городе начались беспорядки и повальные грабежи. Военные уничтожают собственный город. В нашей аптеке выбиты стекла. Горят почтамт и исполком. Ходят слухи, что военные взорвали водопровод и электростанцию. Трудно дышать от гари и дыма. Без конца звучат взрывы…
7 августа 1942 г. Горожане занялись мародерством. Тащат все, что плохо лежит: тумбочки, вешалки, шкафы. Как быстро слетает налет цивилизации… Дети разносят книжный магазин. Скинули с полок книги, теперь выбирают, кому какие нужны…
8 августа 1942 г. Наши части отогнали немецких солдат за Широчанку, освободили Александровку. Военные успели эвакуировать Энскую военно-морскую базу… Ночью на кораблях отдельный батальон морской пехоты ушел в сторону Приморско-Ахтарска…
9 августа 1942 г. Немецкие части заняли наш город…»
Читали мы, затаив дыхание, местами остро реагируя на поступки жителей города. Я старательно давил внутри себя вспышки так называемого благородного гнева: как говорится, не судите, да не судимы будете. Неизвестно, как бы мы вели себя в то время в тех ситуациях. А еще Волженко тонко подмечал изменения в поведение горожан, позволяя себе тонко иронизировать на страницах собственного дневника.
«23 августа 1942. Ходил на базар. Покупать нечего, обратил внимание на странности. Люди отчего-то вырядились в дореволюционные одежды, мужики нацепили допотопные фуражки, щеголяют в белых рубахах и пиджаках. В царские времена в таких по делам выезжали купцы средней руки и зажиточные крестьяне. Оно и понятно, звание „господа“ располагает к особой культуре в платье. Куда как проще „товарищ“ или „гражданин“, никаких церемоний с одеждой.
9 сентября 1942 г. Неожиданно оказалось, в Энске много лояльных к немецкой власти. Вчерашние приверженцы Сталина внезапно показали свое истинное лицо и переметнулись на сторону оккупантов. Новая власть обещает быстро навести хваленый немецкий порядок и в будущем отблагодарить жителей за хороший прием. Люди замкнулись в себе и своих домах, перестали общаться и доверять соседям. В любой момент знакомый с детства человек мог оказаться полицаем…»
— Смотри, Леша, — прошептала Лена. — Вот оно… Точно! Я ошиблась, нет у немца приставки фон к фамилии!
— Вижу, — откликнулся я, пробежав глазами по странице, затем вернулся и принялся читать более внимательно. — Подожди, но ты говорила, тебе отец рассказывал про этого фрица. А теперь утверждаешь, что не читала книжку.
Лена снова покраснела, зыркнула на меня смущенным взглядом, и буркнула:
— Я подслушала разговор папы и бабушки. Только ничего не поняла тогда…
Я демонстративно вздохнул, и мы снова склонились над страничками.
«10 октября 1942 г. Страшно… Отвык разговаривать даже дома. Разговоры по душам с соседом за кружкой пива остались в прошлом. Пошел в услужение…
Происходит что-то непонятное. В город прибыла зондеркоманда К. Зачем? В нашем городе никаких тайн и духовных артефактов, кроме разве что загадочных подземелий. Неужели будут искать пропавшие царские драгоценности? Глупо.
15 октября 1942 г. В Энск приехал высший немецкий чин. Горожане попрятались, ожидаем страшное. Мама принесла с базара весть — прибыл Альфред Розенберг. Его представили рейхсминистром по делам оккупированных территорий, уполномоченным Гитлера по контролю за мировоззрением и воспитанием. К тому же возглавляет оккультную разведку СС. Что привело его в наш город?
16 октября 1942 г. Горожане взбудоражены. Ходил на базар за последними новостями. Говорят, зондеркоманда роет землю, рыщет в катакомбах. Ни в коем случае нельзя допустить соединения. Подземелье надобно взорвать… Но как это сделать? Я не знаю места…
17 октября 1942 г. Не могу связаться с Ф. В. Пропал. Осторожно выяснил через знакомых, оказывается, его не видели с тех пор, как ушли наши… Что делать?
19 октября 1942 г. Наблюдаю за суетой. Всех музейных, кто остался в городе, забрали в комендатуру… Неприлично, но радуюсь, что Л. не успел передать документы в музей. Сами не найдут. Музейные не знают, что искать. Жалко людей… Безумно жалко людей. Жестокое время. Жестокий выбор без выбора… Не представляю, что делать. Остается только наблюдать и… молиться».
— Твою дивизию… — выдохнул я. — Так это что, правда?
Лена оторвалась от записей и подняла голову. В ее огромных глазах застыли слезы. Одна капля не удержалась за баррикадой из намокших ресниц и покатилась по щеке.
— Их что… расстреляли? — судорожно вздохнула девушка, утирая ладошкой лицо.
— Наверное… Твой отец знал?
— Я не знаю… — Лена растеряно пожала плечами. — Папа мне никогда не рассказывал эту историю… И бабушка… бабушка тоже не показывала книгу… — девчонка привалилась к моему плечу, крепко сжав ладошки. — Я тогда маленькая была, что-то услышала, когда они спорили, отложилось в памяти, вот и вспомнила не пойми что…
— Интересно, почему?
— Потому что маленькая и неразумная. Не надо оно ей. Многие знания — многие печали, — раздался густой мужской голос от порога.
Мы оглянулись, в дверном проеме стоял Николай Николаевич собственной персоной, уставший и чуть осунувшийся. Блохинцев тяжелой поступью пересек комнату и опустился в любимое кресло.
— Ох уж эта мне Полина Федоровна… — покачал головой, глядя на брошюру в наших руках. — Спрашивается, зачем показала? Фантазии, все фантазии… Иван Карпович под конец жизни плох стал. А после гибели дочери и вовсе стал заговариваться. Мама ему по доброте душевной помогала, перепечатывала рукопись, потом снесла в типографию к знакомому, чтобы переплели. В музей отдавать не стала, да, мама? — чуть повысив голос, обратился Николай Николаевич к невидимой матери. — А все почему, спрашивается?
— Почему? — выдохнула Лена.
— Потому что до конца не верит в написанное.
— Но… Папа! Как ты можешь! — воскликнула девушка.
— Спокойней, моя дорогая, будущему доктору не пристало выдавать свои эмоции. Контролируй себя. Нет, в части воспоминаний о жизни в оккупации не возникает никаких сомнений.
— А что Вам кажется сомнительным? То, что немцы шарились в подземелье? — внимательно глядя на доктора, уточнил я.
— Подземные поиски — вполне, хотя кроме факта в этом дневнике, мы с Алексеем более нигде не встречали такую информацию. — Николай Николаевич сцепил руки в замок. — Но о каком соединении идет речь? Разве что… — доктор оборвал сам себя.
Я задумался, напрягая память, вспоминая все, что узнал за последнее время про подземелья.
— Разве что Розенберга прислали отыскать оклад Тихвинской иконы. Насколько я помню, в сорок первом саму икону немцы вывезли из монастыря в Тихвине.
— Из музея, — машинально поправил меня доктор.
— Что?
— Оккупанты вывезли её из музея. К тому времени монастырские передали её в тихвинский музей. Оттуда её и изъяли. К сожалению, все переговоры о возвращение исторической ценности на родину пока не дали результатов, — сокрушенно вздохнул Николай Николаевич.
— Да, слышал, — кивнул я. — Но тогда все сходится.
— Что сходится? — встряла Лена, которая все это
