— Чего гневаешься, друже? — удивился Тимофей.
— Головы смердам спасаю, — ответил боярин. — Хотя, полагаю, выяснять, что они слышали, а чего нет, каты государевы не станут. Срубят с плеч долой, и никаких хлопот. Такие вещи простым смертным знать не по рылу.
— Покамест сие лишь домыслы наши, — сказал Басарга. — Настоятельницу испросить надобно да послушать, что ответит. Может статься, куда проще все разъяснится.
— Мартын! — рявкнул Илья. — Беги, игуменью найди! Молви, вопросы у подьячего нашлись. Не сходится чего-то в книгах монастырских. Добро лишнее имеется.
Старушка примчалась очень быстро, и вид у нее был весьма встревоженный:
— Что такое вы там исчислили, бояре? Отродясь наша обитель чужого добра не касалась!
— Здесь и здесь, — повернул к ней расходные книги Басарга. — Вписаны сюда слова из грамот дарственных. Вклады большие, обставлены пышно. Просто так подобные не делаются, а событие не указано. Коли так, то… Сомнение меня гложет. Уж не по жадности ли казначей сие добро монастырю приписал? Дарственных ведь нет, токмо выписка.
— А-а, двадцать шестой, — с видимым облегчением перекрестилась игуменья Васса. — Так, известное дело, схимница наша София мальчика родила. А потому, как при жизни она супругой великого князя была, так выходит, наследник сие был всей земли русской. Вот с великой сей радости Василий Иванович и обитель нашу, и саму роженицу дарами щедрыми и осыпал.
— Тогда где тот мальчик? — Басарга ощутил, как сердце ухнулось из груди куда-то вниз, и внутри образовалась звенящая пустота.
— Идемте, я покажу…
Игуменья, засунув маленькие серые ладошки в широкие рукава, вывела бояр на просторный двор монастыря, уже засыпанный снегом на высоту двух ладоней, прошла по расчищенной дорожке к многоглавому Покровскому храму, от крыльца свернула вправо, на еще нетронутый свежий наст, обогнула церковь и остановилась позади заалтарной стены, наклонилась, стерла рукою снег с одной из лежащих на земле плит:
— Вот где она, в миру государыня, в обители сестра София, упокоилась, — перекрестившись, произнесла настоятельница. — Согласно завещанию своему, не в склеп каменный положена, а в земле упокоена, рядом с могилой чада своего, единственного и долгожданного…
Монахиня сложила руки на груди и склонила голову в молитве. Боярин Заболоцкий наклонился, стер снег с плиты, лежащей рядом с надгробием великой княгини Соломонии. Однако та была чиста. Никаких надписей. Софоний Зорин, вздохнув с явным облегчением, перекрестился. Коли тайны нет — нет и опасности для тех, кто до нее прикоснулся.
Игуменья Васса, закончив молитву, осенила себя знамением, низко поклонилась могилам и ушла.
Тимофей Заболоцкий проводив ее взглядом, тихо сказал:
— Обманул, видать, юродивый государя. Нет у Иоанна Васильевича старшего брата сводного. Преставился.
— Странно сие… — задумчиво ответил Басарга. — Где это видано, чтобы блаженные лгали?
— Сколь велика была тайна, — сдвинув шапку на лоб, почесал в затылке Илья Булданин, — и сколь просто разрешилась.
— Слишком просто для столь загадочной истории… — эхом отозвался боярин Софоний. Покосился на побратима из Монастырского приказа.
Басарга мучительно поморщился, зачерпнул снега, с силой отер им лицо. Покачал головой:
— Слишком просто… Пойду, холопов покличу.
Престарелая монастырская ключница неладного от царского подьячего не заподозрила и без заминки выдала две кирки и две лопаты. Под присмотром хозяев холопы легко сдвинули в сторону могильную плиту, взялись за работу. Зима еще только-только началась, земля глубоко промерзнуть не успела, а потому поддавалась легко, и яма углублялась стремительно. Монахини спохватились, когда землекопы углубились уже по пояс, а игуменья прибежала совсем поздно, когда внизу уже показалась крышка, вырезанная из прочного, будто камень, мореного дуба.
— Что же вы творите, антихристы?! — возопила старушка. — Как можно покой усопших тревожить! Отпетых и похороненных на свет поднимать!
— Государь прислал меня с вопросом, матушка, — сурово произнес Басарга. — И в ответе, который я ему привезу, я должен быть уверен твердо! Слухов и обмолвок мне мало.
— Нешто вам самой могилы царевича мало? Хотите костями его за поручения свои отчитаться?! — выкрикнула игуменья.
— Хочу, — невозмутимо ответил подьячий. — Ибо записей о вкладах поминальных в ваших книгах я не припоминаю. Коли княгиня великая так чадо свое любила, отчего службы за помин его души не заказывала?
— Весь, что ли, отрывать, боярин? — отложив кирку, спросил из ямы Тришка. — Глина колоду глубоко засосала, как бы окапывать не пришлось. Тогда яму от верха расширять надобно.
— Коли так откроется, то и не к чему, — сказал ему Леонтьев. — Давай, ковырни сбоку.
Холоп, отерев рукавом лоб, вставил край кирки в темную щель, немного пристучал, потом навалился на рукоять. Послышался слабый хлопок, словно от далекого выстрела, крышка прыгнула вверх, и упала обратно наискось, впуская свет в полость выдолбленного из цельной колоды домовины. Мартын и Тришка-Платошка, испуганно вскрикнув, тут же вскарабкались наверх. Осколик, молодой холоп боярина Заболоцкого, оказался более любопытен и упавшую крышку приподнял. Удивленно хмыкнул:
— Нет тут никого, боярин! Кукла тряпичная в распашонке лежит, и более ни единой косточки.
— Вижу, — кивнул Тимофей, торопливо перекрестился: — Вот и уберег Господь от греха. Ничьего праха не потревожили. Закрывай!
— Рубашка-то дорогая, царская…[7] — отметил Басарга. — Видать, и вправду знатного рода дитя ее носило. Вот только где оно, матушка Васса? Матушка!
Увлеченные осмотром крохотного гробика, бояре и не заметили, как настоятельница монастыря исчезла.
— Уйдет! — испуганно охнул подьячий. — За ней, бояре! Тришка, Мартын… Нет, вы все четверо к воротам бегите. Коли сбежать попытается, вяжите, ровно татя. Не святая она, а царя нашего обманщица!
Холопы, слушаясь приказа, вылезли из ямы, побросали лопаты с кирками, принялись одеваться. Бояре же кинулись через двор. Тимофей Заболоцкий и Илья Булданин завернули в Покровский собор, Басарга и Софоний заскочили сперва в поварню, благо она была ближе, из нее кинулись к трапезной, заметались по многочисленным комнатам первого этажа, спрашивая испуганных послушниц об игуменье. Забежали наверх, влетели в просторную одностолпную трапезную палату, покрутились в полутемном помещении, заглянули к себе, влетели в пристроенную на углу Зачатьевскую церковь.
Игуменья Васса была здесь. Она стояла на коленях перед алтарем, сложив перед собой руки и что-то нашептывая.
— Поздно грехи замаливать, матушка! — в пустом тихом храме голос Басарги прозвучал подобно раскату грома. — Теперь на дыбе за них отвечать придется. Ты ведь не токмо нас и бояр прочих обманывала. Ты ведь самому царю лгала, помазаннику Божьему! Он к тебе со всей душой открытой приходил, совета спрашивал, вклады богатые делал, благословение просил. Ты же в глаза ему смотрела — и лгала каждый раз бессовестно.
— Не по закону государь твой место свое занимает, подьячий. Иному стол его по праву принадлежит. За правду муку смертную приму, клятву верности до конца исполняя, — ответила, не оглядываясь, игуменья.
— Нешто мыслишь, за веру и правду муку терпеть станешь? — презрительно скривился Басарга. — Нет, старуха. В мир иной ты с клеймом воровки отойдешь. Не за веру на дыбу тебя вздернут и кнутом охаживать станут, а за обман, в котором ты жила, именем Господа прикрываясь! Бога обманула, царя обманула, людей обманула. Не мученица ты, Васса-инокиня. Ты воровка! А ну, сказывай, куда ребенок княгини Соломонии делся?!
— Не достать вам его, душегубы проклятые! — зло расхохоталась старуха. — Всю жизнь дыбу свою ждала. Небесами предречено мне под кнутом самозванца безродного дух свой испустить. Однако же ничего вы от меня не узнаете! Жгите! Топите! Кости ломайте! Но тайна сия со мною вместе к Господу вознесется!
— Не к Господу, а в ад к диаволу путь твой начертан…
— Подожди… — Софоний положил ладонь побратиму на плечо. — Зачем ты игуменью сию во лжи подозреваешь? Нехорошо это. Настоятельница всю себя, всю жизнь свою Богу посвятила. Как же не верить ей? Нет, друг мой, мы должны верить.
— Ты никак обезумел, друже?! — оторопел от таких слов Басарга. — Мы же сами видели…
Софоний вскинул к губам палец, и боярин осекся, замолчал, поняв, что его друг что-то задумал.
— Значит, сказываешь, матушка, преставился царевич? Скончался еще при живой матери?
Старуха замолчала. Оглянулась на столичного красавца через плечо, тоже заподозрив неладное.
— Печально сие, матушка, — сочувственно кивнул боярин. — Но коли ты так сказываешь, стало быть, так оно и есть. Остается нам лишь о душе его несчастной позаботиться. Службы заупокойные заказать на помин его души. В Москве заказать, в Суздале, в обителях святых. И здесь, конечно же, тоже заупокойную выслушать. Ты ведь не откажешься отстоять ее, матушка?
