всю избу до последнего угла.
– Лезь ко мне в пасть… – выговорила жаба; когда она закрывала и опять открывала своё хайло, огонь то опадал, то снова вспыхивал, и от каждого слова Вояту одевало жаром. – Не сробеешь – будет тебе книга…
Это было особенно жутко – как будто печь с раскалённым нутром шевелит устьем и грозит поглотить. Воята зажмурился – может, всё это ему снится? Жаба, уже больше печи величиной, ждала с открытой пастью, внутри пылал огонь, наружу веяло жаром. Адская тварь зазывала его прямо в пекло.
– Заробел, комарик? – гулко выговорила жаба; пламенный свет заколебался, волны жара прокатились по избе.
Задорный бес живо подтолкнул Вояту; отбросив все мысли, Воята перекрестился, сделал три шага вперёд и прыгнул в огненную пасть…
Пламя затрещало вокруг; на миг его охватил жар, залила вспышка ужаса – из этого огня не выйти, это смерть, – но тут же он упал и покатился по чему-то ровному, твёрдому. Ощущение жара пропало, будто жаба языком слизнула. Воята попытался вскочить на ноги, его повело, он опять упал на бок, но встал на колени, опираясь руками о пол, торопливо открыл глаза…
Перед глазами плыло, в ушах шумело, голова кружилась, и поначалу он видел только смутные пятна огненного света, но небольшие – как от горящей свечи. Потом в глазах прояснилось, и он увидел, что это и правда огонёчки на фитилях, только не свечей, а глиняных светильников, где фитилёк из пеньки плавает в масле. Три светильника стояли на столе. Воята огляделся – он был посреди избы, и вроде бы той же самой. Оконце, стол, печь, лавки – всё на тех же местах. Дверь за спиной. Но изба изменилась – как будто ожила. Вся утварь сделалась целой, хоть и не новой, но крепкой, на ровных полках выстроились горшки и туеса. Крыша выровнялась и больше не нависала над самой маковкой. Прямо перед Воятой был красный угол, в нём полочка, на ней несколько грубо сделанных деревянных божков, которые здесь даже не притворялись Богородицей и святым Николой, как во многих избах.
– Ну как – пёрышки не обжёг? – спросил тот же голос.
Воята обернулся. Жабы не было, на конике сидел молодой мужчина – примерно его лет, с тёмными прямыми волосами до плеч, с небольшой бородкой. Густые смоляные брови над глубоко посаженными глазами… Он был бы недурён собой, если бы не всклокоченные волосы и безуминка в глазах, впрочем, придававшая ему некое диковатое обаяние.
Едва разглядев его лицо, Воята дёрнулся и вскочил. Перед ним был отец Касьян, только на двадцать лет моложе. Но не успел Воята испугаться, как заметил некие отличия. Нос с горбинкой от перелома. Лицо более узкое и продолговатое.
– Т-ты к-кто?
– Орёл-батюшка Владимир на престоле золотом, – усмехнулся мужчина, и голос его был тем самым, каким говорила жаба.
– Ты не шути.
– Чего мне не шутить – я дома у себя. Неужели не докумекал? Страхота я.
– Страхота… – изумлённо повторил Воята.
Вот откуда это сходство – они же с отцом Касьяном были родными братьями! Но Вояту поразило то, что Страхота, о котором он столько слышал, всё же имеет зримый облик, может разговаривать…
– А ты кто?
– Я – Воята. Парамонарь сумежский.
– Здесь чего надобно?
– Книгу Панфириеву ищу. Апостол. Еленка его сюда отнесла, когда её отец помер.
– А тебе он зачем?
– Мне надо…
Воята запнулся. Если он скажет, что собирается вручить Апостол отцу Касьяну в обмен на рябиновый батожок, чтобы вызволить Артемию, Страхота ничего ему не даст. Не отдал ведь самому Касьяну, который уже искал его здесь, видно, догадавшись, куда Еленка может унести книгу, которую больше никто не должен видеть. Отец Касьян – Страхоте злейший враг, а до Тёмушки, братовой дочери, ему и дела нет.
– Я хочу… Великославль в белый свет вернуть.
Воята ждал, что Страхота засмеётся, но у того ничего в лице не дрогнуло.
– Это тебе не Апостол нужен, – ответил тот так же деловито, как Кузьма, объяснявший, что и как делать с поковкой. – Псалтирь нужна.
– Псалтирь у меня есть. То есть у Власия она, – поправился Воята. – Но я её уже нашёл.
– Где? – Страхота подался к нему, вытаращив глаза. – Врешь, парень! Псалтири той сто лет никто не видел!
– А не вру! И не видели её не сто лет, а только двадцать пять… около того. Её вдова Еронова в Усть-Хвойский монастырь уволокла с перепугу. А мне отдали. И я… чего в ней содержалось полезного, уже прочёл.
– Ты по-гречески горазд? – недоверчиво удивился Страхота.
– Читать могу… Но там не по-гречески нужное-то написано. Панфирий писал, по-русски.
– Панфирий написал по-русски? – Страхота удивился ещё сильнее. – А ну, что там было?
Воята подумал немного. Но почему это должно быть тайной от того, кто двадцать лет как мёртв?
– «И пребысть аз в пещерах тридцать лет, – нараспев, же привычно прочел он на память, – молясь к Богу крепко день и нощь. И услышана бе молитва моя. Глас ко мне рече: иноче, рабе мой, молитва твоя вошедши на небеса прията бе. Виде аз ангела славна, он же рече: покажу ти видение, его же ради послан есмь. Виде аз: град велий светлый из вод глубоких извержен бе и в славе воссия. Рече ангел ми: аще обрящется муж честен и храбр, град извержен будет, внегда отворит ангел вратник златых ключей небес…» На этом в Псалтири всё, зато в Месяцеслове другое есть: «Внегда придется Ульяния великая на девятую пятницу малую, воссияет свет превелик, изыдет велия звезда светла, и будет стояти вверху озера».
Страхота слушал с видом явного изумления – похоже, он ожидал другого.
– Чего-то не хватает, – добавил Воята. – И это, чего не хватает, наверняка в Апостоле записано. Еленка сказала: видать, кто все три книги в одних руках соберёт, тот ключ получит, как открыть те врата и Великославль в белый свет вернуть. А в сие лето Ульяния – пятница великая придется на Девятуху – пятницу малую. Встретятся они снова, пойдут рука об руку к Богу за Великославль просить. Может, за всю жизнь это один раз такое…
– Нет, – наконец ответил Страхота. – Не в первый. Это в третий раз… В последний. Если не сейчас…
– В третий? – Пришёл черед Вояте выпучить глаза.
Страхота не ответил. Гибким движением он встал на ноги, откинул крышку коника и пальцем показал внутрь.
Воята подошёл поближе и осторожно наклонился. Перед этим он быстрым внимательным взглядом окинул самого Страхоту, но тот был ничуть не похож на упыря или ещё какого
