Героин подействовал – это доказывали сопли, которые у него потекли – но он никак не мог почувствовать этого.
Единственное, что он почувствовал незадолго до посадки, был очередной странный провал сознания… недолгий, но несомненный.
Боинг-727 заложил вираж над проливом Лонг-Айленд и пошел на посадку.
Когда парень, похожий на студента колледжа, прошел в туалет первого класса, Джейн Дорнинг в кухне второго класса помогала Питеру и Энн убирать последние стаканы от напитков, которые подавали после закуски.
Парень шел обратно как раз в тот момент, когда она, проходя, придержала портьеру, отделявшую второй класс от первого, и она бессознательно ускорила шаг, зацепив его своей улыбкой, заставив его поднять глаза и улыбнуться в ответ.
Глаза у него опять были зеленовато-карие.
Ну ладно, пускай. Перед сном он пошел в сортир и снял их; потом опять пошел в сортир и надел их. Да ради Бога, Джейни! Ты просто нагоняешь на себя панику, как дурочка!
Вовсе нет. Она не нагоняла на себя панику, как дурочка, хотя и не могла сформулировать ничего конкретного.
Он слишком бледный.
Ну и что? Тысячи людей слишком бледны, включая твою собственную маму – с тех пор, как у нее забарахлил желчный пузырь.
У него необыкновенно притягательные голубые глаза – может, не такие симпатичные, как эти зеленовато-карие линзы, но безусловно очень интересные. Так зачем ему вся эта канитель и такие расходы?
Потому что ему нравятся глаза от дизайнера. Разве этого не достаточно?
Нет.
Незадолго до сигнала ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ и последней проверки она сделала одну вещь, которой раньше никогда не делала, потому что вспомнила крутую старуху-инструкторшу. Она наполнила красный термос горячим кофе и надела на горлышко пластмассовую крышку, не закрыв его пробкой, и завинтила крышку только на первую нитку резьбы.
Сьюзи Дуглас делала последнее объявление перед посадкой, велела этим дурачкам погасить сигареты и убрать все свои вещи, которые они вынули во время полета, объясняла, что рейс встретят представители компании «Дельта», напоминала, чтобы они проверили свои таможенные декларации и документы, удостоверяющие гражданство, говорила, что сейчас придется забрать все чашки, блюдца и наушники.
«Удивляюсь я, что нас не заставляют проверять, сухие ли у них штаны», – рассеянно подумала Джейн. Она чувствовала, как вокруг ее внутренностей, туго их захлестнув, все крепче обвивается ее собственная стальная проволочка.
– Займись моей стороной, – сказала Джейн, когда Сьюзи повесила микрофон.
Сьюзи взглянула на термос, потом в лицо Джейн.
– Джейн? Тебе плохо? Ты вся белая, как…
– Мне не плохо. Займись моей стороной. Объясню, когда вернешься. – Джейн бросила короткий взгляд на откидные сиденья рядом с левым выходом. – Я не хочу выпускать из рук оружия.
– Джейн…
– Обслужи мою сторону.
– Ладно, – сказала Сьюзи. – Ладно, Джейн. Не проблема.
Джейн Дорнинг села на ближайшее к проходу откидное сиденье. Она держала термос в руках и не притрагивалась к ремням безопасности. Она хотела держать термос наготове, а для этого были нужны обе руки.
«Сьюзи думает, я чокнулась».
Джейн надеялась, что и вправду чокнулась.
«Если капитан Макдоналд совершит жесткую посадку, у меня все руки будут в пузырях».
Она пойдет на этот риск.
Самолет снижался. Человек в кресле 3-A, человек с двухцветными глазами и белым лицом, вдруг нагнулся и вытащил из-под сиденья свою дорожную сумку.
«Вот оно, – подумала Джейн. – Вот тут-то он и достанет гранату или автомат, или какая там у него еще пакость».
И как только она это увидит, в ту же самую секундочку она сорвет с термоса, который держит чуть дрожащими руками, красную пластмассовую крышку, и в проходе борта 901 авиакомпании «Дельта» начнет кататься по полу один очень даже изумленный Друг Аллаха, а с ошпаренного лица у него будет облезать кожа.
3-А расстегнул на сумке молнию.
Джейн приготовилась.
Стрелок подумал, что этот человек – невольник он или не невольник – по части изящного искусства выживания, пожалуй, обскакал всех остальных мужчин, которых он видел в этом воздушном вагоне. Остальные были большей частью жирными, но даже и те, кто, казалось, был более или менее в форме, тоже выглядели открытыми, ненастороженными, у них были лица избалованных и заласканных детей, лица людей, которые в конце концов будут драться, но перед этим почти до бесконечности будут ныть; им можно выпустить кишки так, что они на башмаки вывалятся – и на лицах у них перед смертью отразится не ярость, не мука, а тупое удивление.
Невольник – лучше… но все же недостаточно хорош. Совсем недостаточно.
«Военная женщина. Она что-то заметила, что – не знаю, но заметила, что что-то неладно. Она обратила на него внимание, не так, как на других».
Невольник сел. Посмотрел на книгу в мягкой обложке, которую мысленно называл «Шур-гнал», хотя, что это за Шур и куда он кого гнал, Роланду было предельно безразлично. Стрелок не хотел смотреть на книгу, хотя вещь это была, конечно, удивительная; он хотел смотреть на женщину в военной форме. Желание выдвинуться на передний план и начать управлять невольником было очень сильно. Но он сопротивлялся ему… по крайней мере, пока.
Невольник куда-то ездил и получил там снадобье. Не то снадобье, какое нужно ему самому, и не то, которое могло бы помочь исцелить больное тело стрелка, но то, за которое люди платят уйму денег, потому что оно запрещено законом. Он собирается отдать это снадобье своему брату, а тот, в свою очередь, отдаст его человеку по имени Балазар. Сделка будет завершена, когда Балазар в обмен на это снадобье даст им то, которым пользуются они – то есть, если невольник сумеет правильно выполнить неизвестный стрелку обряд (в столь странном мире, как этот, неминуемо должно быть много странных обрядов); он называется Пройти Таможенный Досмотр.
«Но эта женщина его видит».
Может она помешать ему Пройти Таможенный Досмотр? По мнению Роланда, вероятно, сможет. И что тогда? Темница. А если невольника заточат в темницу, стрелку негде будет достать то лекарство, в котором так нуждается его зараженное, умирающее тело.
«Он должен Пройти Таможенный Досмотр, – подумал Роланд. – ДОЛЖЕН. И должен отправиться со своим братом к этому Балазару. Это не входит в план, брату это не понравится, но он должен это сделать».
Потому что тот, кто торгует снадобьями, должен либо знать человека, который исцеляет больных, либо сам быть таким человеком. Человеком, который выслушает рассказ о том, что болит, и тогда… быть может…
Стрелок подумал, что Пройти Таможенный Досмотр должен он сам.
Ответ был так огромен и прост, лежал так близко к нему, что он едва не проглядел его. Конечно же, невольнику будет так трудно Пройти Таможенный Досмотр именно из-за снадобья, которое он хочет пронести с собой; быть может, у них есть какой-нибудь Оракул, с которым советуются, когда кто-то вызывает подозрения. Иначе, насколько сумел понять Роланд, церемония Прохождения была бы проще простого, все равно, что в его мире – пересечь границу дружественного королевства. Присягнешь на верность монарху этого королевства – жест чисто символический – и тебя пропускают.
Ведь он может переносить предметы из мира невольника в свой мир. Это доказал бопкин с рыбой-дудцом. Он заберет пакеты со снадобьем, как забрал бопкин. Невольник Пройдет Таможенный Досмотр. И тогда Роланд принесет пакеты со снадобьем назад.
А сможешь?
Ох, вот это – вопрос достаточно тревожный, чтобы отвлечь его от вида воды внизу… они пролетели, похоже, над бескрайним океаном и теперь как раз поворачивали назад, к берегу. Вода при этом становилась все ближе. Воздушный вагон снижался (Эдди взглянул коротко, безразлично; стрелок смотрел зачарованно, как ребенок, впервые увидевший снегопад). Он может выносить предметы из этого мира, это он знает. А переносить их обратно? Вот об этом ему пока ничего не известно. Придется выяснить.
Стрелок сунул руку в карман невольника и сомкнул его пальцы на монете.
И прошел через дверь обратно в свой мир.
Когда он приподнялся и сел, птицы улетели. На этот раз они не посмели подобраться так близко. У него все болело, его лихорадило, он плохо соображал… но поразительно, сколько сил ему придала эта малая толика еды.
Он взглянул на монету, которую взял с собой на этот раз. Она казалась серебряной, но по красноватому оттенку на ребре можно было подумать, что в действительности она сделана из какого-то менее благородного металла. На одной стороне был профиль мужчины, в чьем лице угадывалось благородство, мужество, упрямство. Его волосы, завивавшиеся на затылке и собранные в косичку ниже, там, где начиналась шея, позволяли думать и о некотором тщеславии. Стрелок повернул монету и увидел нечто столь изумившее его, что он вскрикнул хриплым каркающим голосом.
