— А что, много бегут? — спросил я.
Тут Суворов, до того молчавший, как-то тоскливо поджал губы, а его экспрессивный шеф всплеснул руками.
— Ужас! Ужас, как бегут! Кто куда — и в Польшу, и в Венгрию, и в Молдавию, и к чухонцам… Стыдно сказать — к туркам бегут, у них теперь огромные количества наших дезертиров.
— Вот тебе и раз! Не одни запорожцы, значит, сбегают к туркам? — спросил я, вспомнив, что несколько лет назад Запорожская Сечь почти в полном составе бежала на Дунай.
Потёмкин покачал косматою головой.
— Совсем даже нет. Пуще всего бегут регулярные войска. Когда полки наши квартируют рядом с границею, бывает, на сопредельной стороне целые селения образуются из наших беглых солдат!
— Как же вы, вообще, воюете?
— Слава Богу, вполне пока успешно! Вот, видите, крепость сильную взяли, и очень быстро. Меньше часа длилась эскалада наша, и Очаков пал! Теперь уж перед нами открылись просторы!
— Турок в крепости силён, а в поле не очень. Выучки им не хватает, — пояснил Александр Васильевич. — Кавалерия хорошая, а вот пехота янычарская против наших неустойчива, а артиллерии у них, можно сказать, вообще нет.
— А союзники наши что? Хорошо воюют австиряки-то?
— Цесарцев мы пока толком и не видели! — жизнерадостно ответил Григорий Алексеевич. — Они по договорённости воюют западнее нас, и действуют, прямо сказать, не оченно удачно!
— Потому что действуют «по методе», — негромко заметил Суворов. — Нет бы им к обстановке-то примеряться, продумать, что не так, как быть в том или ином случае, так нет — лупят всё «по методе», а метода сия давно уж сгнила. Не умеют австрияки воевать с турками.
— Да, вот Лександра Васильич всё подробно расскажет, — поддержал слова Суворова Потёмкин. — Вообще, цесарцы вояки не ахти, и солдаты из них дрянные! Венгры ссорятся вечно с сербами, и обе нации эти ненавидят немцев; а пехота немецкая хуже всех! Ладно, Лександра Павлович, — добавил Потёмкин, подымаясь, — вы уж извиняйте, но я пойду: рад был повидать, да надобно мне ещё заглянуть к Николаю Ивановичу. Вот, оставляю вам Суворова: желали поговорить с ним — так общайтеся, покамест он здесь, в Петербурге! И, если что, милости прошу в любое время в мой дворец. Всегда рад буду увидеть вас!
Глава 28
Наконец обаятельный гигант нас покинул, и Суворов остался в моей «приёмной» один.
— Александр Васильевич, вы, должно быть, не представляете, как рад я вас видеть. Давно я желал с вами познакомиться, но, признаться, совершенно не чаял уже встречи. Вы ведь все время в войсках, то Астрахань, то Крым, то Бессарабия, меня же на театры боевых действий государыня-императрица решительно не отпускает. Да вы садитесь, садитесь! Желаете чаю?
Генерал-аншеф Суворов Александр Васильевич внимательно смотрит мне в лицо, и я сейчас прекрасно вижу себя его глазами. Развязный отрок одиннадцати лет, любимец бабушки- императрицы, краснощёкий голубоглазый мальчуган, с рождением получивший орден Андрея Первозванного, которому он, прошедший десяток компаний, удостоился только за кинбурнское дело, когда пять раз водил солдат в атаку, был дважды ранен и контужен. А моего бриллиантового эполета нет у Суворова и по сю пору. И этому-то юному шалопаю он, генерал-аншеф на шестидесятом году жизни, должен говорить «Ваше Высочество», отвешивать «глубокий поклон» и без милостивого на то разрешения ни в коем случае в его присутствии не садиться.
Да, тяжело будет наладить контакт с ним. А между тем, очень хочется и, главное, надо!
– Премного благодарю, ваше императорское высочество — наконец произнёс он довольно чопорно.
— Александр Васильевич, давайте как-то сократим мой титул! Вы же любите во фрунте короткие команды? Давайте мы, как на войне, опустим все эти длинные нелепые титулы!
Одна бровь моего собеседника едва заметно приподнялась — очевидно, я его удивил.
— Ну как же обращаться к вам, Ваше Высочество?
— Да никак не обращайтесь. Для вас я просто Саша. Кстати, мы тёзки! Только вы не смотрите, что я мал — военным делом я страсть как интересуюсь. А как поживают ваши дети? У вас же есть сын, кажется, Аркадий, и одна или две дочери?
Лишь сейчас глаза Суворова потеплели.
— Одна. Наташенька. Покорнейше благодарю, ваше высочество, все благополучно! Обучается в Смольном монастыре, очень ей нравится.
Должно быть, нечасто он её видит, подумалось мне.
— Если вдруг, не дай Бог, будут у вас или дочери вашей какие-то сложности, незамедлительно обращайтеся ко мне! Если надо будет, я и с государыней переговорю, ну, или, хоть подскажу что-то! Договорились? Однако же, Александр Васильевич, зачем я вас, собственно, пригласил… Думаю, страшно устали вы от походной жизни, и сейчас в своем праве насладиться отдыхом, но, буду просить вас покорнейше уделить своё время, дабы утолить мой интерес. Мнится мне, Александр Васильевич, наша армия нуждается в более прочном и основательном устройстве, чем то, что мы имеем сейчас. А вот что вы, граф, думаете на сей предмет?
Суворов усмехнулся — видимо, рассуждения нигде никогда не служившего мальчика об устройстве вооружённых сил показались ему забавны.
— Светлейший князи Потемкин-Таврический много делает для обустройства армии нашей, и плоды трудов его весьма благотворны!
— Да, наслышан, Григорий Александрович взялся на юге за реформы…. Кстати, что вы думаете о его новой униформе?
— По разумению моему, да и всех прочих, форма эта отменно хороша. Куртка, камзол, рейтузы — выше всякой похвалы! Наиболее приспособлена она к климату южному, удобна и опрятна, и в особенности, долженствующая служить к охране здоровье солдата! А пуще всего хвалят князя, что отменил напрочь пукли и парики. От таких расходов и мучений избавил нас — не приведи Господи!
— Отчего же вы явились в парике, драгоценный и уважаемый Александр Васильевич?
— По придворному этикету, Ваше Высочество!
— Ах, бросьте вы это, являйтесь в своих волосах! Я сам ненавижу эти парики, в них решительно невозможно находится!
По глазам Суворова было видно, что он полностью тут со мною согласен. Мы некоторое время поговорили о введённой в екатеринославской армии «потёмкинской» униформе, разных её особенностях, преимуществах и недостатках.
— Не кажется вам, дражайший Александр Васильевич, что, при всех прочих несомненных достоинствах, прилагающаяся каска, пожалуй, не очень удобна?
Суворову наш разговор явно начинал нравиться. Он сел чуть раскованнее, и лицо из напряженного стало вполне доброжелательным.
— По моему разумению, в сравнении с треуголкой та каска намного более солдату подходит. Треуголка и тяжела, и неудобна; сложно сохранить ее форму, в походе боковые края цепляют ствол оружия, да и не защищает она толком ни от мороза, ни от солнца. Каска вид дает пригожий солдату, козырек и лопасти от солнца лицо и шею укрывают. Хотя, еще бы лучше было картуз дать, хотя бы только егерям!
— Однако, нехорошо, что у солдат будут каски, а у офицеров остались треуголки? Егеря вражеские теперь будут издали видеть, где офицер, и охоту вести!
Суворов согласно кивнул.
— Опасность такая имеется, особливо, если стрелки вражеские со штуцерами будут. Но, уповаю, пресветлый князь про то не забудет, и офицерам головной убор подходящий пропишет!
— А что думаете про штуцеры для егерей?
Александр Васильевич лишь покачал головой.
— В стрельбе метки, но как же долго заряжают! Смотреть на них — мука смертная!
— Вы, как говорят, вообще не сторонник стрельбы? Говорите, мол «пуля дура, а штык — молодец»?
Суворов усмехнулся.
— Я так отнюдь не считаю, Ваше императорское высочество. Конечно, солдатам при экзерциции в частях, под командованием моим состоящих, всегда внушается, что пули надо беречь для решительного случая, да на то есть причина.
— Какая же?
— По порядку, ныне действующему, солдату для экзерциции* (экзерциция — обучение в терминологии 18 в. — прим.) выделяют лишь три выстрела в году. Это очень мало, и твёрдого навыка стрельбы рекруту не внушает. Да и, правду сказать, в иных полках не исполняют и этого! Потому, в бою нередко солдаты стреляют неумело и мимо. В такой пропозиции уместнее будет, чем сыпать пулями в белый свет, сделать один верный выстрел в упор, или даже, прямо в штыковом бою!
