— Для меня это великая честь — присоединиться к столь благословенному роду, который столь ценит гостеприимство и традиции. Мой долг жизни, перед принявшими меня, велик и не может быть ничем искуплен полностью, а встать в один ряд с воинами этого рода было счастьем.
Потому у Вас нет передо мной долгов, а вот я благодарна тем, кто подарил мне жизнь второй раз. Боюсь подвести доверившихся мне и прошу выслушать мои слова. Я буду говорить прямо, приношу за это свои извинения, я еще не вполне владею языком, да и достоинства разведчика не способность плести кружево слов, а ясность и чёткость.
Упс, опять что-то не то ляпнула — присутствующие переглядываются встревоженно.
— Видимо мое владение словом меня подвело — как называют того, кто прокладывает путь каравану? — все облегченно улыбаются, идущий впереди каравана, это лучше чем тот, кто идет впереди армии, хотя я бы не была столь уверенна.
— Пустыня полна неожиданностей и боюсь вернуться на родину мне не суждено, до следующего каравана пройдет не один год, если не десяток лет, а владею я только тем, что у меня с собой, но за мной не стоят ни долги, ни кровная месть, о чем и свидетельствую желающим принять меня.
— Я не поклоняюсь шайтану, ни кому бы то другому, путь свой выбираю сама. О чем и хочу прямо заявить — избранника себе, в полном соответствии с обычаем, я намерена выбирать сама. Это значит что желающий должен быть сильнее меня, что и должен доказать выйдя против меня и моего друга, — похлопываю по рукояти торчащего над плечом меча, — если победит, я всерьез рассмотрю его предложение.
Присутствующие пытаются не улыбаться, представив себе такую картину, и у молодежи похоже упал камень с души, поскольку породниться с Кабиром желали бы многие, но у него достаточно внучек куда как привлекательней меня.
— Второе что надо принять во внимание, долг кровной мести не вполне совпадает с обычаями моего народа. Потому принять его на себя я могу только по выбору собственного сердца, и особенно настаиваю, чтобы в этом плане род не отвечал за меня. Объясню — от запаха крови я могу терять контроль над собой, вы видели, что после остается там, где прошла я, а кто не видели — тем рассказали. Не желаю, чтобы те, кто принял меня, отвечали за меня иначе как, считая, что я была в праве.
Все переглядываются, вопрос неожиданный.
— Третье на что хочу обратить внимание — как многие уже поняли, хоть и естество мое несомненно, но воспринимать меня как обычную женщину будет ошибочно. Я могу биться наравне с мужчинами, разумны ли мои речи — судить не мне. Удобней всем было бы считать, что мне Аллахом даны два обличья — кутруб и гуль.
— Как же можно отличить одно от другого? — это видимо тот самый Асад, острослов и шутник. Киваю ему и весело подмигиваю.
— А это очень просто, у нас говорят — «павлина узнают по перьям». Если видишь меня в броне и при мече — перед тобой брат и достойно будет приветствовать его поцелуем или рукопожатием. А если в платье, а по воле Аллаха хотя бы три дня в месяц мне придется его носить — то после первого взгляда надлежит опустить глаза в землю дабы не подвергать опасности свою добродетель.
Раздаются смешки, а солидные люди прячут улыбки — кажется Асад впервые, нарвался на достойный ответ. На этой волне и завершаю:
— Теперь я, с вашего позволения покину собрание. Добычу, по обычаю принадлежащую мне, прошу уважаемого Кабира распределить на долю каждого кто стоял со мной вместе против врага, на правах хозяина принимавшего гостя или отца почтительной дочери — решать ему. Если кому-то понравится что-то из того что он определит в мою долю — не стесняйтесь, и сердце и двери мои всегда открыты для друзей.
После чего оставалось только встать и попрощаться с Кабиром традиционным амаан илляах (храни Аллах), но он меня так просто не отпустил — довел до выхода и опять расцеловал на пороге.
А после этого моя сидела за ковром в соседней комнате, забавляясь тем, как седые мальчики делили новые игрушки, но оно и хорошо — когда человеку удается до седин сохранить в душе ребенка, меньше вероятности что там поселится какая-нибудь гадость.
А вот результат совета — меня удивил. Кабир чуть не поругался со своим братом, тот тоже решил меня удочерить, проблема я так понимаю, была в том, что оба были слишком сильными личностями, а когда задумались о преемнике, обнаружили, что сыновья-то у них выросли идеальными исполнителями.
В итоге сошлись на том, что я теперь у них младший брат/сестра. Что, принимая во внимание мой возраст, делало меня в перспективе старшей в роду — с последующей передачей власти уже кому-то из внуков, за воспитание которых оба взялись уже всерьез, в отличие от собственных детей. И кто сказал, что в примитивном обществе и отношения проще?
Так что когда меня словами «уважаемый кутруб, шейх просит своего младшего брата присоединиться к нему» позвали назад, шоком это уже не оказалось…
Ощущение удивительного мира и защищенности на торжественном обеде в честь моего «рождения» портила только разболевшаяся правая лапа, которой, как на грех, тут надо пользоваться всегда и во всех случаях. Если, конечно, нет желания кому-то навредить или бормотать непрерывно шимаалин ма тишнаак (левая рука не причинит вам вреда).
* * *
— Кабир, Кабир — гуль детей в пустыню свела…
Вот посмотришь на такого вестника и задумаешься — «а не зря ты осуждал привычку шахов рубить головы гонцам, принесшим плохие вести». Ведь ничего толком еще не сказал, а все вокруг уже готовы нестись сломя голову.
Стойбище встречало своих мужчин нехорошо — воем собак и женским плачем. Случалось в свое время видеть много стойбищ разоренных усобицей или набегом, но здесь витал какой-то особенный ужас — неизвестность пугает сильней осознанного бедствия. Перед тем как собраться всем вместе, каждый завернул сначала в свой шатер, потому многим на совете изменяла привычная сдержанность.
Общая картина была странной — после рассветной молитвы дети были сильно непоседливы, многие говорили, что сегодня будут играть в новую придуманную гуль игру. Многие отпросились у матерей, за теми, кого не хотели отпускать, гуль зашла сама. В итоге треть детишек была ей погружена на верблюдов, которые отправлялись на выпас, туда же загрузили набор инструментов, кучу вообще непонятных вещей — вроде тщательно отобранных веток на растопку, ради которых ребятня перевернула все запасы, еду и воду. После чего этот «караван» отправился в пустыню с обещанием быть сегодня после дневной молитвы. Остановить их, разумеется, никому в голову не пришло. Беспокойство нарастало постепенно, пока не перехлестнуло через край, вылившись в панику. Когда и решили послать за мужчинами.
В итоге — ушло пять верблюдов, и больше пятнадцати детей разных возрастов из них две девушки «почти на выданье» и парнишка одиннадцати лет. От себя Кабир смог добавить только что гуль оставила свой доспех, но взяла все свое оружие кроме длинного меча.
Напряжение явно повисло в воздухе, молодые и не слишком рассудительные давно готовы были сорваться в погоню, им было непонятно промедление старших. Кабир и его брат пребывали в растерянности — такого вероломства они попросту не могли себе представить. Да и была ли в нем необходимость? — гуль доказала ясно что вместе с ее ужасным оружием ей ничего не стоит сразить всех, не прибегая столь изощрённому коварству. Но с другой стороны — она не человек и может думать по-другому, особенно если ее кто-то обидел.
В итоге все же прямой вопрос был задан, хоть и замаскирован под беспокойство:
— Может, стоит отправиться по следу и проверить, не напали ли на них враги или звери? — вид спрашивающего и его пальцы, побелевшие на рукояти, говорили о другом — он сам был сейчас опаснее любого врага или зверя.
— Нет необходимости в спешке, они ушли давно и если помощь нужна — мы узнаем об этом раньше, чем успеем добраться до места.
На это утверждение даже родной брат удивленно поднял бровь, пришлось пояснить очевидное.
— Просто нужно вспомнить, кто стережет наш покой в той стороне и когда они должны сменяться.
Многие кивнули, соглашаясь с мудростью слов, но беспокойство продолжало точить сердца. Было выпито несколько чашек гаваха, пока ветер не принес стук копыт коня возвращавшегося Сакхра то, что он вернулся только с племянником и его озабоченное лицо добавили немало седых волос в бороду.
Но рассказ его хоть и не прогнал тревогу с первых слов, но пригасил ее — самый лучший и опытный разведчик начал с того, что ничего подозрительного в округе нет. Потом рассказывал о ходе разведки все более смурнея и опускаясь до наименьших деталей, под все более требовательными взглядами слушателей не получающих ожидаемого. В конце концов, он все же не выдержал и, тяжело вздохнув, признался:
