Тут я чуть ли не целую лекцию по кожным болезням прослушал. Кстати, интересно мне было. Дома шаляй-валяй учился, а тут — на тебе…
Не скупясь Павел Павлович из красненького мешочка отсыпал. Не меньше половины. Наверное, много ран сегодня придётся промыть.
— Теперь тот беленький подай…
Конечно, сам мог Павел Павлович тот беленький мешочек достать, но сегодня у него помощник имеется.
— Тут у меня ягодки земляники, опять же сушеные… Сейчас ты у меня их толкчи будешь, порошок делать. Какая рана сильно кровит, этим порошком сверху посыпать будем, а потом уже и перевязывать. Не лето сейчас, а то бы подорожник взяли, промыли чисто-начисто листочки, помяли, так чтобы сок из листка пошёл и на рану сверху наложили…
Я слушаю, на ус мотаю. Пригодится. Кто знает, как здесь жизнь повернётся.
Про ягоды можжевельника я ещё из рассказа Павла Павловича узнал, про конский щавель, про лопух… Ну, лопух, это опять же для лета. Тут свежий лист нужен. Его требуется в молоке вымочить, а только потом уже с ним компрессы делать…
Я бы сейчас всё это записал, но некуда. Павел Павлович говорил и говорил, в голове у меня уже путаться начало.
— От тростки раны плохие, трудно лечатся…
— Крапива хорошо помогает…
Тут Павел Павлович словами по древу растёкся, мысль его в сторону вильнула.
— В крапиву ещё здорово свежую рыбу заворачивать, долго она в крапиве, даже на жаре не портится…
Видно на любимую тему фельдшер свернул. Дальше рассказывать про рыбалку начал. Какая она тут хорошая…
В это время за окном зазычили громко, почти сразу дверь открылась и пошла у нас работа. Не до рассказов стало.
— Побили высоковских? — только и успел Павел Павлович у мужика с раной на голове спросить.
— Побили… Агапит их раз, раз… — мужик руками замахал.
— Сиди, давай, смирно. Мешаешь… — Павел Павлович брови сдвинул. — Ваня, помогай…
Глава 17
Глава 17 Плын
С легкой руки Федора я прижился у Павла Павловича.
Сначала после боя с высоковскими я ему пол ночи помогал получивших раны и переломы с вывихами пользовать. Агапит-то медведем в центр построения противников артели Федора ударил, разметал его, а по краям уже сами артельные бились. Там и досталось кому ножом, кому колом, а кому и тросткой. Высоковские — бойцы хорошие, этого у них не отнимешь.
Кому-то Павел Павлович сказал дома лечиться, если только хуже будет — ему показываться, а иным было велено уже с самого утра прийти. Двоих даже он в своем фельдшерском пункте оставил для наблюдения. Их бы, конечно, лучше в уезд, в больницу, но — нельзя. Врач в полицию сообщит и пошла писать губерния… Так фельдшер выразился.
— Это я тут сейчас есть…
Павел Павлович сам себя в грудь пальцем ткнул.
— Раньше, распорют кому живот, бабы туда соли насыплют или мочи детской нальют, вот и всё. Знаешь, Ваня, самое удивительное — мужики после такого живы оставались…
На секунду-другую фельдшер замолчал, а потом всё же добавил.
— Не все, правда…
Вот я вторую неделю уже Павлу Павловичу и помогаю.
Раны у бузников на удивление быстро заживают. Ни одна не загноилась даже. Может это их проверенные веками методы лечения настолько хороши? Фельдшер же их не по современной здешним временам медицинской науке методам лечит, а как в артели принято. Я даже бумагу с карандашом нашёл, и пока Павел Павлович не видит, всё записываю. Что и как. Бесценный материал у меня будет. Домой вернусь, есть у меня такая надежда, напишу кандидатскую диссертацию. Только вот побольше материала набрать надо.
Отъезд обоза в Нижний Федор отложил. На месте артельщикам теперь надобно находиться. Высоковские ответку дать могут, а уедет часть мужиков с обозом, кто здесь им отпор организует?
Я тоже не тороплюсь лыжи вострить. Заинтересовала меня эта буза. Дома я про неё и не слыхивал. Парни у нас из общежития к корейцу одному ходили. Он их подпольно обучал. Я тоже несколько раз сходил и бросил. Не понравилось. Не наше это. Тут же — интерес меня заел.
Во многом, кстати, Павел Павлович виноват. Он, во дела, бузу эту уже не первый десяток лет изучает. Трактат пишет. Мужики только посмеиваются. Не научиться, говорят, бузе по листочку.
Я его не просил, он сам мне стал рассказывать. Сначала так, от нечего делать, я фельдшера слушал, а потом меня как нахлобучило. Интересно стало. Это не то, что какое-то восточное единоборство.
Про бузников Павел Павлович много знал. С мужиками соглашался — по бумажке бузником не станешь. Все коленца, из которых состоят удары, защита, броски — можно выучить. Хотя, и это не верно. Каждая семья свои заветные коленца имеет и в тайне их держит, на сторону эти знания не выпускает. В бузе законченных боевых приемов нет, есть только их зародыши. В зависимости от ситуации из коленец и узор боя вырастает.
— Сколько коленец точно — никто не скажет. У меня вон пятнадцать основных записано, а если считать примешься их сочетания…
Фельдшер тяжело вздохнул, руками развёл. Как размер пойманной рыбины показал.
— Нет, сами коленца тоже разучить надо, тут никто не спорит. Правильно их выполнять… Потом их одно за одним и нанизывай… Как? Не скажу… В бузе всё спонтанно.
Тут и прозвучало главное. Я даже, потом пару раз глазами хлопнул. Выдал мне Павел Павлович заветный секрет бузников. Не лишусь я головы за такое знание?
— Плын.
— Что?
Я на фельдшера с непониманием смотрел.
— Плын — вот что нужно. Как иголка он коленца сшивает.
— Не понимаю я, Павел Павлович. Про плын этот.
Я такого слова здесь раньше не слыхал. Дома — тем более.
— Особое состояние сознания, восприятия, — весьма научно сформулировал ответ Павел Павлович.
— Всё равно не понял…
Дурак-дураком я сейчас перед фельдшером стоял. В этот момент я глазами ещё не хлопал. Это уже позднее было.
Глава 18
Глава 18 Про бузу, Павла Павловича и академика Бехтерева
— Плын…
Павел Павлович из здесь и сейчас куда-то в облака нырнул. Задумался.
— Как тебе, Ваня, объяснить…
Головой несколько раз качнул, вздохнул глубоко.
— Дело тут не простое… Вот бы этим вопросом земляку нашему, Владимиру Михайловичу Бехтереву, тайному советнику и академику заняться… Писал я ему, но ответа не получил. Затерялось, скорее всего, моё письмо.
Фельдшер пальцами правой руки, что на столе у него лежала, по столешнице побарабанил.
— Когда после фельдшерской школы сюда я приехал, многое мне чудно тут было. Самое первое — как мужики пляшут. Заиграет гармошка, они и начинают. Станут в круг…
Тут Павел Павлович опять мыслями своими на какое-то время из действительности выпал. Сидел и улыбался чему-то. Молодость, наверное, вспомнил.
Я его не торопил. Сидел как мышка под веником.
— Пляшут чудно. Не правильно. Гармошка одно играет, а они пляшут совсем другое. Не в такт музыке, совсем в ином ритме. Причем — каждый в своем. Ломание это называется. Частушки при этом ещё поют. Опять же не в такт и не в лад. Выпытывать я про это стал. Не сразу, но потом мне про это рассказали. Сначала отшучивались — такие де мы поперечные, а потом, когда несколько лет здесь уже жил и рассказали.
Павел Павлович внимательно так на меня посмотрел, пенсне поправил.
— Говорили путано. Я тебе своими словами скажу, как я понял. Так вот, пляской этой поперечной, ритм движения окружающего мира они ломают. Вот так, не больше и не меньше. Разрывают рамки привычного восприятия окружающей действительности. Как бы, что вокруг и себя начинают со стороны видеть. Но!
Тут фельдшер указующим перстом в потолок ткнул.
— Плын — это не измененное состояние сознания, не трансовое состояние, не уход в другой мир как у шаманов, когда они со своими духами общаются, это полное нахождение в реальном мире во времени и пространстве. Меняется только восприятие. Плын позволяет бузнику молниеносно оценивать текущую ситуацию, предугадывать действия своего противника, действовать спонтанно и не предсказуемо… Из коленец такое складывать…
