— А по мне, так все оперные певцы поют одинаково, — ухмыльнулся Погодин. — Слов никогда не разберешь. Будто не на русском. Особенно женщины непонятно поют.
— Что вы понимаете, молодой человек? — всплеснул руками Чернопольский. — Оперный голос — это искусство и сила. Во время выступления ему нужно перекрыть целый оркестр. И огромный зал без микрофона наполнить. Вы представляете? Какая мощь! Просто исполнительницам приходится модулировать свой голос, прибегая к резонансу для усиления звучания в верхнем регистре так, что все гласные становятся похожими одна на другую. Это школа.
— Ну я же говорю, — кивнул Федя. — Ничего не понятно. Особенно по радио.
— Слушать оперу в приемнике — это кощунство. Вы приходите к нам на спектакль, у нас прекрасная “Тоска” сейчас, а какие декорации, собор какой! Художник мне всю кровь за него выпил, но собор вышел, что надо.
— Давайте к делу, — прервал я спор о высоком. — Валентин Савельевич, расскажите все об Артуре. Чем жил, чем дышал. С кем общался.
— Театром не жил он, это точно, — по-дирижёрски взмахнул руками тот. — Этому хлыщу было абсолютно наплевать на то, что его удостоили чести работать бок о бок с такими корифеями сцены, как Григорьев и Ведерников. У нас народные артисты, а не табор.
— Зачем же вы его взяли?
— Это было указание, вы понимаете, оттуда, — понизив голос, худрук ткнул пальцем в потолок. — Говорят, он знаком с Галиной Брежневой. Прихоть у нее такая была, чтобы Дицони выступал на большой сцене. Хотя сам он к этому совсем не стремился — у нас ведь пахать надо, вы понимаете, а у него даже не бас, чтобы вот так, в расслабленной манере. Да, что я вам говорю. Я думаю, он даже бы уволился, но, видно, не только нас обязали…
— А общался он с кем?
— Да ни с кем. Цацки дорогие любил и девочек.
— Ну, девочек любить — не порок, — улыбнулся я. — Многие этим грешат. Сами понимаете.
— Ах, оставьте пустые домыслы, — прижал руки к груди Чернопольский, будто отыгрывал партию на сцене. — Верочка ко мне за советом приходила.
— Да-да, конечно… А в поведении Артура ничего вам странным не показалось? Были у него здесь недоброжелатели?
— Бог с вами, милейший, кто же будет желать зла фавориту первой леди Москвы. Мы не самоубийцы, но и не убийцы, если вы про это. Артисты — люди тонкой душевной организации. Ну и что, что страстные, у них работа такая. Они котенка не обидят, не то что сына цыганского барона. Нет, никаких недругов. А вот странности у Артура были. Вернее, наклонности криминальные.
Худрук поводил пальцами в воздухе, на что-то намекая.
— Это уже интересно, — кивнул я. — Что же он такого тут натворил?
— Здесь — ничего, а вот примерно полгода назад он не явился на генеральную репетицию. Ну, вы представляете, что это такое!
— Нарушение трудового режима? — хмыкнул я.
— Все ведь уже наверняка отрепетировано, — поддержал меня Погодин.
Как видно, Чернопольский на этом только уверился, что мы — кто угодно, но точно не театралы.
— Спектакль — это сложный механизм, это почти живой организм, где важно буквально все. Сотни людей заняты, костюмы, грим, машинерия, и все нужно проверить перед представлением. Уж, конечно, его неявка нам дело осложнила, но что тут сделаешь, заменили временно вторым составом.
Он вздохнул, будто долго читал лекцию и уже устал.
— Потом Дицони явился и сказал, что его милиция задержала, и он ночь провел в КПЗ. Мы конечно, подумали, что брешет, но он справку какую-то предоставил. С печатью. Что действительно был задержан.
— Хм-м… Странно. Московская милиция не знала, кого задерживает?
— В том-то и дело, справка была с печатью не столичной, а из Зеленоярска.
— Ого… Так это же километров триста-четыреста от Москвы.
— Вот там-то Артура Дицони никто и не знает. Местные милиционеры его и сцапали.
— Спасибо, не густо, — разочарованно поморщился я.
— Так вы не будете проверять эту информацию? — с некоторым возмущением воскликнул худрук.
— Вряд ли. Мало ли, за что его там задержали. За какое-нибудь мелкое хулиганство, скорее всего.
Чернопольский с хитрым видом покачал головой и даже как-то вздохнул — мол, боже, какие плоские фантазии.
— Нет, — Валентин Савельевич действительно будто оскорбился моим предположением, — Вы не знали Артура. Он слишком себя любил и никогда до пьяного дебоша не опускался. — Говорят, там скверная история с ним приключилась. В этом самом Зеленоярске.
— Какая?
— Вы же из милиции, а не я… Вот и узнайте. Только после возвращения из Зеленоярска Дицони сам не свой был почти неделю. Уж не знаю, что там с ним приключилось, он никому не рассказывал.
— Спасибо, Валентин Савельевич, мы обязательно проверим этот факт.
* * *
— Привез? — Горох встретил Каткова пытливым взглядом .
Тот, раздувая щеки и борясь с одышкой после преодоления ступенек, вошел в кабинет, радостно размахивая портфелем.
— Так точно, Никита Егорович, на Пятницкую в НИИ смотался, заключение забрал.
— Быстро они состряпали, — одобрительно закивал следователь. — Два дня только прошло. Могут, когда хотят. Ну давай уже, доставай, что там медики написали.
Горохов чуть ли не выхватил из рук криминалиста бумаги, отлистал в конец документа и жадно пробежал глазами вывод:
— Все так, как при предварительном осмотре. Причина смерти — колото-резаное повреждение грудной клетки с повреждением левого желудочка. Удар однократный, с погружением однолезвийного клинка в объект на глубину чуть более двадцати сантиметров. А это значит, что рука убийцы твердая. Есть силушка.
— А что насчет живота? — спросил я.
— Порез поверхностный. Без проникновения в брюшную полость.
— Жаль, — сокрушался Погодин.
— Почему? — с удивлением уставился на него Горохов.
— Я думал, может, у цыгана в животе камешки были. Тогда бы мотив был ясен.
— Это явно не ограбление, — кивнул Горохов. — Если Луцкая не врет, в ту ночь кто-то целенаправленно пришел убивать Дицони.
— Вы ей верите, Никита Егорович? — спросил Погодин. — Почему тогда он оставил в живых свидетельницу?
— Видно, совсем уверен в своей неуязвимости, — Горохов задумчиво зажевал кончик галстука, который до этого мусолил в руке. — Либо за ним кто-то стоит очень влиятельный. Либо…
— Либо, — за следователя продолжила Света, — он считает себя правым. Уверен в своих поступках и никогда не раскаивается. Такое бывает у психопатов. Люди в их жизни — лишь пешки, которыми они манипулируют.
— Вот только психов нам не хватало, Светлана Валерьевна, — вздохнул Горохов.
— Не псих, а психопат. Это человек с патологией в самом характере, проще говоря, он обделен совестью и моральными качествами. В наборе его чувств нет любви и привязанности. Он вступает в контакт только для получения необходимого ему ресурса. Например, денег, материальных благ и получения эмоций за счет подавления других. Его внутренний мир пуст и бесцветен, потому ему приходится отбирать яркие краски у других.
— Нда-а… — Горохов поскреб подбородок. — Одно радует. Что психопата будет легче поймать.
— Отнюдь, — возразила Света. — Нельзя недооценивать их ум и харизму. Они живут среди нас, и выглядеть могут очень обаятельными и доброжелательными.
— Эх… — Горохов закурил. — Знать бы мотив, считай, полдела сделано. А так… Кого искать? Черт его знает. Окружение Дицони отработали и гостиницу перевернули. Списки всех постояльцев, проживавших на момент убйиства, запросили, проверяем пока. Но толку нету.
— Не всех еще отработали, — сказал я. — Его любовница не опрошена.
— Вот не начинай, Андрей Григорьевич, — у следователя в пальцах сломалась сигарета. — Не дави на больное. Кто же нас подпустит к ней. Или ты предлагаешь сюда ее вызвать? Повесткой?
Дверь распахнулась, чуть на пришибив Каткова, что стоял рядом со входом. На пороге появилась широкомастная дама возраста предпенсионного, но со статью императрицы Екатерины.
