Пока чайник закипал, я успел снарядить шесть патронов крупной картечью и четыре — пулевых. Дробь снаряжать не стал. Охотиться вне сезона, как делают некоторые егеря, пользуясь своим положением, я не собирался. Патроны были нужны только на случай встречи с крупным опасным зверем.
Отыскал в буфете алюминиевую кружку. Сполоснул под рукомойником, щедро насыпал в неё заварки. Вот чего всю жизнь не понимал — это как можно пить несвежий чай. Есть такие любители — заварят с утра покрепче и весь день разбавляют кипяточком. Ещё и на завтра оставят.
Ни вкуса, ни запаха в таком чае не остаётся — только горечь.
Бросил в чай три ложки сахара, подождал, пока немного остынет и с удовольствием отхлебнул. Скрутил шомпол, разложил тряпочки, масла и достал из чехла ружьё.
Если не уверен, что оружие вычищено — возьми и вычисти. Этот неторопливый процесс всегда доставлял мне острое удовольствие. Может, потому что ружья я привык чистить с самого детства — отец разрешал ему помогать. Сколько лет прошло — а всё помню запах ружейного масла и блеск света внутри хорошо вычищенного ствола.
Воспоминания из детства — они самые дорогие.
Посмотрел стволы на свет — они были чистыми. Но я всё равно прошёлся внутри нейтральным маслом на чистой тряпочке. Просто для того, чтобы вспомнить, как это делается. Протёр тряпочкой колодку и замок цевья. Собрал ружьё. Запоры щёлкали мягко, лаская слух.
Вскинул к плечу, прицелился в стоявший на шкафу будильник. Приклад был в самый раз по длине руки.
Мелькнула мысль снарядить несколько патронов дробью — пристрелять ружьё поглубже в лесу. Сейчас не сезон, но кто мне что скажет? Я егерь, и удостоверение есть.
Но сама мысль об этом была неприятна. Делать что-то тайком, озираясь? Что я, открытия сезона не дождусь, что ли?
Разобрал ружьё, убрал его в чехол. Патроны засунул в патронташ. Снял со шкафа будильник, завёл его на пять утра. Спать оставалось часа четыре.
Быстро выложил из рюкзака лишнее. Из еды оставил банку тушёнки и пачку пряников, которые привёз с собой из Ленинграда.
Посередине озера проходила граница моего участка с соседним. Судя по карте, кордон тамошнего егеря располагался рядом с озером. Там и база была для охотников и рыболовов.
Интересно, почему на моём участке базу не сделали? Надо будет поинтересоваться.
А завтра заверну к соседу. Попьём чайку с пряниками, обсудим совместную работу. Он и места здешние знает получше меня. Не только на схеме их видел, а ножками обошёл.
Подумав, достал из буфета три пачки «Примы» и тоже бросил в рюкзак. Если егерь курит — то сигареты будут нелишними. С кордона в магазин не находишься. А есть ли у него транспорт — неизвестно.
Я принёс настольную лампу на её законное место у кровати. Снял с матраса бельё, постелил свежее. Завалился, скрипя пружинами, и выключил лампу.
А за окном смутно белела туманная июньская ночь.
* * *
Через четыре часа меня разбудил оглушительный треск будильника. Я нашарил его, шлёпнул ладонью по кнопке и открыл глаза. Зевнул и привычно нахмурился.
Почему привычно? Да потому, что в прошлой жизни после четырёх часов сна я бы ползал, как больная ревматизмом улитка. Пока кофе не выпил — глаза не разлепить. А как выпьешь — сердце колотит так, что грудная клетка вибрирует. Вот и выбирай, что приятнее.
Но сейчас я подскочил с кровати как заяц с лёжки. Поёживаясь, прошлёпал босиком по холодному полу к умывальнику. Плеснул в него ковш холодной воды из ведра. Покосился на чайник и махнул рукой. Снова печку топить, что ли? Ни электрической, ни газовой плитки в доме не было. Интересно — есть в деревне газ, хотя бы привозной? Надо будет спросить.
Ладно, натощак веселее шагается! А чаю я и в лесу у костра напьюсь.
Сую в разные карманы рюкзака два коробка спичек. У поленницы за домом нахожу топор. Он щербатый, сточенный. Не для рубки — дрова колоть. Но на топорище сидит крепко. Обматываю его тряпками и тоже кладу в рюкзак.
Ну, вот и готов?
С рассветом туман осел на траву, и теперь она блестела крупными каплями росы.
К озеру можно было пройти напрямик — сперва совхозным лугом, потом через лес по компасу. Но я выбрал длинную дорогу — вдоль речки. Поэтому, выйдя за калитку, свернул не вправо, а влево, к мосту.
Всего половина шестого, а солнце уже вовсю сияло на небе. День обещал быть жарким.
Не доходя до моста, я свернул на узкую тропинку. Она шла по берегу речки мимо домов. Заборы с этой стороны были значительно хуже, чем с улицы — из кривых жердей, с которых снята только кора.
За одним из заборов я увидел открытую низенькую дверь курятника. Заполошно квохтали куры.
Хорёк залез, что ли?
Выбежал в панике здоровенный разноцветный петух. Взмахнув крыльями, он вспорхнул на забор и подозрительно уставился на меня одним глазом.
Из курятника выглянула сморщенная старушка. Тёмный шерстяной платок наглухо укутал её голову.
Старушка махнула мне рукой.
— Помоги, внучек!
Лезть через забор я не рискнул, чтобы не повалить хлипкую конструкцию. Нашёл скособоченную калитку, висящую вместо петель на двух кусках транспортёрной ленты.
— Что случилось, бабушка?
За домом задорно зазвенела цепь. Залилась звонким лаем собака.
— Рыжуха, зараза такая! Опять под нашестом яйцо снесла! Я уж шарила-шарила — не достать! Помоги бабушке — у тебя спина молодая!
Старушка опиралась на табуретку. На фанерном сиденье перед ней стояла мятая алюминиевая миска. В миске лежало около десятка яиц.
— Сейчас посмотрим!
Пригнувшись, я влез в вонючую темноту курятника. В дощатом сарайчике остро пахло птичьим помётом. Из широких щелей между досками лился утренний свет. Куры, увидев незнакомца, испуганно закудахтали и захлопали крыльями.
— Вон тама, в углу! Видишь?
Я вгляделся в дальний угол курятника и под насестом из жердей заметил яйцо. Лежит себе, перепачканное в помёте и наполовину зарытое в слежавшееся сено.
— Зараза такая! — выругалась старушка. — О прошлой неделе под крыльцом снеслася! Так я и не достала. Крысы сожрали.
Я присел на корточки и потянулся за яйцом. Пальцы коснулись шершавой скорлупы, и в этот момент на голову мне плюхнулось что-то тяжёлое. «Что-то» победно закукарекало и больно клюнуло в темечко сквозь верх фуражки.
— Зараза!
Я взмахнул рукой, пытаясь согнать петуха.
— Пошёл прочь, ирод! — прикрикнула на него старушка. — В суп захотел?
Услышав про суп, петух отцепился от меня и отступил во двор, угрожающе кукарекая.
Я достал яйцо, поднялся и положил его в миску. Потом отряхнул колени.
— Вот спасибо, внучек! — закивала старушка. — Может, яишенки? Куды ты собрался-то в такую рань? Да ишшо с ружом?
— Егерь я, бабушка. Иду браконьеров ловить.
— Кого?
— Браконьеров. Тех, кто охотится без разрешения.
— А, понятно! Чайку, может, выпьешь?
— Спасибо! Спешу я. Давайте, помогу яйца до дома донести.
Я взял у старушки миску, отнёс её к дому и поставил на стол в сенях.
Бабушка, опираясь на табуретку медленно ковыляла за мной. Наклонилась, голой тёмной от загара и старости рукой выдернула с корнем колючку из капустной грядки.
— Опять гусеницы капусту пожрут, — пробормотала она себе по нос. — Ты вечером заходи. Яичков дам тебе. Мне-то одной куды столько? Дочка в городи с мужем — приедут ли на выходных, бог весть.
— Спасибо, бабушка! Непременно зайду!
Аккуратно, чтобы не отломать, я закрыл за собой калитку.
За деревней речка Песенка успокаивалась, разливалась шире и спокойно текла, покачивая гривы осоки и похожие на бамбук палочки болотницы. Я подумал, что неплохо было бы завести лодку-плоскодонку. Хотя, на одно лето это не имело смысла.
На границе леса я спугнул пару чирков. Небольшие утки шумно взлетели с воды и понеслись по кругу, сверкая зелёными с белым «зеркальцами» на крыльях и тревожно покрякивая. Отойдя подальше от берега я постоял и подождал, пока птицы снова плюхнутся в воду. Видимо, где-то в береговой осоке у них было гнездо.
