Я вызвал машину.
* * *
Правительственный Центр напоминал морг – холод и пустота. Какой-то мажор лежал сразу за оградой – грязная, бесформенная кучка перьев... Я не стал задерживаться – только перевернул его лицом вверх, чтобы убедиться, что это не Себастиан.
Никакой охраны, разумеется, не было.
Если так пойдет дальше, скоро начнутся грабежи, подумал я. Весь Нижний Город хлынет сюда – разделаться с ненавистными угнетателями. Нужно будет сказать Гарику, чтобы не снимал кордоны, – и тут же сообразил, что и это решать придется мне.
Я впервые оказался на территории Правительственного Комплекса, и ориентироваться мне было трудно – пока я не отыскал в комендатуре регистрационные книги. Они тоже числились «Для служебного пользования», но помощник коменданта, который оказался человеком, пребывал в такой растерянности, что с радостью вручил их мне, когда я предъявил свое новенькое удостоверение. Я велел ему выставить охрану на проходной и бросить вспомогательное подразделение, которое, как выяснилось, квартировалось на территории Комплекса, на временную изоляцию Подола. Фактически я шел по стопам нашего благодетеля Аскольда, но времени на угрызения совести не оставалось... После разберемся.
Себастиана я отыскал там, где и рассчитывал, – в цокольном этаже жилых кварталов... Дверь в квартирку – они тут были крохотные, ничего шикарного, – была заперта снаружи. Я выбил ее ногой – на доске у вахты наверняка висели ключи, но отыскивать нужный не было времени.
Он был еще жив. И в сознании.
Он узнал меня по шагам – огромные глаза смотрели в одну точку.
– Это ты, Лесь? – спросил он. – Почему-то так темно...
Я сказал:
– Я знаю.
Объясняться не стал – просто поднял его на руки и понес к машине. Только тут я впервые понял, до чего же они хрупкие – мажоры; он весил вдвое меньше, чем весил бы человек его роста... Хрупкие птичьи косточки...
– Гарик сказал, что он тебя приведет, – бормотал он тем временем. – Я ждал-ждал... телефон отключен...
– Просто Гарик сейчас очень занят.
Надеюсь, они успеют разыскать Шевчука... А он – согласится приехать. Я не верил в немедленное чудо, но мало ли...
– Сейчас уже все в порядке, да, Лесь? – спросил Себастиан.
Я сквозь зубы ответил:
– Более или менее.
Шофер ни с того ни с сего отказался везти мажора, а у меня не было времени его уговаривать... Попросил его завести машину и рванул сам – до этого никогда не управлял автомобилем, только видел, как это делали другие. На лицензию могли рассчитывать лишь профессионалы – таксисты да водители служебных машин. Черт бы побрал этих высокомерных идиотов и то недоверие, которое они издавна питали к техническим способностям человека.
– Что-то не то происходит? – спросил Себастиан с заднего сиденья. – Радио не работало, но я...
– Потом... – торопливо ответил я. Чуть было не врезался в лениво вихляющийся трамвай, вовремя вырулил на тротуар, благо, пешеходов не было. – Позже...
– Куда мы едем?
– В Институт.
К тому времени, как я привезу его, все помещения биологического сектора будут переоборудованы под полевую бактериологическую лабораторию и клинику первой помощи. С лучшими специалистами со всего Города – людьми, разумеется. Злокачественный энцефалит видоспецифичен. Человеку опасаться нечего.
Я приехал как раз вовремя, чтобы увидеть, как в холле выставляют палатки. Лифт – обычный лифт на скрипучих тросах – уже работал, перетаскивая наверх оборудование. Вот это темпы!
Тимофеич сидел на вахте – увидев меня, он встал и попытался отдать честь. Я вновь подхватил Себастиана и, поскольку лифта было не дождаться – там, наверху, из него что-то выгружали,– пробежал к лестнице, крикнув на бегу:
– Шевчук приехал?
– Кто-то приехал, – неопределенно ответил Тимофеич, – теперь разве документа допросишься...
Шевчук был в лаборатории – он стоял, заложив руки в карманы новенького хрустящего белого халата, и лениво озирался по сторонам.
– Мне б такие агрегаты, – сказал он, увидев меня, – уж я бы развернулся.
Я положил Себастиана на затянутую пластиком койку у стены. Он застонал и пошевелился. Я обернулся к Шевчуку.
– Валяй, действуй. Разворачивайся. Это все – твое.
– Да зачем теперь?
Я оторопел.
– Что значит – зачем? Ты что ж, не видишь, что творится?
Шевчук придвинул к себе стул и уселся на него верхом, положив руки на спинку.
– А что, собственно, такого творится, Лесь? Для людей эта штука не опасна. А эти...
Только тут я сообразил, что Себастиан вполне может быть еще в сознании...
– Да тише ты!
– А... – Он обернулся, поглядев на скорчившуюся на койке жалкую фигурку. – Надо же... так с ним и таскаешься... Просто не-разлей-вода парочка... смотреть больно. У тебя к нему особый интерес, да?
Я шагнул к нему и схватил за ворот.
– Скажи это еще раз, сукин ты сын! Зубы за свой счет вставлять будешь!
Шевчук пожал плечами.
– Ну так пардон. Выходит, ты у нас просто верноподданный...
– Да плевал я на все. Но чем ты лучше их, скажи на милость, если все они для тебя – мусор? Все, без исключения...
– Потому что, – холодно сказал Шевчук, – они и есть мусор. Паразиты. Ты их жалеешь? Да ладно тебе, Лесь...
Зазвонил телефон. Лаборант, возившийся у вытяжки, поднял трубку.
– Вас.
– Послушайте, начальник... – кричал откуда-то издалека прерываемый помехами далекий голос, – еще немного и они сметут кордоны... тут такое творится. Мы дали предупредительный залп, но...
Сейчас они хлынут в Верхний город – озлобленная, обезумевшая толпа, жаждущая только одного – крови... Будь гранды еще в силе, они сумели бы их удержать – многовековое почтение не так-то легко отринуть в один миг, но сейчас они не способны даже защищаться...
– Удержите их.
– Но...
– Огонь на поражение. Всю ответственность беру на себя. На поражение.
– Ясно, – казалось, с облегчением произнес комендант.
Кто-то вырвал у меня из рук телефонную трубку. Она повисла на шнуре, неразборчиво квакая.
– Ты с ума сошел! – прохрипел Шевчук.
– Ты делай свое дело. Тебя это не касается.
– Очень даже касается, ты, мерзавец! Неужто ты думаешь, что я пальцем пошевелю...
– Адась, – умоляюще сказал я, – послушай... они ж тут все сметут... никто не уцелеет. И мы в том числе. Может, с нами так оно и надо, но остальные-то при чем?
– Остальные не лучше, – холодно сказал Шевчук.
Я провел рукой по лицу – все болело, все избитое тело, пошевелиться было больно... до сих пор я этого как-то не замечал.
– Адась, послушай... Как ты думаешь, почему свернули акцию? Это все он, Себастиан... Он ради нас на такое пошел... Не заслужил он смерти, да еще такой смерти. Ну чего ты хочешь? Центр? Забирай! Любой пост, любую должность? Все!
– А кто мне ее даст, эту должность? – полюбопытствовал Шевчук. – Ты? Да кто ты такой – Петр-реформатор? Да я от тебя и гроша ломаного не возьму...
Он помолчал.
– Акция... Да плевал я на эту акцию. Они уже, когда эту акцию разворачивали, обречены были. Еще пару дней – и все... Торопился я здорово, это правда, все на карту бросил... еле успел...
– Еле успел?
– А ты думал? Двадцать лет голубей разводил...
– Адась...
– Ну что – Адась? Что ты на меня уставился? Нет на эту штуку управы... И не было никогда...
– Сыворотка...
– Да какая сыворотка? Они за сутки сгорают, какая тут сыворотка? Нет, все чисто будет, Лесь. Аккуратно будет. Почти стопроцентная смертность... Никакой тебе Пугачевщины, ничего...
– Ах, ты...
Я совсем забыл про Себастиана – и вздрогнул, когда он вновь пошевелился на своей койке. Подошел к нему.
– Ну что ты?
– Мне холодно, – пожаловался Себастиан.
Я накрыл его одеялом.
– Потерпи парень. Потерпи.
Мажор поднял на меня свои глаза – их уже начала затягивать мутная пленка.
– Я умираю, да?
Я промолчал.
– Мы – все умираем? Все?
– Мне очень жаль, Себастиан, – с трудом выговорил я, – очень жаль!
– Вот она, свобода, – проговорил за моей спиной Шевчук, – ты это понимаешь, Лесь!
Я от плеча размахнулся и ударил его по скуле. Он замычал и бессмысленно вытаращился на меня. Тогда я ударил еще раз – в кадык и почувствовал, как что-то хрустнуло под моими пальцами. Шевчук сполз по стене и закрыл глаза
– Лесь... – едва слышно сказал Себастиан, – не надо.
Похоже, я сломал ему гортанный хрящ, Шевчуку. Значит, он тоже умрет, подумал я. Почему-то меня это не обеспокоило. Значит, так и надо. Мы все разделим их участь...
– Свобода или смерть, да? – пробормотал я. – Не бывает свободы, Себастиан, не бывает. Только смерть.
Нужно отозвать оцепление – пусть их... хватит... смертей.
Телефонная трубка все еще болталась на шнуре, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Я подошел, положил ее на рычаг, и телефон тут же зазвонил – пронзительно, настойчиво.
Я вновь поднял трубку.
– Да.
– Что происходит, Лесь? – спросил Ким. – Они падают на улицах... Я едва пробрался сквозь оцепление – там черт знает, что творится... В Нижнем стрельба... А по телику говорят – эпидемия...
