– А кто? – подала голос Предслава из полутьмы, и все обернулись к ней.
– Это… – Яромила тоже посмотрела на дочь своей сестры. – Такова была воля чуров.
– Неправда! – с болью вскрикнула Предслава, будто раненная стрелой, и Воята безотчетно обнял ее сзади, стремясь поддержать.
– Правда! – так же отчаянно крикнула Яромила. Она с трудом владела собой, дрожа и едва не плача, и даже у мужчин сводило живот судорогой и слабели ноги при виде горя и слабости этой всегда невозмутимой, сильной, мудрой, уверенной женщины. – Такова была воля наших предков! Они открыли мне… Давно, еще пока ты не вышла замуж. Еще когда тебя не сватали, мне было поведано, что женская ветвь потомства нашей бабки должна быть затворена на трижды девять лет от дня вдовства Дивляны. Это выкуп за то, что твоя мать осталась жива, хотя даже собственный муж желал ее смерти! Ты тогда была еще мала. Потому у твоей матери родился еще сын, но не рождалось больше дочерей. И, вспомни, ни у кого из дочерей Радогневы больше не появлялись внучки, только внуки. А когда ты вышла замуж, от срока оставалось двенадцать лет. Четыре прошло. Восемь осталось. я не хотела… Но чуры повелели… Они сказали, что трижды девять лет должно пройти, прежде чем вызреет в Огненной реке сила нашего рода, и тогда вынет Сварог искру и вынесет ее в белый свет, да так, что всю землю она осветит собой и сделается новым солнцем в небесах. Я лишь исполняла волю предков. Прости меня. – Княгиня поклонилась племяннице в пояс. – Но ни я, ни ты ничего не можем здесь поделать.
– А что твой сын… моего мужа… под стрелы козарские на Суле послал… тоже воля предков?
– Что нам был твой муж? – холодно и жестко ответил Ольг и наконец вышел из-за стола, встал рядом с женой прямо напротив Велема. – Он нам не родня. Зато Деревлянь теперь наша навсегда. И если он был тебе дорог, я даже готов заплатить выкуп… из родственной любви, хотя никто не докажет мою вину в его смерти. Он знал, что делает, и стреляли в него козаре Заслава. А ты получишь нового мужа. Не менее родовитого, но гораздо умнее.
– Спасибо за заботу. Но мне от тебя ничего не надо. Вы уж обо мне позаботились: вдовой я бездетной осталась и чуть к Князю-Ужу не ушла с камнем на шее, Деревлянь для братца Свенти оберегая. я возвращаюсь домой. И ты не жалей обо мне. – Предслава обернулась и нашла взглядом Берислава, который от потрясения почти протрезвел. – Не жалей, что я тебе не досталась. Восемь, девять лет мне еще дитя не родить – а при бездетной княгине ты долго на белом свете не заживешься. У козар стрел еще много.
Она шагнула вперед и забрала со стола свою лелёшку.
– Ты бы хоть с матерью посоветовалась, чем такое творить, – сурово бросил Велем Яромиле. – От кого другого бы ждал, но не от тебя!
Яромила опустила глаза и промолчала. Ее больно ранило явное осуждение брата, который всю жизнь любил ее, но выбор она сделала очень давно. И тогда же совершила первое, молчаливое предательство своего рода: ведь она знала, зачем Ольг, тогда еще варяжский князь Одд Хельги, направляется в Киев, где правил в то время их свояк Аскольд. Знала, но никому ничего не сказала. Она выбрала Одда, и он за это сделал ее княгиней Русской земли.
Предслава пока была слишком взволнована, чтобы толком осмыслить все услышанное и решить, кому и насколько она верит. Но кое-что она поняла. Может, Ольг все же заставил жену затворить чрево племянницы и лишить род Мстиславичей новых наследников, а может, просто ловко уцепился за Макошину нить. Но было ясно, что в Русской земле, которой сам же он дал это имя, в его лице воцарилась совершенно новая, невиданная доселе сила и власть. Сила, имеющая какие-то свои особые цели, способная использовать волю предков, но не подчиняться ей.
С князем Ольгом и Яромилой ладожане расстались внешне хорошо, но холодно. Чтобы не радовать своих врагов и не позориться внутриродовым разладом, они в оставшиеся до отъезда дни вели себя по-прежнему мирно. Велем поехал в Чернигов и пировал там на свадьбе Придисы и Унебора, но уже без прежнего доверия и воодушевления. Предслава со своими челядинками жила не с прочими женщинами, а с Велемом и его людьми. Несмотря на все свое дружелюбие, ладожский воевода становился неколебим, как гора каменная, если речь шла о безопасности его крови.
– Я хочу получить в невестки твою дочь, – прямо сказал он Ольгу. – Но уберечь дочь моей сестры я хочу больше. Хочешь – отдавай невесту, не хочешь – другую найдем, но Предславу я здесь не оставлю.
– Я не нарушу данное слово, – холодно ответил Ольг. – Моя дочь войдет в твой род. Но она не знала, что это случится так скоро, и не полностью приготовила приданое. Пусть твои люди приедут за ней через год.
Велем кивнул. Отговорка, что-де приданое не готово, годится для тринадцатилетней невесты, но не для зрелой девы шестнадцати лет. Если бы у Зарялы и впрямь до сих пор не было готово приданое, это означало бы, что она неумеха, не рукодельница, которую замуж вообще брать не стоит. Но Велем не винил Зарялу. Она-то была готова идти замуж, но ее отец оказался не готов отдавать дочь, не выменяв ее на другую. Однако Ольг, при всем его хитроумии, имел четкие понятия о чести и ни в коем случае не взял бы слово назад. Он стремился лишь выиграть время, за которое изыщет способ обернуть дело к своей пользе.
Предславе никто не препятствовал уехать с Велемовой дружиной, и не только Яромила, но и сам Ольг при прощании в Киеве обходились с ней ласково, будто убеждая забыть причиненное зло. Но она закрыла для них свое сердце, хоть и чувствовала стыд и неловкость – ведь это была ее ближайшая родня. Что-то встало между ними – что-то трудноуловимое, но мощное, чего она даже за четыре года жизни в княгинях не осознала полностью.
Сестра матери, ее муж и их сын не позволили ей, Предславе, иметь детей, покрыли позором бесплодия, а потом и вовсе лишили супруга. Осознав, что Володыня погублен руками братца Свенти, она заново принялась рыдать от горя, жалости и жестокой обиды. Володыня не заслуживал такого конца, и она все-таки прожила с ним четыре года – ее не могло оставить равнодушной совершенное по отношению к нему предательство.
– Они, Ольг со Свентей, самый мягкий способ выбрали, – утешал ее Белотур, с отеческой лаской поглаживая по спине. – Могли ведь и похуже чего придумать. Засаду подстроить. Или приказать своим в деревлян стрелять, а потом сказали бы, что обознались. И такое бывает. А тут Свентя Володыню только раздразнил. У него выбор оставался, и он сам его сделал. Мог бы и не лезть на рогатину – глядишь бы, жив остался.
– Надолго ли? – всхлипывала Предслава. – Уж коли они решила, что Воло… ды… Володыне не жить, так шелкова ли петля, пенькова ли – все одно петля…
Черниговская свадьба из-за всего этого вышла не слишком веселой, даже бедная Придиса имела подавленный вид и посматривала на родню как-то беспомощно. Она была ни в чем не виновата, но, глядя на нее, Предславе вспоминались упреки, которые Заряла бросала Вояте в день сватовства. А ведь Заряла была права: это ее мать, Ведислава Дировна, имела все права быть старшей женой Ольга в Киеве и княгиней Русской земли. Но он сделал княгиней Яромилу, совершенно чужую здесь, и оказывал ее дочери явное предпочтение во всем.
С Зарялой они до отъезда из Киева больше не виделись. Просватанной невесте полагается сидеть дома и не мелькать на людях, и Заряла, обреченная ехать в такую даль от родного дома и матери, дулась на весь свет.
Она не знала о том, что самые ее неприятные опасения могли бы и сбыться. Как-то в Чернигове, во время свадебных торжеств, Велем, медовухой и веселыми песнями приведенный в особенно благодушное настроение, обнял Вояту за плечи и спросил – как и у него самого его собственный отец однажды двадцать лет назад:
– А ты-то когда женишься?
– Да я… – Воята посмотрел куда-то в сторону. – Я, вуюшко, видно, вовсе веденицу брать не стану. Есть Юлука, чтобы неспособным не считали, – и будет с меня.
– Почему? – Велем удивился. – Засиделся ты у меня в отроках, это правда, но не навек же! я тебе невесту найду хорошую!
– Не надо, вуюшко! – душевно попросил Воята. – Спасибо за заботу, да только не надо мне невесты.
Что-то в его голосе насторожило Велема: чувство отречения, будто скрытая тоска по чему-то недоступному, из-за чего все прочее не в радость. Остаться неженатым племянник, здоровый парень, никак не мог – позор и ему, и всему роду. Что-то здесь не так. Этому странному упрямству должна быть весомая причина. И Велем мог подумать только одно. В памяти всплыли кое-какие наблюдения… и он сгреб сестрича за грудки, поднял и не шутя припечатал спиной к стене.
– Так что же ты молчал? – рявкнул он. – Что же ты не сказал-то? Что я тебе, вуй родной или зверь лесной? Сказал бы, я бы…
