. А потом и дети в прозекторской практиковаться. И курить не бросил,
