На обратной стороне монеты был орел, изображение, украшавшее некогда его собственное знамя – в те полузабытые дни, когда существовали еще королевства и символизировавшие их знамена.
«Времени мало. Возвращайся. Поспеши».
Но он помедлил еще секунду, задумавшись. Думать, находясь внутри этой головы, было трудно. У невольника голова тоже была далеко не ясной, но все же, по крайней мере временно, она была более чистым сосудом, чем его собственная.
Пронести монету туда и обратно – это ведь только половина эксперимента, не так ли?
Роланд достал из своей патронной ленты еще один патрон и стиснул его в руке, прижав к монете.
И шагнул через дверь обратно.
Монета невольника была на месте, крепко сжатая в засунутой в карман руке. Чтобы проверить патрон, Роланду не надо было выдвигаться вперед; он знал, что патрон сюда не прошел.
Но он все равно шагнул вперед, на минутку, потому что ему было необходимо узнать одну вещь. Было необходимо увидеть.
Поэтому он повернулся, словно для того, чтобы поправить маленькую бумажную штучку на спинке своего кресла (в этом мире бумага повсюду – свидетели тому все боги, какие только были и есть), и посмотрел за дверь. Он увидел свое тело, лежащее бессильно, как и раньше, только теперь на щеке появилась свежая ссадина, и из нее текла струйка крови – должно быть, его тело расшиблось о камень, когда он покинул его и перешел сюда.
Патрон, который он нес вместе с монетой, лежал у низа двери, на песке.
Все же ответ был достаточно полным. Невольник сможет Пройти Таможенный Досмотр. Пусть их стража обыскивает его с ног до головы, от дырки, в которую еда входит, до дырки, из которой она потом выходит, а потом наоборот.
Они ничего не найдут.
Стрелок отступил назад, довольный, не подозревая – по крайней мере, в тот момент, – что он еще не осознал всю проблему в целом.
Боинг низко и плавно прошел над затопленной морской водой низиной Лонг-Айленда, оставляя за собой черный шлейф отработанного горючего. Грохот, глухой удар – это шасси коснулось земли.
3-А, человек с двухцветными глазами, выпрямился, и Джейн увидела – по самому настоящему увидела – у него в руках короткоствольный «узи» и тут же поняла, что это всего-навсего его таможенная декларация и маленькая сумочка на молнии, в каких мужчины иногда держат паспорта.
Самолет сел, плавно, как в пух.
С долгим, прерывистым вздохом, вздрагивая, она завинтила на термосе красную крышку.
– Можешь обозвать меня жопой с ручкой, – тихо сказала она Сьюзи, пристегивая ремни, хотя это было уже ни к чему. Когда заходили на посадку, она сказала Сьюзи, в чем дело, чтобы та была готова. – Имеешь полное право.
– Нет, – возразила Сьюзи. – Ты сделала совершенно правильно.
– Я слишком остро прореагировала. И обед – за мой счет.
– Фигушки. И не смотри на него. Смотри на меня. Улыбайся, Джейни.
Джейн улыбнулась. Кивнула. Подумала: «Сейчас-то что происходит, Господи?»
– Ты все время смотрела ему на руки, – сказала Сьюзи и засмеялась. Джейн тоже засмеялась. – А я смотрела, что делается с его рубашкой, когда он нагнулся за сумкой. У него там столько всего, что можно у Вулворта целый отдел мелкой галантереи укомплектовать. Только не думаю я, что он везет то, что можно купить у Вулворта.
Джейн запрокинула голову и опять расхохоталась, чувствуя себя марионеткой.
– И что нам теперь делать?
Сьюзи работала на пять лет дольше, чем Джейн, и Джейн, которой минуту назад казалось, что она, хоть из последних сил, но контролирует ситуацию, теперь была только рада, что Сьюзи – рядом.
– Нам – ничего. Пока будем катиться по посадочной полосе, скажи капитану. Капитан свяжется с таможенниками. Этот твой друг встанет в очередь, как все пассажиры, только потом его выдернут из очереди и отведут в одну такую маленькую комнатку. Я думаю, для него это будет первая из очень длинного ряда маленьких комнаток.
– Мамочки. – Джейн улыбнулась, но ее бросало то в жар, то в холод.
Когда реверсы отключились, она нажала на своих ремнях безопасности кнопку автоматического расстегивания, отдала термос Сьюзи, встала и постучала в дверь кабины пилотов.
Не террорист, а контрабандист, перевозчик наркотиков. Что ж, и на том спасибо. Но ей было как-то неприятно. Он все-таки был симпатичный.
Не очень, но немножко.
«Он все еще не видит, – подумал стрелок со злостью и зарождающимся отчаянием. – О боги!»
Невольник нагнулся, чтобы достать бумаги, нужные ему для обряда, а когда выпрямился, военная женщина уставилась на него, выпучив глаза, щеки у нее стали белые, как бумажные штучки на спинках кресел. Серебряная трубка с красной крышкой, которую он сперва принял за флягу или что-то в этом роде, по-видимому, была оружием. Сейчас женщина держала ее, прижав к груди. Роланд подумал, что через пару секунд она либо швырнет эту штуку в невольника, либо сорвет красную крышку и пристрелит его из нее.
Вдруг она расслабилась и застегнула ремни, хотя по толчку и стрелок, и невольник поняли, что воздушный вагон уже приземлился. Она повернулась к военной женщине, рядом с которой сидела, и что-то сказала. Та засмеялась и кивнула, но стрелок подумал, что если это – искренний смех, то он – речная жаба.
Стрелка удивляло, как тот человек, чье сознание стало для него временным пристанищем, может быть таким глупым. Конечно, отчасти это вызвано снадобьем, которое он вводит в свое тело… одним из здешних вариантов бес-травы. Отчасти, но не только. Он не такой мягкотелый и ненаблюдательный, как остальные, но со временем, возможно, станет таким.
«Они такие, какие есть, потому что живут при свете, – подумал вдруг стрелок. – При свете цивилизации, перед которым тебя научили преклоняться больше, чем перед всем остальным. Они живут в мире, что не сдвинулся с места».
Роланд подумал, что если в таком мире люди становятся такими, как эти, то он, возможно, предпочел бы тьму. «Это было до того, как мир сдвинулся с места», – говорили люди в его собственном мире, причем всегда – скорбным тоном утраты… но, быть может, эта печаль была бездумной, необдуманной.
«Когда я/он нагнулся за бумагами, она подумала, что я/он хочу достать оружие. Когда она увидела бумаги, она расслабилась и сделала то, что все остальные сделали до того, как вагон опустился на землю. А теперь она и ее подруга болтают и смеются, но их лица – особенно ее лицо, лицо женщины с металлической трубкой – не такие, как должны быть. Они действительно разговаривают, но только притворяются, что смеются… и это потому, что разговаривают они о нем».
Теперь воздушный вагон ехал по длинной дороге, по-видимому, бетонной, одной из многих. Стрелок в основном следил за военными женщинами, но краем глаза видел, как по некоторым другим дорогам движутся другие воздушные вагоны. Одни ехали медленно, неуклюже, другие мчались с неимоверной скоростью, не как вагоны, а как выстреленные пули или снаряды – готовились прыгнуть в воздух. Каким бы отчаянным ни стало сейчас его положение, часть его сознания испытывала сильнейшее желание выдвинуться вперед и повернуть голову, чтобы увидеть, как эти экипажи уходят в небо. Они были сделаны руками человека, но казались такими же легендарными, как истории о Великом Пернатце, жившем некогда, как рассказывали, в далеком (и, надо полагать, мифическом) королевстве Гарлан – может быть, даже более легендарными, просто потому, что эти были созданы человеком.
Женщина, которая принесла ему бопкин, расстегнула ремни (а ведь не прошло и минуты, как она их застегнула) и подошла к какой-то маленькой двери. «Здесь сидит возница», – подумал стрелок, но когда дверь открылась и она вошла, Роланд увидел, что для управления воздушным вагоном нужны, по-видимому, три возницы, и даже короткого взгляда ему хватило, чтобы понять, почему: насколько он успел заметить, там был чуть ли не миллион всяких ручек, циферблатов и огоньков.
Невольник смотрел на все, но ничего не видел – Корт сначала высмеял бы его, а потом прошиб бы им ближайшую стену. Сознание невольника было полностью поглощено мыслями о том, чтобы выхватить сумку из-под сиденья и легкую куртку из ячейки над головой… и пройти предстоящее ему мучительное испытание – обряд Прохождения Таможенного Досмотра.
Невольник не видел ничего; стрелок видел все.
«Женщина думала, что он – вор или безумец. Он – а может быть, не он, а я, да, это очень возможно – сделал что-то такое, что заставило ее так подумать. Потом она перестала так думать, а потом опять начала, из-за второй женщины… только теперь, по-моему, они точно знают, в чем дело. Они знают, что он хочет попытаться профанировать обряд».
И тут он мгновенно, как в свете молнии, увидел всю остальную часть своей проблемы. Во-первых, она не сводилась лишь к тому, чтобы забрать пакеты в его мир, как он забрал монету; монета не была приклеена к телу невольника клейкой веревкой, которую невольник много раз обмотал вокруг верхней части своего туловища, чтобы мешочки плотно прилегали к коже и крепко держались. Невольник не обратил внимания на исчезновение одной из многих монет, но когда он заметит внезапное исчезновение того – что бы это ни было – ради чего он рисковал жизнью, с ним непременно сделается родимчик… и что тогда?
