но это будет преувеличением. Как бы там ни было, но он не та фигура, из-за которой стоит портить, и без этого хрупкие, отношения с императором. К тому же, в империи сейчас нарастает некое напряжение, поэтому каждый шаг стоит выверять тщательно, прежде чем на что-то решится. Даже на такую, казалось бы, мелочь.
— Вы это о чем? — удивился я снова.
— Говорят, император начинает вести себя немного иначе. Говорят, что всему виной меч, — и на мой немой вопрос: — Да, тот самый. Он не справляется с его силой. Я пока еще не получил всю картину в целом, но, вроде как, люди слышали, как он шептался с самим собой о каком-то пути предков, и что ему нужно следовать. Что это значит — вообще не понятно, но это определенно, по моим соображениям и наблюдениям, заставляет нервничать Радзивилл. Они и так никогда спокойно не сидели, но тут мне доносят, что они копают в императорском лоне, чего, как по мне, делать не стоит. Ошибка слишком чревата. На фоне активности Радзивилл, как обычно, все это затрагивает Тарлордов. Впрочем, я думаю Радзивиллы и тут тоже подсуетились. Хотя эти Тарлорды — они всегда сразу же чуют, если что-то наклевывается. Может деньги заканчиваются. Благородные, а по факту обычные наемники. К тому же, если шевелятся эти, то ожидать стоит только худшего. Безмозглые, но напыщенные на всю голову — они могут выдать, что угодно. Глядишь, и до гражданской войны докатимся. Конечно, это все лишь мои предположения и домыслы, а на этом нельзя строить окончательные планы, — это он сейчас снова меня уколол, — но игнорировать полностью тоже неправильно. По этой-то причине я и прошу тебя наладить общение с братом. Он там, рядом со всем этим, а мои шпионы не настолько близки ко всем необходимым источникам.
— У императора легионы. Кто способен бросить ему вызов? — вычленил, по моему мнению, самое главное из всего сказанного.
— Легионеры — такие же люди, как все и, прежде всего, преданы легиону и его легату.
— Это значит…
— По крайней мере, один легион точно с нами, — немного помолчав, он продолжил. — По этой причине я говорю тебе, что ты не должен отдавать себя чему-то одному, а должен брать в сознание, что есть и другие моменты, которые мы должны принимать в расчет.
— Возвращаясь к предыдущему: вы дадите мне людей? — прицепился я к его словам.
— Заладил. Я ему об одном, он мне о другом, — откинулся он на спинку. — Мне неоткуда их взять. Все заняты своими делами.
— А если я скажу, что за всеми этими преступлениями стоит кто-то из первых эшелонов города? — начал я аккуратно.
— Это предположения или есть доказательства?
— Предположения, основанные на доказательствах.
— Каких? — накренился он слегка, и я понял, что насилу заинтересовал его достаточно.
— Масштабы. Уж очень велики их масштабы. От сети самой структуры до их осведомленности в некоторых вещах. Они явно имеют поддержку сверху.
— Город огромен. Здесь проживает несколько сотен тысяч людей. Думаешь, не найдется хотя бы один, кто пробьется из низов и не сумеет развернуться на полную? Так что ты меня не убедил.
— У меня предчувствие, — попытался я бросить последний довод, что у меня был.
— Это и есть твои доказательства? Подозрения и предчувствие? Деннар, — сделал он небольшую паузу, в которой собрался с мыслями, — видя, что твои способности хорошо тебе служат и, впрочем, поэтому тяжело их подвергать какому-либо сомнению, мне правда очень обидно говорить и пояснять тебе такие вещи, но в таком сильном обвинении — а именно к этому может все и привести, — доводы твои являются, мягко говоря, инфантильными. И к тому же, все это переходит в одержимость. Нет, — пресёк он мои едва не вырвавшиеся возражения, — я не утверждаю, что ты должен бросить это. Наоборот — ты должен продолжать, но при этом должен держать в уме, что у тебя есть и другие аспекты жизни, которыми ты не можешь жертвовать. Что-то я повторяюсь.
Собственно, на это я, быть может, и мог что ответить, но ничего конкретного и толкового, и пришлось мне прикусить язык, но все же не вносила в мысли покой представшая перед глазами картина этих страждущих людей, которые по праву морали имели причины на защиту. Вздохнул пару раз, успокаивая разыгравшиеся нервы, кивнул ему в знак принятия его слов, встал с места, кивнул еще раз, в знак прощания, получил в ответ и переступил порог, заслонившись дверью. Как бы там ни было, его слова имели разум, а игнорировать подобное было бы с моей стороны, как он и сказал, незрелостью, в первую очередь, ума.
Что ж, сделав над собой усилие, отрезвел и как раз таки направился к одному из своих аспектов жизни.
Она сидела за маленьким столиком и что-то на нем рассматривала. Я подошел со спины, пригладил ее шелковистые волосы и, насколько можно, нежно приобнял. Получил взаимность.
— Хочу яблочный пирог, — обратилась она ко мне, не поворачивая головы.
— Хорошо, сейчас скажу, чтобы принесли.
— Нет, я хочу получить от тебя. Хочу, чтобы ты украл его. Хочу краденый яблочный пирог, — все же повернулась она ко мне и посмотрела внимательно.
— Это такая шутка? — уточнил я на всякий, потому что не надеялся на отрицательный ответ, учитывая ее состояние.
— Нет, ну я очень хочу. Не знаю почему, но очень хочу. Пожалуйста, — надулись у нее губы, и, сказал бы, была попытка сделать щенячьи глазки, но вышло как-то неудачно, и больше напоминало, будто у нее конъюнктивит.
— Может, все-таки я тебе просто его принесу? — последняя попытка.
— Я так и знала, что ты меня не любишь.
— Понял. Только не начинай.
«Глядишь и подкаблуком станешь», — выдал я себе предрекающую перспективу.
В последнее время ее стало очень трудно выносить. Она и до этого не была, скажем, почтительной, то сейчас, когда плод внутри бьет ей по голове, она теряет всякую рассудительность. И все же было в ней что-то такое, что заставляло закрывать на все глаза и сглаживать… прямо, как с маленьким ребенком; с маленьким, обаятельным ребенком.
Кухня находилась внизу и сейчас там, в это время, должны были уже суетиться кухарки, и пройти незаметным было сложно. Конечно, я бы мог просто взять его, а ей сказать, что украл; но раз уж дал слово — исполняй. Поймал себя на том, какая же это получилась дурацкая ситуация: украду — плохо, совру — плохо. Что бы ни сделал — итог один. Но в детстве, когда в деревне воровал ранетки и прочее, было не так совестно,
