Рассадив гостей по местам, Фаулл подошел к занавесу и отдернул его. Взору предстала точная, или почти точная, копия сцены в храме из спектакля «Волшебная флейта» в театре Друри-Лейн: мрачная массивная архитектура, яркое небо, на фоне которого вырисовывалась гигантская сидящая статуя фараона. У пьедестала статуи находилось деревянное ложе с фантастической резьбой. Возле занавеса стояло простое дубовое кресло для медиума, развернутое под углом к аудитории. У многих присутствующих в душе возникло ощущение, что декорация совершенно не соответствует случаю и отдает неприятной нарочитостью. Особенно Бэкхаус был, казалось, выбит из колеи. Однако посыпался град обычных комплиментов в адрес миссис Трент, придумавшей такой замечательный театр. Фаулл пригласил своих друзей подойти ближе и обследовать помещение так тщательно, как они того пожелают. Лишь Прайор и Ланг приняли это предложение. Первый бродил среди картонных декораций, насвистывая под нос и постукивая по ним время от времени костяшками пальцев. Ланг, находившийся в своей стихии, – не обращая внимания на остальных, приступил к самостоятельному терпеливому поиску скрытых приспособлений. Фаулл и миссис Трент стояли в углу храма, переговариваясь вполголоса, а миссис Джеймсон, делая вид, что занимает беседой Бэкхауса, следила за ними, как умеет следить лишь глубоко заинтересованная женщина.
Лангу, к его неудовольствию, не удалось найти ничего, внушающего подозрения, и медиум попросил, чтобы осмотрели его платье.
– Все эти предосторожности совершенно излишни и не относятся к делу, в чем вы сами вскоре убедитесь. Однако моя репутация требует, чтобы другие люди, не присутствующие здесь, не могли потом сказать, что это было надувательство.
Неприятная миссия исследовать карманы и рукава вновь выпала Лангу. Через несколько минут он выразил свое удовлетворение тем, что Бэкхаус не располагал ничем механическим. Гости вновь расселись. Фаулл велел принести еще два кресла для друзей миссис Трент, которые, однако, еще не прибыли. Затем он нажал на кнопку электрического звонка и уселся на свое место.
По этому сигналу начал играть скрытый от глаз оркестр. Удивленный шепот пронесся среди зрителей, когда, без всякого предупреждения, в воздухе задрожала прекрасная и торжественная мелодия музыки Моцарта к сцене в храме. Все замерли в ожидании, и несмотря на бледность и спокойствие миссис Трент, было видно, что она глубоко тронута. Было очевидно, что с эстетической точки зрения она пока что была самой значительной личностью среди присутствующих. Фаулл, развалившись, как обычно, наблюдал за ней, опустив голову на грудь.
Бэкхаус встал, положил руки на спинку кресла и заговорил. Тут же музыка стихла до пианиссимо и оставалась такой, пока он стоял.
– Леди и джентльмены, сейчас вы станете свидетелями материализации. Это означает, что вы увидите, как в пространстве появится нечто, чего там ранее не было. Сначала оно появится в парообразном виде, но затем это будет твердое тело, которое любой из присутствующих может ощутить и потрогать – и например, обменяться с ним рукопожатием. Ибо это тело будет иметь вид человека. Это будет настоящий мужчина или женщина – кто именно, сказать не могу – но мужчина или женщина, появившиеся неизвестно откуда. Однако если вы потребуете от меня объяснений по поводу происхождения этой материализованной фигуры – каково ее происхождение, откуда берутся атомы и молекулы, составляющие ее ткани, я не в состоянии удовлетворить ваше любопытство. Я сейчас воспроизведу этот феномен, если впоследствии кто-нибудь сможет мне его объяснить, я буду очень благодарен... Вот все, что я могу сказать.
Он вновь сел, вполоборота к зрителям, и на секунду замер, прежде чем приступить к своему делу.
И в эту самую минуту слуга распахнул дверь и провозгласил негромким, но внятным голосом:
– Мистер Маскалл, мистер Найтспор.
Все обернулись. Фаулл поднялся, чтобы приветствовать опоздавших. Бэкхаус тоже встал и смотрел на них тяжелым взглядом.
Два незнакомца остались стоять у тихо закрывшейся за ними двери. Казалось, они ждали, пока стихнет легкое оживление, вызванное их появлением, прежде чем двинуться дальше. Маскалл производил впечатление великана, но был более широкого и крепкого сложения, чем большинство высоких людей. Черты лица его, обрамленного окладистой бородой, были крупными, массивными и грубыми, как будто вырезанными из дерева, но в маленьких черных глазах вспыхивали огоньки дерзости и ума. Короткие черные волосы торчали ежиком. Найтспор был среднего роста, но выглядел таким жестким и суровым, что казалось, он начисто лишен всех человеческих чувств и слабостей. При взгляде на его выбритое лицо казалось, что его терзает сильнейшая духовная жажда, взор его был безумным и обращенным вдаль. Оба мужчины были одеты в твидовые костюмы.
И прежде чем кто-либо проронил слово, громкий жуткий грохот рушащейся каменной кладки заставил собравшихся в ужасе вскочить из своих кресел. Казалось, будто обвалилась вся верхняя часть здания. Фаулл кинулся к двери и крикнул слугу, чтобы тот объяснил, что происходит. Вопрос пришлось повторить дважды, прежде чем тот понял, что от него хотят. Он сказал, что ничего не слышал. Подчиняясь приказу хозяина, он отправился наверх. Однако там все было в порядке, и прислуга тоже ничего не слышала.
Тем временем Бэкхаус, практически единственный из собравшихся сохранивший хладнокровие, направился прямо к Найтспору, который стоял, покусывая ногти.
– Может быть, вы можете это объяснить, сэр?
– Это было сверхъестественное явление, – резко, вполголоса ответил Найтспор и отвернулся от собеседника.
– Я так и подумал. Это известный феномен, но мне не доводилось слышать его таким громким.
Затем он обошел гостей, успокаивая их. Понемногу они пришли в себя, но было заметно, что их первоначальный легкий добродушный интерес к происходящему сменился напряженной настороженностью. Маскалл и Найтспор заняли отведенные им места. Миссис Трент по-прежнему украдкой бросала на них беспокойные взгляды. В течение всего инцидента продолжал звучать гимн Моцарта. Оркестр тоже ничего не слышал.
Бэкхаус наконец приступил к своему делу. Оно было ему знакомо, и он не тревожился за результат. Вызвать материализацию простым усилием воли или развитием каких-либо способностей было невозможно; в противном случае то, чем занимался он, могли бы делать многие. Он был феноменален по натуре – стена, разделяющая его и духовный мир была разрушена во многих местах. Через бреши в его сознании обитатели неведомого, по его зову, робко и с ужасом проходили на время в материальную многоцветную вселенную... Он не мог сказать, как это происходит. Такой опыт не проходил бесследно для тела, и множество подобных усилий вели к безумию и ранней смерти. Поэтому манеры Бэкхауса были суровыми и грубыми. Вульгарная бестактная подозрительность одних свидетелей и легкомысленное эстетство других были в равной мере неприятны его решительному сдержанному сердцу; но он должен был жить, и чтобы зарабатывать на жизнь, ему приходилось со всем этим мириться.
Он сел лицом к деревянному ложу. Глаза его оставались открытыми, но, казалось, смотрели внутрь. Щеки его побледнели, и он заметно похудел. Зрители почти перестали дышать. Более чувствительные начали ощущать или воображать странные привидения повсюду вокруг. Глаза Маскалла сверкали в предвкушении зрелища, брови его двигались вверх-вниз, но Найтспор выглядел скучающим.
Через десять долгих минут стало видно, что пьедестал статуи начал слегка расплываться, будто снизу поднимался какой-то заслоняющий его туман. Этот туман постепенно сгустился в видимое облако, клубящееся со всех сторон и постоянно меняющее форму. Профессор привстал, одной рукой придерживая очки на переносице.
Постепенно, шаг за шагом, облако приняло размеры и приблизительные очертания взрослого человеческого тела, хотя все еще было неясно и размыто. Оно легко парило в воздухе, в футе, или около того, над ложем. Бэкхаус выглядел изможденным и сам походил на привидение. Миссис Джеймсон в своем кресле тихо лишилась чувств, но этого никто не заметил, и она вскоре пришла в себя. Призрак теперь опустился на ложе и в этот момент, казалось, вдруг потемнел, стал материальным и похожим на человека. Многие из гостей были так же бледны, как и сам медиум, но Фаулл сохранил свое стоическое равнодушие и время от времени поглядывал на миссис Трент. Она, не отрываясь, глядела прямо на ложе и беспрестанно вертела между пальцев кружевной платочек. Музыка продолжала играть.
К этому времени фигура, несомненно, представляла собой лежащего человека. Лицо его приобрело отчетливость. Тело было покрыто чем-то вроде савана, но черты лица принадлежали юноше. Одна гладкая рука спадала, почти касаясь пола, белая и недвижная. Те из компании, кто был послабее духом, глядели на это зрелище со смертельным ужасом, остальные были серьезны и растерянны. Видение человека было «мертвым», но почему-то производило впечатление не смерти, следующей за жизнью, а смерти, предшествующей жизни. Все чувствовали, что он может сесть в любой момент.
