Я развернулся и побрел в сторону своего подъезда. Косичкина проводила меня мечтательным взглядом и растворилась в глубине улицы.
Неплохая девчонка, но странная. Хотя, сейчас все девушки такие. Эгоцентричные шаболды еще не народились. Их принесет поколение нулевых…
Я шагал по пустому подъезду. Пахло жареной рыбой и беломором. Поднялся на второй этаж и остановился перед неказистой, обитой потрескавшимся дермантином дверью. Вот и мой новый-старый дом. Я вспомнил эту дверь, с истертой до зеркального блеска дверной ручкой и прилипшей к стене под многочисленными слоями зеленой краски круглой кнопкой звонка.
Но звонок не работает. Я это помнил. Тихо постучал. За дверью послышались шаги. Щелкнула щеколда и дверь распахнулась.
— Привет, мам…
Глава 4
Передо мной стояла женщина лет сорока с усталым взглядом и тронутыми сединой густыми волосами, скрученными в тугую шишку на голове. Ситцевый подвыцветший халат скрывал крепкую, но чуть сгорбленную фигуру. Наверняка в молодости она была красавицей, но сейчас ее что-то надломило.
То, что это была моя мать я ничуть не сомневался. Лишь только я ее увидел, в голове всплыли знакомые образы, и я ее узнал. При виде ее по жилам приятным теплом разлились эндорфины. В той жизни родителей я не знал. В детдоме вырос. А теперь вот самому интересно. Как это… Иметь семью в детстве. Хотя какое детство? Лоб ужу семнадцати лет (раз закончил десятый, значит, столько мне) под метр восемдесят вымахал. Ну лучше поздно, чем ни никогда и ни с кем.
Мать удивленно вскинула тонкие дуги бровей:
— Андрюша? А ты почему так рано? Случилось чего?
— Все нормально, мам (мне почему-то было приятно ее так называть, хотя фактически, она не моя мать, а лишь моего биологического тела). — Устал просто…
— Все ясно, — вздохнула она. — Опять тебя Быков со своими дружками доставал? Эх… Ну в кого ты у меня такой тихоня? Друзей бы завел, глядишь, в обиду тебя не дали…
— У меня что? Нет друзей?
— А ты, будто не знаешь, — мать посмотрела на меня с укоризной. — Сидишь дома целыми днями, как сыч, да в книжки пялишься. Ну хоть толк будет с этих книг и то ладно. Вот поступишь в медицинский, комнату в общежитии дадут, стипендия будет. И мне легче станет.
Я разулся и очутился в крошечной двушке с потертыми высохшими обоями из красноватой бумаги и старой мебелью югославской полировки. Здесь нельзя было заблудиться, и я сразу нырнул в ванную вымыть руки.
Крашенные в общажно-синий цвет стены ванной оказались лишены кафеля. С побеленного потолка грустно свисала лампочка на черном проводе, измазанным высохшими каплями известки.
Медный потемневший кран натужно заскрипел, выдавая порцию воды. Да-а… Небогато мы живем.
Я вышел из ванной и направился на кухню. Деревянное окно открыто и в воздухе летали хлопья тополиного пуха. Они перекатывались по столешнице старинного буфета дореволюционных времен. Я уселся за стол, накрытый потрескавшейся клеенкой в зеленую клетку.
— Есть будешь? — не дожидаясь моего ответа, мать плеснула в тарелку красного еще дымящегося борща с запахом наваристой говядины и чеснока. Достала из неказистого ЗИЛовского холодильника с выпуклой дверцей, больше напоминавшего капсулу криосна, кусок замерзшего сала и порезала на затертой почти до дыр разделочной доске. Борщ и сало… Я чуть слюной не подавился. Еще бы пятьдесят грамм холодненькой. Но, не надо забывать, что я вчерашний школьник. Да еще и советский.
— Знаешь, мам, — пробубнил я с набитым ртом. — Я передумал поступать на врача. Не мое это, людей щупать и давление мерить.
Тишина повисла в воздухе. Слышно, как оглушительно тикают висящие на стене маятниковые часы с кукушкой. Хотя кукушка давно сдохла.
Мать пришла в себя и вздохнула. Села рядом, подперев голову руками.
— Как? Ты столько готовился, я работала на двух работах, чтобы достать тебе все учебники, чтобы ты ни в чем не нуждался, чтобы смог спокойно готовиться… И вся зря?
Голубые глаза матери потухли и превратились в серые. Еще немного и в них появится блеск капель. Я поежился.
— Не мое это, лечить людей, — как можно более мягче проговорил я.
— И кем же ты хочешь стать? На завод пойдешь? Я думала в люди выбьешься. Хирургом станешь, ну или стоматологом. А если продвинешься до завотделения, то госдачу и квартиру дадут. Зарплата неплохая. Так и будем без телевизора жить? Наш “Рассвет” сломался, а на новый денег так и не скопили.
— На завод точно не пойду, — замотал я головой, — а учиться буду (мне всего лишь диплом нужен, но в советское время его не купить).
— И на кого?
— На милиционера.
— Пришла беда, открывайте ворота! — всплеснула мать руками. — На них что? Учат разве?
— А как же… Высшая и средняя школы милиции есть. Можно сразу, конечно, пойти работать со школьным образованием, но там в армии надо отслужить вначале, и возьмут тебя только на сержантсткую должность. ППС-ником каким-каким нибудь или в комендантскую группу на ключах сидеть. Не мое это. Мне звание надо нормальное получить. После средки оно быстрее будет — два года учебы, и ты — младший лейтенант. Потом вышку можно заочно добить. Два года, считай, сэкономлю. Опять же гособеспечение, не общага, конечно, а казарма, но в штат сразу зачисляют в должности слушателя учебного заведения МВД СССР. Зарплата почти как рядовому капает, а это побольше, чем стипендия в меде. Стаж службы сразу идет. Так что не переживай, нормально все будет.
Мать сидела с раскрытым ртом и хлопала глазами:
— Ты когда это все узнал? И говоришь так странно. Будто не ты это. Не мямлишь, а все четенько разложил по полочкам.
— Вчера все узнал, — соврал я. — Как передумал на медика поступать, так узнал.
— У кого?
— Да там с параллельного класса один тоже туда собрался поступать. Не помню его фамилию. Он мне все и рассказал.
— А в город какой ехать надо?
— Никуда ехать не надо. У нас средку открывают в этом году (это я точно помнил, потому что на практику к нам в РОВД много потом балбесов с этой школы милиции приходило).
— У нас в Новоульяновске? — глаза женщины расширились.
— Да, потом планируют на ее базе сделать высшую школу милиции. Помнишь новые корпуса построили и территорию огородили в районе центрального парка?
— Ну.
— Это и есть школа милиции.
— Ничего я об этом не слышала.
— Ну правильно, — усмехнулся я. — Телевизор же сгорел, а газеты ты не читаешь.
Я это тоже почему-то помнил, видать бывший хозяин моего сегодняшнего тела, каким-то образом влиял на мою память и мироощущение. Я даже чувствовал себя более спокойным и более, так сказать, “ботаническим”. Школьник немного осадил прожженного мента. Старый матерый опер обсуждает поступление в учебное заведение со своей матерью. Скажи такое кто мне раньше, в глаз бы плюнул. А сейчас мне казалось это совершенно нормальным. Как говорится, по Сеньке и фуражка. Не зря считается, что не мозгом единым руководствуется человек. Есть еще гормоны, сердце и другие более важные органы, которые часто участвуют в принятии жизненно-важных решений. Особенно когда эти органы подпитываются горячительным.
Кстати… Сегодняшнюю дозу вечернего пивка я так и не допил. Меня убили (теперь я в этом не сомневался, ни какая это ни кома). А в новом теле бухать не хочется. Почти не хочется. Странно… Может я еще и курить брошу?.. Ведь сейчас совсем не тянет.
— А как же Катя Косичкина? — уставилась на меня мать, будто я в чем-то провинился.
— А что Катя? — я отставил пустую тарелку, по телу разлилась сытость.
— Вы с ней вместе собирались поступать в Москву. Из семьи она хорошей.
— Ну мне как-то все равно на Катю, — честно ответил я. — Вижу, что девушка она хорошая, но жениться мне пока рановато. А для остального и других девушек полно.
— Как ты можешь так говорить? Она же будет переживать!
— Так мы вроде бы просто друзья? Разве нет?
— Друзья, — закивала мать. — Но она так смотрит на тебя…
