— Вот об этом я и говорю, — Кара снова уткнулась в телефон. И пробурчала. — В своей жизни не разобрался, а в чужую пытаешься лезть изо всех сил.
— Кара, тебе кто-то угрожает? — спросил я, вспомнив свои сны про того типа в узких штанах, компанию девчонок и все такое.
— С чего ты взял? — буркнула Карина.
— Просто... — я пожал плечами и потянулся к телефону. Карина права. Я действительно так ничего и не узнал про Кирилла Крамского. Даже не попытался узнать. Сейчас было, наверное, глупо уже пытаться что-то выяснить, но стало интересно, аж жуть. Я почувствовал зуд в пальцах от необходимости спросить у всезнающего интернета, что это был за парень, в теле которого я гостил летом тысяча девятьсот восьмидесятого года. Экран засветился, но как-то странно. Цветные полосы, рябь, будто на экране испорченного телевизора.
— Что за черт? — пробормотал я, тыкая пальцем в смартфон. Никакой реакции. Может у меня с глазами что-то не так? Я крепко зажмурился, несколько раз моргнул, попытался сосредоточить взгляд на мониторе. Какой-то навязчивый писк звучал над самым ухом. Я нахмурился, попытался тряхнуть телефон. Рука двигалась медленно, словно в киселе. Я недоуменно посмотрел на Карину. Ее я видел отчетливо, хотя в комнате все еще было темно. Моя дочь стояла в дверях, одетая в шорты и клетчатую рубашку. Совсем как у Шарабариной. И смеялась. Писк над ухом стал настойчивее.
Я махнул рукой, отгоняя назойливое насекомое. И... проснулся.
Тело задеревенело. В щеку больно врезались зубчики металлической молнии. Прямо перед носом я увидел спящее лицо Марчукова. Рот приоткрыт, обе ладошки подсунуты под щеку. По брезентовой крыше палатки барабанят редкие капли дождя. Сквозь щели плохо зашнурованного входа пробивается серый свет раннего утра. Какая-то пичужка надрывно чирикает прямо над головой.
Я приподнялся. Задел головой мокрый потолок палатки. Крупная капля упала мне за шиворот. Брррр! Потребность выбраться наружу стала почти нестерпимой. Я вылез из-под спальника и взялся расшнуровывать вход. Да кто, блин, такое придумал вообще? Вход закрывался длинными петлями, которые нужно было сплетать друг с другом сверху до низу. Распутывать эту конструкцию нужно было снизу. Задеревеневшие пальцы слушались так себе, тело била мелкая противная дрожь. То ли от того, что холодно, то ли я просто не выспался в этой неудобной обстановке, и теперь все тело кажется чужим и плохо слушается. Уф. Справился наконец-то!
Свежий воздух, смешанный с комарами, рванулся в палатку. Я сунул ноги в кеды и торопливо поскакал к ближайшим кустам.
Погода была еще более так себе, чем вчера. Небо было низким и серым, дождь был редким и моросящим, но одно только то, что он в принципе был, не добавляло оптимизма. Значит все насквозь промокнет и отсыреет, и оюкзак, который и так был не особенно-то и легким, завтра станет вообще неподъемным.
На бревне у костра сидели только два человека. Мои папа и мама. Сергей Петрович обнимал Веру Ивановну, накинув ей на плечи полу штормовки, а она положила голову ему на плечо.
— Доброе утро! — сказал я, подходя к костру. — Вы что ли спать не ложились?
— Доброе утро, Кирилл, — Сергей Петрович поправил очки, но руку с плеча моей мамы не убрал. — Должен же был кто-то следить за костром.
— Вы же вроде говорили, что перед сном надо просто потушить костер, чтобы лес не загорелся, — хитро спросил я. — Это первобытным людям нужно было следить, чтобы горящие угли всегда оставались. Потому что следующего удара молнии можно еще долго ждать.
— Разные бывают ситуации, — лицо Сергея Петровича стало загадочно-мечтательным, на губах заиграла улыбка. Я бы сказал, самодовольная, но у моего отца были такие черты лица, что в это выражение они никак не складывались. Лицо Веры было более непонятным. Она на меня не смотрела, казалось, что вообще не заметила. Глаза покраснели, будто она не так давно плакала.
Я еще раз посмотрел на лицо своего отца.
Вот блин!
А ведь, похоже, что я проспал самый, можно сказать, важный момент в своей жизни!
«А что, хотелось свечку подержать?» — язвительно сказал мой внутренний голос, который я почему-то представил сейчас с лицом Карины.
Мне стало смешно и стыдно одновременно. Я вскочил с бревна и торопливо направился в сторону запруды и мостков. Кеды в траве моментально промокли. От воды расползался зябкий туман. Старые доски заскрипели под моими ногами, но вроде бы мостки были еще крепкими, не должны обвалится.
Я сел на самый край и посмотрел в темную воду. Из-за зеркальной глади на меня смотрел Кирилл Крамской. С отпечатавшимся на щеке следом молнии. Русыми растрепанными вихрами. И задумчивыми серыми глазами.
Кто же ты такой, Кирилл Крамской? Что ты любишь? Что ненавидишь? Кем мечтаешь стать, когда вырастешь?
Надо же, какая мудрая у меня дочь... Я ведь пользуюсь твоим телом, но даже не подумал, что неплохо бы заплатить " за аренду«. И сам не живу, и тебе не даю, Кирка! Кажется, я до сих пор уверен, что я здесь временно. Что в какой-то момент я просто проснусь в своей кровати, как сегодня во сне, и буду доживать ту свою жизнь.
Доживать...
Как стремно это звучит.
А в чем, кстати, разница, навсегда я здесь или только на время? Ведь по большому счету, мы в любом теле приходим в этот мир временно. Как там у классика? «Хуже всего, что человек внезапно смертен»... Может тот я умер тогда от какого-нибудь инфаркта или инсульта. А может и нет.
Так кто я теперь?
Кирилл Крамской, четырнадцати лет. Кропаю фантастические рассказы про космос в потертой тетрадке. Покусанный комарами подросток где-то в туристическом походе. Там в палатке спят мои друзья-приятели. Не сказать, чтобы закадычные, но они отличные ребята. И девчонки. Шарабарина, Цицерона...
Я плеснул рукой в воде. Мое отражение распалось на мелкие волны.
Почему-то на душе стало невероятно легко. Я полной грудью вдохнул прохладный утренний воздух. За шиворот мне упала холодная капля с ветки сосны.
— Эй, Кирюха! — раздался со стороны костра бодрый голос Марчукова. — Ты чего там один сидишь, дуй быстрее сюда, смотри, что я нашел!
Глава 32
«Дорогой дневник! Эта смена закончилась как-то очень быстро. В начале мне казалось, что время тянется, как река из мутного киселя, и тут — бац! — последний день. Сегодня прощальный костер, а потом — „королевская ночь“, которой Марчуков радуется больше всех...»
Ничего подобного я, конечно же, никуда не написал. Только подумал, глядя как мой рыжий приятель скачет на кровати, почти стукаясь макушкой о потолок.
— Ну и чему ты радуешься? — спросил я, лениво потягиваясь под одеялом. На зарядку сегодня было не надо, можно было не спешить и не суетиться. — Так по дому соскучился?
— Так королевская ночь же! — Марчуков раскинул руки и выручил глаза. Видимо, чтобы я понял получше.
— А почему она королевская? — спросил я.
— Ну ты как маленький, Кирюха! — подал голос от окна Мамонов. — У нас ведь самое строгое наказание какое?
— Домой отправить, — хмыкнул я. — Ааа!
— Вот именно, — со значением заявил Марчуков. — А завтра все и так домой. Ну, почти всем. Но в королевскую ночь даже тем, кто на второй сезон остается, тоже все прощают.
— А ты что ли тоже остаешься? — спросил Мамонов.
— Это ты «тоже» остаешься, — Марчуков рухнул на кровать спиной. — А мне за брательником присматривать.
— Илюха, а чего ты молчал? — я сел кровати. — Я уж думал, что все другие приедут, заново знакомиться и все такое.
— А я до вчерашнего дня и не знал, — буркнул Мамонов. — Мама приехала и огорошила. Личные дела у нее.
— Ты так говоришь, будто это плохо, — хохотнул я. — Она у тебя молодая и красивая, а в лагере не так уж и плохо.
— Эх, много ты понимаешь, Крамской! — Мамонов скорчил рожу и показал мне язык.
Дверь нашей палаты распахнулась.
