— Что ещё?
Я несильно стукнул Сверчка ногой по плечу — не позволил тому повалиться на бок. Голова краснолицего покачнулась, вновь уткнулась подбородком в грудь. Из приоткрытого рта тонкой густой струёй вытекала слюна — поблёскивала в свете фонаря. С нижнего этажа вновь донеслись стоны Ложки. Девица, похоже, не пыталась сдерживать эмоции. Не иначе как Полуша мстил мне за те ночи, когда я развлекался с вдовушками.
«Есть плетение с говорящим названием «чувство лжи». Как вы понимаете, юноша, его следует накладывать не на рассказчика, а на слушателя. Тогда любая информация будет вами восприниматься с видимыми визуальными эффектами. Как тёмное и светлое, или белое и чёрное. Они и позволят понять, являются ли слова вашего оппонента правдивыми. Вот только применять его я бы вам советовал одновременно с воздействием на тело собеседника — будь то обычные пытки или причиняющие физическую боль заклинания».
— Неплохой вариант, — сказал я. — Что ещё я могу?
Профессор перечислял доступный мне арсенал заклинаний правды — я пытался сосредоточиться на его рассказе, но то и дело отвлекался на доносившийся с первого этажа голос Ложки. Под яростным напором молодого пекаря продавщица разошлась не на шутку. То верещала, подобно раненной свинье, то изображала кашель сломанного тракторного мотора. Неужто Полуша нажрался сырного хлеба?
— Интересно…
В этот самый момент этажом ниже взвыла Лошка — подражала неведомому мне зверю.
У меня на лбу выступили капли пота.
Профессор продолжал бубнить лекцию на тему ментальных плетений.
«Чего это там Полуша, етить его, так разошёлся? — спросил мастер Потус. — Совсем испортился парень. Караваи ужо подошли, а он всё с бабы не слазит. Не будет толку от парня. Ох, не будет… Мастер-пекарь бы работу на баб не променял».
Я поднял руки.
— Хватит, мэтр, — сказал я. — Да что ж это такое? Они издеваются?
Топнул ногой.
Вой продавщицы резко оборвался.
Сверчок снова стал заваливаться на бак — придержал его ногой.
— Давай испробуем первый и второй вариант, мэтр, — предложил я. — Одновременно. Посмотрим, что из этого получится. Пытать я, разумеется, никого не буду. Даже этого уродца. Но если, как ты утверждал, наш Сверчок запоёт соловьём, неплохо было бы понимать — ездит он мне по ушам или делится реальной информацией. Полушу бы на него натравить. Вон как парень… самозабвенно пытал свою подругу: настоящий маньяк — не иначе. Сырный хлеб, похоже — сильная вещь.
Вздохнул. С завистью.
Смахнул со лба влагу.
— Действуй, мэтр.
По кишкам в моём брюхе пробежал холодок — верный показатель того, что я использовал магию. И тут же перед глазами на секунду воцарилась тьма. Даже за окном (исчезли и луна, и звёзды), словно во всём мире погасили свет. Я пошатнулся — от неожиданности; взмахнул руками, но устоял на ногах. Прежняя картинка вернулась. Не заметил в ней изменений. Либо заклинание на меня не подействовало, либо попросту неверно понял, как именно оно должно было работать.
— Не вижу никаких индикаторов чёрного и белого, мэтр, — сообщил я. — Хотя только что думал, что ослеп — неприятное чувство. Когда появятся обещанные эффекты? И как проявятся? Пока не ощущаю ничего необычного. У меня будет темнеть в глазах от вранья? А при словах правды загораться свет в конце тоннеля? Ничего похожего пока не наблюдаю. Может, не туда смотрю? Даже старик Потус: как выглядел голубым — таким и остался. Или твоё плетение, мэтр, на меня не подействовало?
«Оно уже работает, юноша, — сказал профессор Рогов. — Временная слепота была всего лишь побочным явлением. Она всегда быстро проходит, не причиняет организму вреда. Ничего подобного больше не повторится — во всяком случае, не по причине наложения на вас этого плетения. «Чувство лжи», Егор, потребляет из вашего резерва незначительное количество энергии — его работа не скажется на вашем самочувствии. А вот описанные мной ранее эффекты вы заметите при разговоре с оппонентом. Дождитесь, пока его сознание слегка прояснится».
* * *
Я не поленился, принёс в спальню табурет. Уселся на него, подпёр кулаками подбородок — наблюдал за тем, как приходил в себя краснолицый Сверчок. Мужчина то и дело менял ритм дыхания; уже изредка вращал глазами, но пока не приоткрыл веки — словно видел сон. Примерно так же спала моя бывшая жена (ведь она же теперь бывшая, пусть я с нею и не развёлся?): даже во сне продолжала пилить мне мозг.
Я прокручивал в голове воспоминания из прошлой жизни (что удивительно: не испытывал при этом ностальгии), боролся с сонливостью. Но не спешил будить своего гостя. Ждал, пока тот сам оклемается после «удара мешком». Профессор заверил, что сделал для скорейшего пробуждения Сверчка «всё возможное». И не советовал мне форсировать работу заклинаний.
«Да побей ты его уже по щекам, парень! — торопил призрак. — Что ты с ним возишься, как с малым дитём, етить тебя? Хватит уже на него любоваться: чай он не девка-красавица. Пни красномордого уродца под рёбра! Или водицы на него вылей. Хватит сопли жевать! Чай он к тебе не поспать явился. Растормоши уже этого недомерка! Иначе мы до утра не узнаем, чего ему в моём доме понадобилось».
Сверчок будто услышал его слова — дёрнул головой. Но его руки и ноги остались неподвижными: Мясник заверил меня, что бросил на конечности бандита «местный паралич». По словам профессора, очнувшись, мой гость не бросится в атаку, не сумеет даже подняться с пола. Мне не придётся отбиваться. Но что он точно сможет делать — это кивать и говорить. И если верить утверждениям мэтра, Сверчок будет разговаривать со мной охотно и много.
«Расслабься, старик, — сказал я. — Куда ты торопишься? Растратить жизнь понапрасну тебе уже не грозит — по этому поводу можешь не волноваться. Твоя загробная жизнь уже началась. Моя, в принципе, тоже. Так что молча сидим и ждём, как посоветовал профессор. И слушаем, как старается внизу Полуша. Как бы моя продавщица не охрипла. Интересно, парень сегодня вообще собирается выпекать хлеб?»
* * *
На красном лице ночного гостя блеснули мелкие и острые зубы — Сверчок улыбнулся до того, как открыл глаза. Улыбка у него вышла хитрая, нагловатая. Но счастливая. Глаза бандита показались мне слегка затуманенными, точно у наркомана. И такими же безмятежно довольными, как у моих соседей по студенческому общежитию: те любили выкурить вечерком собственноручно скрученную папироску.
— Кулинаааар, — протянул Сверчок, уставившись на меня. — Как же я рад тебя видеть!
Он не обманывал — судя по его счастливому взгляду. Так на меня совсем недавно смотрели те вдовушки, с которыми я развлекался под «усилениями» профессора. Вот только почему мне обрадовался Сверчок — я не понял. И магического подтверждения его словам не увидел. Ничто не потемнело и не посветлело. В комнате по-прежнему светил лишь тусклый фонарь. Улыбка на лице Сверчка стала ещё шире.
— А я ведь именно к тебе и собирался! — затараторил бандит. — Можешь себе такое представить, пекарь? Пошёл к тебе… и теперь… вот: сижу. Почему я тут сижу? Не пил же вроде. Точно: не пил! Помню, как шел сюда. Замочек у тебя хлипенький. Зря ты задвигаешь засов — пустое… Пахнет у тебя здесь неплохо. Это я тоже помню. Как поднимался по лестнице — что-то такое припоминаю. Ступени у тебя скрипучие, менять их надо. Старикан, что здесь жил, совсем запустил дом. Лестница кривая! А если бы я по темнухе шею себе свернул? Я б тебе потом все зубы пересчитал, кулинар! Точно тебе говорю! Сижу-то я здесь почему? Не, не вспоминается. Точно не пил… И почему не могу пошевелиться? Чёй-то не получается. Странно, да? Тоже так считаешь? Ну и ладно. Не очень-то и надо. Да и вообще: капец тебе, пекарь. Понял меня? Теперь не спрячешься. Что там о тебе лепечут — меня не волнует. Важно, что я тебя нашёл. Боялся, что ты усвистал к какой-нибудь бабенции, что живёт с тобой по соседству. Ищи тебя потом у этих баб. Бабы они хитрые — не признаются, что опять за тобой ухлёстывают. Глаз да глаз за ними нужен. Уж я-то знаю. У меня этих баб было — тебе и не снилось… Сами-то они к тебе теперь не ходят. Ну ещё бы! Ссыкливые они все. Мамаша Нора тебе здорово подгадила — весь город об этом трещит. Мужики над тобой обхохатываются. Ты у нас теперь пацан несвободный, кулинар. Ха! Почти что женатый! В городе делают ставки на то, когда Белецкая тебя оседлает. И поселит у себя в подвале. А она залезет на тебя, пекарь — можешь быть в этом уверен. Мамаша Нора от своего не отступится. Небывало такого… Хотя… что это я несу? Всё. Проворонил ты своё счастье, пекарь. И жизнь — тоже профукал. Не хочет уже тебя Белецкая. Крови она твоей теперь хочет. Да. Бабы — они народ злопамятный. Голову она твою засушить собирается. И в спальне своей поставить. Не веришь? Стану я тебе врать! Сверчок отродясь пургу не нёс! Она прямо так и сказала. Говорю тебе! Не мне, конечно — моему атаману. Крюку. Уж два дня два тому!.. Но все теперь об этом знают. Ну, кому нужно. И я… знаю. Так что не будет у тебя больше баб, кулинар. Это я тебе обещаю. Точно тебе говорю. И знаешь, почему? Потому что сейчас я тебя убью. Вот прямо сейчас! Испугался? Испугааался — я вижу. И правильно сделал. Но не боись: я тебя только чирк… по горлу. Я уж три раза такое делал — набил руку. Кровищи правда будет… но то такое — фигня это. Клянусь тебе, пацан: раз взмахну ножичком, и всё закончится. Даже не будет больно — вот увидишь. Только… Где мой нож? Что за фигня. Был же — точно помню. Такой: с покоцанной ручкой — псина соседская её погрызла, когда я бухой к ней во двор вломился. Где он? Не знаешь, пацан? А! Вижу. Мой. Я его у кузнеца спёр. Ещё когда мальцом был. Чего он там лежит? Странно. Когда это я его обронил? Или я его нарочно бросил? Зачем? Не помню. Сейчас встану, подниму… чуть позже. Да, кулинар? Подождёшь? Хочу ещё с тобой поболтать. Ты ведь не против? Давай… перетрём с тобой, пекарь, о том, да о сём, как взрослые мужики. Умный ты, говорят. В школе учился. Этот… диплом у тебя имеется. Чему вас в этой школе учили? Теперь уже — всё равно. Больше тебе тот диплом не пригодится. Убью тебя… скоро. Нет. Не буду с тобой говорить. Не хочу! Вот так вот! Я такой. Вон, Крюк с тобой не так давно… пожужжал. И что? Сдулся Крюк! Точно тебе говорю. Сломался наш атаман. Не тот он теперь, каким был раньше. Разве ж он когда заступился бы за какого-то паршивого пекаря? Вот скажи мне, парень: разве мог бы он такое сделать? А теперь? Не троньте, говорит, кулинара. Мутный он… ты, то есть… говорит Крюк, нюхом он де чует, что непростой ты — опасный. А я вот не чую. Слышишь, пекарь? Не чую — и всё тут. Совсем умом тронулся наш атаман. Ну где ж ты опасный? Не вижу. Слабый — простая цель, плёвая. С какой это стати Мамаша Нора за твою башку целых два золотых предложила? Два жёлтых кругляша! Да я бы за такие деньги пятерых таких к предкам отправил! Впрочем, какое мне дело? Хочет — получит. Лёгкие деньги! Согласись, парень: кто б ради таких деньжищ тебя не убил? Вот только Крюк от них отказался. Дурааааак… сдулся он. Всё. Был у нас атаман — и нету его. Вот так вот. Я первый тебе об этом рассказываю, пекарь! Не от баб на базаре об этом узнаешь, а от самого Сверчка! Каково?! Хотя… на рынок ты уже не попадёшь. Ну, то такое. Бывает. Так о чём я тебе говорил? А, Крюк… Да. Чую: будет у нас скоро новый атаман. Увидишь. Или не увидишь: не успеешь. Но то такое… Цени: я первый к тебе пошёл. Кто после этого самый сообразительный в нашем районе? А? У кого скоро появятся деньжата? Два золотых! Представляешь, пекарь? А всё почему? Да потому что работает у меня голова, ещё как работает! Быть мне… потом. А пока… все ещё думают над словами атамана, но я уже подсуетился: пошёл к тебе. Первым тебя отыскал! А ты… здесь. Здорово. И я уже здесь. Не подвёл ты меня, пекарь: ждёшь. Хороший ты парень, кулинар — ценный! Две монеты! Какой же ты молодец!..
