Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

— Стало быть, опасаюсь. Но я уже это обдумал. Просто скину все это сославшись на тебя. Как не крути, это твоя стезя. Естественно ты этим займешь, но контролируемо займешься, — ухмылка коснулась моей правой спайки губ.

— Вот она сила всего императора: скину-ка на других, а сам буду пожимать славу после обретения успеха предприятия. Если не выйдет, так это не я виноват, а исполнители плохие, их и накажем.

— А ты как хотел? Жизнь — она такова, несправедлива и неустойчива.

— Ну хотя бы удачи ты мне пожелать можешь? Или вообще никакой помощи от тебя не ждать?

— Удачи, друг мой, в противостоянии другу нашему, — потянулся я к бокалу и отсалютовал ему. — Знаешь, чего я теперь опасаюсь — боюсь, как бы теперь маг наш не начал всех юных дарований губить своими излишними подозрениями. Проверять, конечно, необходимо, но сам понимаешь.

— Почему люди воспринимают все чересчур и нерушимо? — он сделал легкий глоток красного. — Вот напоролся он однажды, теперь будет думать, что все такие и вести себя как твердолобый чурбан.

— Чурбан, — прокрутил я это в голове, — столько лет не слышал это слово. Чурбан…

— Ну, хочешь, скажу дурак. Тоже здесь подходит.

— Нет, чурбан — хорошее слово. Простое, но такое ёмкое, что может заменить собою с десяток других. Вообще люблю такие слова, знаешь ли. К примеру — пускай. Пускай. Такое слово, что можно только им одним описать вообще все в жизни. «У тебя дом сгорел. Пускай. Что значит пускай? Сгорел и сгорел, мы новый отстроим». И так можно почти ко всем ситуациям судьбы.

— А к чему нельзя?

Я на секунду задумался, но только на секунду.

— Когда враги потешаются над тобой, к примеру, — пожал я плечами, как бы говоря, что это настолько очевидно и понятно, что и озвучивать не стоило. — За такое надо сразу голову срывать с плеч. Тут даже дело не в личной чести, а в народе, в их моральном духе, в национальной гордости. Или, скажем, когда еда пересолена. Терпеть не могу пересоленную еду. Тут пускаем не отделаешься. Надо сразу менять повара. Сегодня он соль недоглядел, а завтра яд.

— Как ты загнул, однако.

— Именно в мелочах и формируется человек.

— А если повар — жена? — изогнул он бровь.

— Тогда всеми силами борись за право многоженства.

Мы снова каждый ушли в свои мысли. На этот раз ничего серьёзного я не обдумывал, погружаясь в какие-то всевозможные небылицы. Я летал, глазом испепелял или же просто, чьи захочу мысли читал, или перемещался по щелчку пальца. Собственно, ушел в то состояние, когда в голове прыгающая хаотичность не о чем, но как бы в таких иногда мыслях и рождаются самые нужные решения. Жаль лишь в этот раз не случилось ничего такого.

— Наконец-то, ты вернулся, — вдруг оборвал меня Вэлиас.

— Да я так, в свои мысли погрузился, — заметил ему.

— Я не про сейчас, я про вообще.

— Разве я куда-то уходил, возникает у меня вопрос.

— Телом нет, только разумом.

— Ммм…, - погрузился я долей в раздумье. — Я был немного болен.

— Был?

— Именно. Сейчас я полностью здоров. Все в порядке, дружище, — закрепил я свои слова кивком головы.

— Надеюсь… больше никакой недуг тебя не коснется.

— Не коснется, — вторил я ему, и именно в этот момент правую руку как бы предательски кольнуло.

* * *

Если бы не свидетели, я бы в беспрерывном, вплоть до изнеможения, шаге царапал бы пятками этот дубовый паркет, чем, возможно, привел бы слуг в тихий ужас. Все-таки под ногами целое состояние. Но, к сожалению, здесь находились люди посторонние, люди подчиненные, люди восторженные, от чего мне приходилось сохранять внушительно невозмутимый вид. Однако этот новый внезапный визг за дверью — должен был уже как бы привыкнуть, ан нет, — дернул мое нутро, и, кажется, один таки мускул на правой щеке дрогнул. Но лишь слегка, как бывает, когда тихий эфир воздуха шелохнется от движения подола одежды, побеспокоив кончик зажженной свечи, и спустя доли огонь вновь приобретает свои девственные очертания. Наверное, это даже хорошо, что мужчинам запрещают присутствовать на родах жены. В самом деле, какой от нас толк. Представить картину: женщина истомленная муками, из последних сил, разбитая собственной анатомией, под дикий крик дарит новую жизнь, и едва оглянувшись, видит вместо поддержки в такую минуту это скорченное судорогой ужаса лицо, ошеломленные глаза, и эгоистичный пот на лбу. Нет, мы не предназначены для жизни, как женщины не предназначены для смерти. У каждого свой посыл, у каждого свое бремя. «Жаль, однако, свое я не выбирал», — совсем уж неожиданно для самого себя промелькнуло в голове. Я только здесь и сейчас осознал, что ни разу себе не задавался вопросом — «кем же я хочу стать». То есть даже не хочу, а хотел. То есть я уже родился наследным принцем, без какого-либо иного права, с будущим статусом императора. Но вот не родись я тем, кем родился, то кто же я? Тупик. В голове пусто, мыслей нет, ответов нет, словно и жизни нет. Я — император, и больше никто. И все же, кто я? — вернулся к изначальному вопросу. Хотел бы я быть воином, а может только пастухом; может моя участь лежала бы на просторах иной какой-нибудь кухни в дешёвой харчевне? Представим, допустим, брат у меня родился ранее меня, и он занимает сейчас трон, а не я. Кем бы я был? Уверенно могу полагать и заверить, если бы в юности меня не застали как бы этой ответственностью, то сохраняя свой запал молодости, стал бы я бороздить просторы мира с заточенным до блеска мечом, сверкающими латами, резвым конем и верным оруженосцем, как в тех самых романах, о персонажах которых так полыхают юные девицы. Конечно же, до поры до времени. А точнее, пока бы отец, как бы выразиться разоблачительно и образно, не всыпал мне ремня. Тогда бы да, конечно я осел бы дома и, возможно, помогал своему брату… несуществующему. Наверное, в этом некое преимущество черни пред благородным, в его свободе изначальном, хотя и свободой выбора это не назовешь, когда выбор стоит или — или: помереть с голоду или делать то, что необходимо делать. Здесь должно сделать выводы, что несогласные среди них с судьбой, в итоге и идут путём строптивости, выраженного разбойничеством. Ох, какая мысль сейчас посетила меня. Человек — существо обратное. Я получил титул императора еще, практически, при рождении, поэтому