все на автомате. Наскоро изобретенный сырой план есть. Дальше по ситуации.
— Эх, жаль рабов больше нет. Эти добровольцы бьются не так ожесточенно, когда на кону только деньги, а не жизнь, — произнес Колпак, после того, как мы покинули арену. — Куда дальше?
— Может, напьемся?
Новые способности открыли мне много возможностей — в том числе пить и не пьянеть.
— Ты вот… друзжище, да, скажжжи мине: ты мине друк? — язык Колпака уже заплетался, а вырубаться он все никак не хотел.
На улице стемнело.
— Друг.
— Апачиму тагда ты не пиан? Ты што… не пил за нашу друшпу? — вырвалась икота и страшный запах.
— Кажется, тебе уже пора спать, друг мой! — попытался я его приподнять со стула.
— Нииииееет… снашала атвет мине… ато я фсе никаг забыть ни магу… каг ты смок рукой остановить? КАААГ? Мещь рукой паймать… за остриё! Я фидел…я фффсе фидел.
— Расскажу тебе по дороге, — силой я поднял его и потащил на второй этаж таверны, где мы пили, и заодно сняли номер.
Под пьяный трезвон в самое ухо, ударяясь о выпирающие, неровные углы узких стен, тащил пьяную семидесятикилограммовую тушу; затем кое-как отворив одной рукой дверь, а другой придерживая его, все же с трудом бросил его на кровать, стянул ему сапоги и, наконец, заснувшего оставил видеть грезы. Ненавижу быть трезвым в кругу пьяных. Даже если этот пьяный — один. Наверное, сейчас мне стоило побеспокоиться о том, что он говорил, будучи пьяным: когда-нибудь это вылезет и у трезвого, но меня торопило другое дело; важное дело.
Оставив его, темными дорогами прошел к арене. Там, разбудив свои внутренние потоки, сориентировавшись, и воспроизведя все по памяти, шел к нужному мне дому. Никогда не понимал, когда в фильмах персонажи набрасывают на себя глубокий капюшон, тем самым прячась от ненужных взоров. Будь я стражником, патрулирующим улицы, первым делом бы обратил внимание на подобного человека. Если тебе нечего скрывать, то ты будешь просто идти, как идут все люди, поэтому приняв беззаботный вид, но идя целеустремлённо, насколько вообще обычный прохожий идет к своей нужной точке, шел я, сильно не оборачиваясь по сторонам. Наконец, миновав улицы, вышел на широкую аллею, которая своего рода служила разделением между самим городом людей в черном теле и городом людей зажиточных. Здесь мне пришлось остановиться, потому что далее в таком виде пройти незаметно было нельзя. Нужна была либо карета, либо полная скрытность; пешком они вряд ли ходят вообще; и к тому же одежда не была на мне соответствующая; а про прислугу, идущему в такое время, не поверят. Так я и провел свою первую ночь: взобрался на ближайшую крышу по эту сторону города и наблюдал за патрулями стражи; запоминал их маршруты, периодичность и слепые точки. «Вот бы сделать что-то с этим освещением» — подумалось мне, но ничего кроме, как сломать в голову не пришло. Привлечет внимание, поэтому сразу же отпало. Придется думать. Кажется, этого я еще не делал, поступая вероломно и в лоб, как свирепое животное, надеясь лишь на грубую силу.
Итак, на второй день я снова сидел на крыше и наблюдал. Колпак, впрочем, после своей вчерашней попойки уснул, как только взошло солнце, так что не пришлось ничего придумывать. Весь день я крутил в голове увиденное и выявил для себя три проблемы: первое — патрулей в этом районе было очень много; второе — если даже обойти патрули, то из-за высоких заборов иногда показывалась местная охрана, схему которой я не выявил, они могли выйти в любой момент и накрыть слепую зону, оставленную патрулями; и третье — сам высокий забор не давал никакого обзора за домом, поэтому даже преодолев все, их могло и не оказаться на месте, и, к тому же, все же хотелось наблюдать из далека для полной уверенности; слух, к сожалению, отсюда не доставал. Поэтому, как это не прискорбно, этой ночью я тоже не предпринял никаких попыток. Но, осознавая, что подобным бездействием я просто так профукаю свои пять дней, два их которых уже, остался здесь сторожить и днем, рассудив, что днем же кто-то выходит за забор, авось кого и увижу. Прежде чем идти туда, я должен был убедиться, что они там. Мне необходима убежденность.
Днем, скажем так, быть незаметным труднее; соорудил себе кое-какое прикрытие: сделал низкий шалашик из мусора, под которым лежал, и его же накидал рядом — за этими крышами не очень-то и следили. Еще раз поразился, как всего лишь одна аллея шириной метров, ну, двадцать может делить город на два так не похожих мира. Люди изощренные существа.
Начал клевать. Мог бы и пустить импульс в тело, но там, где я мог обойтись без способностей, я это делал. Мне казалось, что, прибегая к ним, я теряю свою человечность и себя в целом. Становлюсь зверем. А где зверь — там сожаления.
Прошло еще половина дня, а движения никакого. Дом словно вымер. В животе заурчало. Солнце светило неудобно: в лицо. Глаза устали щуриться. Получается, мы живем в тропиках, если тепло круглый год? Я не отпраздновал свой день рождения, да и потерял даты, не мочь, определив когда. Сезона дождей не было, значит не тропики. О, сейчас будет смена патруля, с какой-то бесполезной церемонией. Ненавижу традиций… и праздники; куча людей и много шума, бесполезных слов и случайной ругани. Ветерок. Мелкая крошка мусора ворвалась в нос. Чихнул. Я уже давно не праздновал свой день рождения. Мне уже двадцать или всего лишь двадцать? Вроде никуда не опаздываю, но почему-то все же порой спешу. Вот бы сейчас солнцезащитные очки. Скучаю по нашей цивилизации, и особенно по удобным кроссовкам. С мягкой такой подошвой, амортизаторами, дышащие, для бесконечной ходьбы. Надо было хотя бы воду с собой взять. Скучаю по зиме. Даже не думал, что буду. Этот хруст под ногами; пробирающий до самых легких холодный вдох. Только вот кучу одежды надо было на себя цеплять. Какое неудобство. Интересно, где сейчас Дарк? Наверное, уехал в свой тот город, о котором рассказывал. Ну, что еще на берегу моря. С таким солнцем только у моря и жить. А если нет ни зимы, ни лета, то как определять, что прошел год? Получается и, что нет летописи, ни зимописи. Или зимописи вообще не существует? Мышцы задеревенели. Если перевернуться на спину, могу ненароком задеть что-то и тем самым вдруг себя выдам. Терпим.
Все по-прежнему без каких-либо движений…
Проснулся я, когда солнце клонилось к закату, весь в
