горечи пришлось выпить. Бабка Ванькина следит, чтобы всё до последней капельки я в себя влил. Провизор какой. Сама же дозировку весьма условно соблюдает — то на две трети кружку нальет, то — полную… Может так и надо? Кто знает, как в её книжице написано…
— Ешь давай. Позубастей.
— Ем, ем…
— Завтра с Ванечкой в лес пойдёте. Силы тебе потребуются.
Так, так, так. Ослабление режима содержания наступило. То со двора не выйди, а тут сразу в лес…
Я глазами Егоровне на свою пустую чашку показал. Добавки попросил. Не знаю, как для леса, а для нынешней ночи, силы мне точно потребуются. Заездила меня Машка. Эксплуатирует по полной программе… Не баба, а половой террорист.
— Кушай, кушай… Похоже, дело на поправку идёт.
Егоровна мне каши с горкой навалила.
Кстати, интересно она говорит. То, как-то совсем по-деревенски, то в речи у неё что-то такое проскользнёт… Не знаю, может это нормально для этого времени, но вот что-то, чую не так.
Вроде с Машкой они из одной деревни, а временами говорят по-разному.
Мысль эта ко мне пришла и ушла. Не задержалась.
— У Ивана-то как нога? Не придётся мне его опять из леса нести?
Егоровна на внука ласково посмотрела, по голове его погладила.
— Зажило всё, слава Богу.
Перекрестилась сама быстро-быстро два раза, а потом и внучка своего знахарка перекрестила.
— Надо будет — потащишь. Как миленький. Туда с грузом пойдёте, а обратно — налегке. Вот, ежели чего и подхватишь…
Я за столом на бабкины слова внимания не обратил, а только у себя в сарае задумался. С каким-таким грузом Егоровна нас в лес отправляет? Понятно, если бы мы что-то из леса несли. Тут, в деревне, они во многом с леса живут. Ванька от нечего делать мне много чего порассказывал. Он в лесу — как дома. Сейчас я теоретически знаю, как прокормиться, как на ночлег лучше устроиться. Чего опасаться надо. Как ни странно, не волков и медведей, а людей. Ванька проговорился, что по лесным речкам здесь золотишко моют. Так вот, встретишь кого не надо, там под ёлкой и останешься. Прирежут и фамилии не спросят. По-тихому под выворотень спрячут.
Нет, ножик свой, пожалуй обратно надо выкопать. Пойду в лес, а там вдруг он мне и пригодится. У Егоровны надо ещё насчёт обуви для леса спросить. Мои-то туфельцы совсем разваливаются, да и прохладно в них как-то стало. Отморожу ноги и буду здесь не только в дураках числиться, а ещё и в инвалидах. Одна тогда дорога — куски на паперти выпрашивать…
— Ванька!
Я натянул полушубок на голову.
— Ванька!
Да что они все тут так орут-то…
— Ванька!
Ладно бы бабка Егоровна, а то внучок её с утра разошёлся… Та хоть кормит-поит…
Машка ещё ночью разоралась. Думал пол деревни сбежится. Продемонстрировал ей новые прогрессивные и передовые технологии… Сам потом не рад стал. Повтори, да повтори… Я ведь не Железный Дровосек с несгибаемым болтом…
— Ванька! Бабушка зовёт. Вставай, солнышко вон уж как высоко, в жопу почти уперлось.
Егоровны слова малец повторяет… Сам бы до такого не додумался… Солнышко уперлось…
Полушубок с моей головы безжалостно стащили.
— Да встаю, встаю…
Совсем почти сегодня я не спал. Из-за Мамлакат этой… Передовицы и стахановки. Её б…
— В погреб иди. Там уже бабушка.
Во. Ещё и в погреб. Нет бы — завтракать…
— Сейчас… Иду-иду…
Полушубок на плечи накинул. Зябко что-то со сна. Позёвывая до погреба дошкандыбал.
— Явился не запылился…
Егоровна в погребе своем хозяйничает. У самых дверей пестерь стоит. Да не пестерь, а целый пестерище. Чую, мне его сегодня переть придётся. Приподнял. Мать моя! Грыжа мне точно обеспечена!
Корзина. Явно, тоже для меня. Ваньке такую не поднять. Так. Вторую, не меньше, Егоровна ударными темпами наполняет…
Внучку придётся обратно меня тащить. Это, если я жив останусь.
— Пупок-то у меня не развяжется?
Я на всё это бабке киваю.
— Горшком поправим…
Знаю я уже про этот горшок. Егоровна тут на днях одному страдальцу пуп правила. От тяжелой работы он у него с нужного места сдёрнулся, так Ванька сказал, она его на место и возвращала. Я тогда, не помню зачем, в избу зашел. Так вот, при мне старуха тому мужику живот маслом намазала, ловко в пупок свёрнутую в жгутик кудельку вставила и подожгла её. Та только задымила, а она мужику на живот чугунок и хлоп. Не самый такой, маленький. Я у дверей стою, а у мужика живот стал в тот чугунок втягиваться. Сначала он ничего, а потом заорал. Еле чугунок тот с живота и сняли. Бегом этот мужик от бабки убежал — помогло видно ему такое лечение…
— Точно, всё мне?
— Тебе, тебе… В избу пестерь неси. Корзину — тоже.
Навьючился я. Крякнул.
Тяжело…
Далеко ли хоть нести? Спросить у бабки надо.
Во. Теперь я Медведь-Липовая Нога и Красная Шапочка в одном флаконе… Грузчики-ударники, наверное, такие тяжести не таскают… Которые пятилетку в три года…
На дорожку Егоровна нас с Ванькой накормила. Выставила на стол меньше, чем обычно. Правильно, с полным желудком такую тяжесть не унести.
— Далеко ли хоть идти-то? — задал я эксплуататорше детского подневольного труда мучавший меня вопрос.
— Внучек знает, — прозвучало в ответ весьма неопределенно.
— Вань, далеко? — решил я всё же развеять туман неопределенности.
— К обеду дойдём…
Слов у меня не было — одни слюни.
День выдался солнечный. Немного подмораживало.
В выданных бабкой сапогах идти было удобно. Не новые, самое то. Разношены, как по моей ноге.
Ванька впереди ходко почти налегке козликом поскакивал. Точно Егоровна сказала — жилочки молодые. Голеностоп у него, как и не поврежден был.
Я временами его окликал, останавливался. Пестерь — ничего, а вот корзины руки оттягивали. Скоро они у меня как у африканской обезьяны будут — кисти ниже колен.
— Пошли скорее. Долго отдыхиваться будем — затемнаем.
Ванька меня торопил, лучше бы помог.
Это уже я так — что пестерь, что корзины на него были не рассчитаны.
— Всё, Вань, отдыхаем…
Силушек моих больше нет. Сейчас упаду и не встану.
Так я не больно толст, а тут за дорогу сегодняшнюю килограмма два, не меньше, сбросил.
Корзины и на предплечья повешу, и из руки в руку переброшу — всё равно тяжело.
— Ванька, идём скорее! — малец совсем раскомандовался.
Оборзел в корягу…
— На, сам неси…
Я сел на пенёк. Рукой пот со лба вытер.
— Погоди. Перекурю…
Тут из-за ёлки к
