последнее слово он произнес многозначительно с ноткой сарказма. — Убил одним махом тысячи и тысячи людей, и стал называться героем. Это ваше понятие о чести? Как же вы извратили все в свою пользу. В чем была вина тех людей, кроме как защиты собственного дома? О чести он заговорил. Вот же…
Не хотелось отвечать на все его слова, но все его положение, с которой он себя представлял, мне казалось простым самообманом, выдаваемым за действительность, чтобы лишь оправдать свои пороки, и я не смолчал:
— Вся та клевета — есть не что иное, как просто лицемерие. Спасал их, значит, — перебил я его, и ухмылка теперь уже коснулась моего лица. — Ты лишь заботился о своем кармане, и какие там еще цели преследовал. Плевать ты хотел на всех вокруг, кроме себя. Эгоист и лицемер. Говоришь, это мы вас обрекли на такую жизнь с самого рождения? А я скажу тебе, что никто не выбирает, кем родиться, но зато есть выбор кем стать. Да, мир несправедлив, и не говори мне, что ты этого не знаешь, а то еще больше разочаруешь. Но это не значит теперь, что с этим надо мириться и принимать правила. Борьба — вот главная ценность человека. Пока он борется — он свободен. Ты раб собственных пристрастий и обстоятельств. Но вместо того, чтобы разрушить это, ты лишь продолжаешь притворяться и, что еще хуже — ты винишь во всем других, теряя ответственность. Что до моего геройства, то я этого не хотел. Все что я делал тогда — это спасал других, и, не буду лукавить, как ты, говоря о каких-то высоких целях, просто спасал от смерти себя и мстил за смерть друга. И, если тебе угодно, я жалею все, что сделал ранее в тот период. Жалею, но все же поступил бы снова также, — я замолчал, резко оборвав себя на полуслове. Побоялся дальше продолжать, потому что уловил в себе то, в чем обвинял его. Почему я говорю все это ему, хотя никаким объяснением ему не обязан? Уж не для того, чтобы тоже, как и он, оправдать себя?
— Что, мы с вами похожи гораздо больше, чем вы думали? — ухмылка не спадала с его губ.
— Оставь эти игры и ответь, кто стоит за всем этим. Кто всем управляет?
— Игры… все для вас только игры, а по мне, — указал он рукой на свои ссадины, — похоже, что я настроен развлекаться? Сир Деннар, право, вы думали, я так просто на все отвечу? Прошу, поговорите со мной хоть немного; мне здесь, видите ли, очень скучно в одиночестве. Я ведь не мудрец и, уж тем более, не мыслитель, чтобы переносить такое. Кстати, — взял он на себя инициативу в разговоре, — вы были правы: кто борется — тот свободен. И на счет собственного кармана тоже; но согласитесь же, что байка со спасением звучит красиво. Собственно, это и есть моя борьба. Провидение, жизнь, случайность или во что там еще люди горазды верить, распорядились так, что моя борьба превратилась в уничтожении других, чтобы выжить самому. Ну а чем такая борьба, на ваш взгляд, плоха? Разве вы не делаете то же самое? Наверное, вы будете согласны со мной, если скажу, что благородные семьи ожесточенно сражаются друг с другом за сферы влияния, деньги, иногда даже земли. Оставьте притворства в благородие кому-нибудь другому, кому-то наивному и давайте будем говорить искренне. Тем более, что вам скрывать перед тем, кто скоро умрет? К тому же, будьте справедливы, и мы с вами раскроем мысль, что в распрях семей по типу вашей ставки гораздо выше, и, соответственно, больше страждущих.
— Не все такие, как ты думаешь. Есть и отличающиеся.
— Давайте не будем говорить о частном, когда мы рассуждает об общем, — щелкнул он губами.
С ним однозначно было трудно вести спор. Признаться, несмотря на его поступки, я проникал к нему уважением за его умение рассуждать.
— И все же нельзя это пропускать, потому что в нем кроется вся суть, — начал я, сам в это время, собираясь с мыслями. Быть может, во мне взыграла гордость, но нельзя было ему дать считать себя абсолютно правым. — Не открою истину, если скажу, что злых людей в мире гораздо меньше. Да, это так, прошу — не спорь с этим. Сейчас объясню, — остановил его, видя, что он собирался ухмыляться. — И так, как я уже сказал, злых людей меньше, но все же их злодеяния имеют масштаб больший потому, что, когда рушишь — это имеет более сильные отголоски, чем когда создаешь. Так уж устроено. Люди так устроены, что быстро привыкают к хорошему и вскоре перестают это замечать. Но это уже другой вопрос. Подытоживая, хочу сказать — зло будет всегда. Наша же задача не дать ему стать сильнее нас. И нельзя судить всех по поступкам нескольких.
— Неужто хотите склонить меня на свою сторону? Или вы просто пытаетесь оправдать своих родичей?
— Мне некого оправдывать, — пожал я плечами.
— Блаженны неведающие.
— Что это значит? — внутренне напрягся я.
— Ничего особенного, сир Деннар. Эта комната, назовем ее так, не дает мне ведать того, что происходит за ее дверями, и, знаете ли, я нахожу в этом некое блаженство. Тишина, покой; еще бы немного света добавить и пару картин для уюта.
Я ему не поверил. Подвергать его сомнению и снова задавать вопрос топорно не стал, оставил это до подходящего момента. К тому же, мне показалось, что этот человек не спешит разглашать всего из жажды внимания. Что ж, раз уж так, дадим ему желаемое.
— Можем сделать так, что ты останешься здесь навсегда, — решил я полу пошутить.
— О, это было бы великолепно. Снаружи, если предположим, что я когда-нибудь покину это помещение — живым, замечу, — то мне не долго оставаться на ногах. Все равно окажусь в земле. Или еще хуже: скормят голодным свиньям. Впрочем, какая разница, что сделают с моим телом, если душа уже ее покинет.
— Ты слишком спокоен для таких слов. Неужто лукавишь?
— Нет, что вы, право, как можно. Просто… когда в жизни многое повидаешь и многое переживешь, то совсем по-другому реагируешь на то, что другого бы повергло в ужас.
— Если же я гарантирую тебе защиту?
— Вы все равно не сумеете этого выполнить, даже имея все желание, — кончик его губ как-то странно дернулся, как будто он понял, какую ошибку сейчас допустил.
— И даже если запру тебя в цитадели?
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, — тут уже, как
