Кряхтя и постанывая, негр медленно встает на четвереньки, затем, хватаясь за нары, ухитряется взгромоздиться на ноги. Сейчас мне придется худо: получил удовольствие – плати. Воспользуется заточкой или забьет так?
– Не трогать!
Оказывается, даже гаденыш может появиться вовремя.
– Он… – От рева дрожат нары. – Он мне…
– Что – тебе? – орет Лучкин, перекрывая рев негра, и вдруг наносит молниеносный удар ногой точно в то же место. От удара громоздкое тело взлетает к потолку, а рев превращается уже не в вой, а в жалобный скулеж. Не обращая на негра более никакого внимания, Лучкин завладевает кувыркающейся в воздухе заточкой. – Пшли. – Это он Саймону. – Отвязывай этого, да поосторожнее, он прыткий…
Ох как хочется ему еще покуражиться над недисциплинированным простодушным негром – может быть, даже сильнее, чем надо мною! – но минута не та, нет в жизни полного удовольствия, надо спешить. Нет, в самом деле, что за жизнь!..
Снег? Откуда?
Зрелище вполне сюрреалистическое: в широком прямом коридоре, ведущем в апартаменты Марджори, в коридоре длинном и столь широком, что здесь без особого труда проехал бы танк, бушует настоящая метель. Крупные и мелкие хлопья кружатся в суматошном вальсе возле вентиляционных отдушин, временами тот или иной вихрь вышвыривает из себя стайку хлопьев, и они, медленно кружась, начинают неохотно – страшно неохотно – дрейфовать к полу, но здесь их подхватывает снова, швыряет вверх, засасывает в одну отдушину, чтобы тут же выплюнуть из другой, и так без конца. Отпускает – подхватывает – швыряет… Круговорот. Любопытно знать, кто и как исхитрился замкнуть на себя малый фрагмент вентиляционной системы базы?
А ведь и вправду похоже на снег.
Тут не только изорванная в вермишель бумага да мелко нащипанный поролон из подушек и матрацев – в замкнутом цикле кружатся и пушинки вперемежку с мелкими перьями. Это у кого же была такая подушка? А остроумно придумано… Жилой сектор для настоящих людей, он же Бабельсберг, изолирован от основной части базы и на плане выглядит широким тупым аппендиксом, с трех сторон окруженным сплошной мерзлой скалой, с четвертой – этим коридором. Иначе, чем коридором, отсюда нет выхода даже через Вязкий мир, если только не пользоваться дыхательными аппаратами. Ловушка.
Последние события просматриваются достаточно ясно: первым делом мятежники вломились в Бабельсберг, застав врасплох дежурную девчушку-офицера – вон и труп. Затем одна часть инсургентов, пользуясь минутной растерянностью штаба, ринулась развивать успех, захватила часть помещений, включая собственно штабную комнату, центральный пост управления базой и скафандровую, и в конце концов напоролась на огонь сориентировавшихся в обстановке коммандос – вон еще трупы валяются, уже эксменские; другая же часть, видимо, состоящая из опытных техников, постаралась блокировать штаб в каюте вице-адмирала, исключив всякую возможность телепортации тривиальным, но действенным методом заполнения пространства, – точно так же некогда мешали моим преследовательницам телепортировать в раздевалку Тамерлан, Молотилка и Динамит, вот только пух, перья и поролон куда эффективнее тряпья.
Особенно если зациклить и врубить на полную мощь вентиляцию.
Выныривая из Вязкого мира, мы легко раздвигаем собой молекулы газа, но уже пыльный воздух принимает нас с трудом, хотя в истории известны уникальные случаи телепортации даже в пустынном самуме, – растолкать пыль или, скажем, капельки тумана удается не всем и не всегда. Более весомые предметы, заполняющие воздух в точке выныривания, были, есть и останутся для нас непреодолимой преградой.
Стоп. Я сказал «мы», «нас»? Занятно. Стало быть, я причисляю себя – страшно выговорить – к настоящим людям?
Хм. А разве не так? Во всяком случае, нас роднит умение телепортировать и клиническая беспечность. Точно помню: у той крепенькой девушки-коммандос, что позавчера пропустила меня к Марджори, а сейчас лежит мертвая, не болталось на груди никакого намордника дыхательного аппарата. Для кого и зачем доставать его из скафандровой? Разве пасомое эксменское стадо имеет оружие?
Еще как имеет. С десяток пружинных самострелов, уже успешно опробованных на дежурном офицере, выдранный из пальцев убитой автомат – это еще чепуха. С любовью выделанные, хорошо уравновешенные метательные заточки – тоже. За небольшой баррикадой, перегораживающей коридор поперек, тесно лежат десятка полтора эксменов, и один из них вооружен не чем иным, как самодельным огнеметом! На запальнике чадит язычок пламени, на стенах и потолке коридора жирные полосы копоти, воняет ракетным топливом, маслом, жженым пером и поролоном. Как минимум один выстрел уже был сделан, после чего в кубатуру была подброшена новая порция перьев и бумажной лапши взамен сгоревшей.
Что в Бабельсберге спланировано с толикой ума, так это данный коридор: проход в жилые покои офицеров и вице-адмирала расположен не в торце его, а сбоку. Трудно сдержать нападающих – но нельзя и выжечь защитников, не подставив себя под свинец. У милой компашки Лучкина нет средства, чтобы выкурить штабных. Осажденные не могут пробиться туда, где сумеют в полной мере обрести свободу телепортации, – осаждающие не могут покончить с осажденными.
Пат. Позиционный тупик, как под Верденом. Только у огнеметчика на закопченном лице пляшет веселая ярость, у остальных – серая тоска. Эх, мама, мама, стерва далекая, неведомая, зачем родила меня эксменом? По ошибке? Сама, говоришь, не хотела? Зачем тогда не придушила сразу после рождения?
– Разойдись, разойдись…
О! Оживление. Меня ведут. Дорогу, смертнички! Па-а-асторонись! От души пиная ногой хлипкую баррикаду – часть металлического барахла остается на месте, зато немагнитные предметы взвиваются в воздух, и, вращаясь в полете, четырежды рикошетирует то от пола, то от потолка какой-то несчастный дюралевый ящик, – я огребаю по шее. Поделом. Такого беспечного олуха сама Первоматерь Люси велела водить на поводке со скрученными за спиной руками и учить уму-разуму.
– Эй, комендант! – Лучкин предпочитает сам не орать, за него надрывается какой-то техник с прекрасными голосовыми данными. – Тут с нами этот твой… фаворит. – Вообще-то он называет меня другим словом, куда менее цензурным. – Хочешь поговорить?
Нет ответа.
– Вперед помалу, – шепотом командует Лучкин, держась сзади. – И не вздумай дергаться.
Лезвие заточки возле моего горла наглядно подкрепляет его слова. Все предельно ясно: мною будут прикрываться, как щитом, рассчитывая на то, что гнев командования, а возможно и – как знать? – личные чувства, заставят Марджори приказать не стрелять в ключевую фигуру операции «Эгида»… а если она и пожертвует мною, то, во всяком случае, ее колебания позволят выиграть несколько бесценных секунд.
Что же они, думают, будто автоматная очередь не пробьет тело насквозь?
Шаг сквозь теплую кружащуюся пургу. Еще шаг, еще… Все происходит очень быстро. Одна из охранниц штаба выскакивает в коридор, автомат в ее руках трясется, изливая шквал пуль, что-то жгуче дергает меня за бок – цапнули раскаленные клещи, – за грохотом пальбы, визгом рикошетов, а главное, за болью, я не слышу криков и не знаю, кто задет позади меня и помимо меня, и кто убит, а кто нет, но сейчас же точно посередине груди охранницы, между двух округлых холмов живой плоти возникает грубое оперение тяжелой стальной стрелы, затем еще одно, в плече, двойной удар отбрасывает охранницу к стене, и наконец, справа от меня, с воем пожирая кислород, проносится жаркая струя огня. Ярчайший цветок расцветает в торце коридора, еще живое женское тело без крика бьется в этом цветке, словно бабочка в лепестках невиданной орхидеи, а Лучкин прилип к моей спине, выронив свою заточку, вцепившись в мою одежду, как клещ, цел, но напуган и наверняка в глубине души не уверен, стоит ли ему и дальше рисковать собой, подобно заурядным смертным…
У меня есть четверть секунды, и я с наслаждением бью его по голени магнитной подошвой – попал! – рывок – и в падении, в нырке проваливаюсь в Вязкий мир.
Лиловая тьма.
Встать. Вперед, в штаб, к Марджори под крыло? Нет смысла. Поворот на сто восемьдесят. Теперь вперед помалу, и не раздвигая мутный кисель руками – куда там! руки как были скручены за спиной, так и остались, – а с наклоном вперед, как водолаз в тяжелом глубоководном скафандре, ступающий по илистому дну, продавливать собой вязкую субстанцию, ничуть не более уступчивую, чем масло или глицерин… еще шаг… еще…
Какое счастье, что в Вязком мире всегда есть куда ступить ногой, – много бы я сейчас наплавал без рук! Еще шаг. Еще! Еще!!! Главное – не ошибиться направлением, не отклониться от линии невидимого коридора, прорубленного в скале, не уйти в промерзлую оливиновую толщу космического булыжника с фатальным именем Ананке…
Тупо стучит в висках, будто я в самом деле водолаз, идущий по дну. Нет, это я заглотнул перед нырком слишком мало воздуха, но теперь уж до поры не вынырнуть, надо пройти весь этот коридор, наполненный вальсирующими хлопьями… далековато… совсем не простая задача даже в более спокойных условиях, еще бы десяток шагов вперед по коридору – и я уже ни за что не решился бы на обратный путь в Вязком мире.
