Понимая, что еще ничего не закончилось, ведун посвятил половину дня обходу поверху крепостных стен и нашептыванию на них заговора от «чернеца и черницы» – одного из лучших против порчи, сглаза и прочих колдовских штучек.
Спустя некоторое время вода в реке неожиданно замедлилась, а во рвах – забурлила стремительным потоком, с шумными водоворотами, подмывающими крепостной берег. В качестве ответа Олег пустил за ров несколько заговоренных стрел с костяными наконечниками, несущими бессмысленные знаки, похожие на руны, и наговор «золотушной змеи», чаще используемый для изгнания из домов лихоманки, рохлей и прочей нежити, таящейся в тайных схронах. Но против носителей колдовского знания оно тоже годилось. Ведун очень рассчитывал, что, найдя странные стрелы, булгарские ратники отнесут их своим волхвам – их-то наконечник и ужалит.
Прошел день – водовороты исчезли. Значит, план сработал на твердую пятерку. Нет мага – нет и его колдовства.
На Олега тоже охотились – раз пять крестик у запястья нагревался так, что его хотелось снять. Но ведун окуривался, отливался воском, отгораживался в кругах, нарисованных заговоренными на полную луну мелками со змеиным зубом, отчитывался молитвами на Сварога и Хорса – и вроде отбивался. Стрел, камней или сулиц в него не метали. Но на всякий случай он все равно постоянно носил кольчугу. Холодное железо – оно не только против магии, оно и против костяных наконечников тоже неплохо действует.
Между тем булгарские чародеи не сдавались. Едва во рвах установилось обычное неторопливое течение, как среди бела дня со всех окрестных домов, полей, рощ и лесов к крепости потянулись серые полевые и домашние мыши. Они бежали по слободским улицам темными живыми ручьями, сливались в единую реку возле угловой башни и бесстрашно бросались в ров, отчаянно виляя хвостами и работая лапами. Грызуны тонули сотнями, но выплывали тысячами, кидались на вал, подрывали укрепления или ныряли в уже сделанные местными зверьками норы; лезли на стены, выискивая щели между бревнами, и забирались в них, но в большинстве переваливали через верх, метались между стражниками, проскакивали вперед и спрыгивали вниз, в город. Кто-то из ополченцев визжал, пытаясь спрятаться, кто-то старался серых врагов затоптать, кто-то колол их копьем. Но с равным успехом можно было отбиваться мечом от дождя. Пару капель разобьешь, но тысячи прорвутся.
Через несколько часов Унжа кишела грызунами, рвущимися к припасам, жрущими все подряд, готовыми за три-четыре дня оставить город без единого хлебного зернышка, без кусочка сыра, без пряди мяса…
Однако спустя пару часов вся эта смертоносная армия пушистых крохотулек опять выплеснула на улицы, ринулась к тайницким воротам в приречной стене, прокатилась вдоль берега и под нижней угловой башней отважно ринулась в воды рва. Многие сотни зверьков тонули, многих уносило течением в Унжу, выбрасывало на берега, путало в водорослях, иных жрали какие-то крупные рыбы, приплывшие за вкусной обильной добычей. Но многие тысячи все-таки переправились и, мокрые, счастливые, разбежались в разные стороны, обретя внезапно отнятую поутру свободу.
За всем этим с высоты привратной башни наблюдали ведун, княжич, несколько бояр и Сирень. На противоположном берегу тоже появились зрители: старуха в меховых лохмотьях, увешанная гроздьями амулетов, со впутанной в волосы травой, листьями, прочим мусором, и пятеро бояр в сверкающих начищенными пластинами куяках, причем один из воинов носил на плечах багряный плащ.
– Я могу идти, колдун? – шепнула Олегу на ухо Сирень. – Они не вернутся, а Водяной обещал мне показать, как голыми руками рыбу поймать можно.
– Спасибо тебе, милая, – так же тихо сказал ведун. – Очень выручила.
Старуха по ту сторону рва вскинула лохматую голову, встретилась взглядом с ведуном. Олег сделал пару шагов навстречу, остановившись у самого края боевой площадки. Старуха тоже шагнула к нему, положила на землю свой посох, опустилась на колени и склонила голову в таком низком поклоне, что вроде даже уперлась лбом в землю. Надолго замерев, через несколько минут она все же поднялась, забрала посох и, тяжело опершись на него, сказала что-то боярину в красном плаще. Тот резко отпрянул, ушел. Свита побежала следом. Бабка же медленно поковыляла по дороге прочь.
Олег вздрогнул от залихвастого переливчатого свиста над ухом, поморщился и отступил в сторону. Остальным идея ключника понравилась, и освистывание поверженного противника рассыпалось в птичье многоголосие, которое покатилось по всей стене, вернулось обратно, снова рассыпалось на отдельные голоса.
– Навеки благодарен тебе, боярин! – княжич Чеседар порывисто обнял Середина. – Ну, братья и други мои, на пир честной вас всех зову! Победу нашу над врагом отпраздновать!
В этот раз ведуна проводили в княжеские палаты, как дорогого гостя, и место за столом отвели самое старшее: подле хозяина, по правую руку. Толстяков в шубах ныне здесь не было. Видать, позора не захотели – ниже гостя сидеть. Однако остальной служивый люд высокое место русского боярина не смущало, и они с готовностью провозгласили первую здравицу именно за него:
– Долгие лета боярину Олегу! Любо чародею великокняжескому! Слава!
Второй раз ковши с хмельным медом подняли за княжича Чеседара, мудрость которого помогла отстоять город, третий – за отца его, могучего и победоносного князя Арбажа.
– А ты чего такой хмурый сидишь, боярин? – удивился поведению гостя юноша. – Ты ведь самым сильным волхвом на земле оказался! Слабых чародеев булгары бы не привели, умелых и знающих в поход выбрали.
– У меня есть для тебя два известия, княжич, – ответил ведун, не забывая уминать заливную щуку. – Одно хорошее и одно плохое. Тебе какое первым сказать?
– Хорошее… – улыбка сползла с лица юноши.
– Булгары ни разу ни пленных к стенам не приволокли, ни головы отрубленной не показали, ни добычей не похвастались. Стало быть, отец твой с армией не разбит, воюет успешно и на подмогу в любой час подойти может. Посему каждый лишний час, что ты супротив булгар выстоишь, может твой город от гибели спасти.
– А плохое?
– Булгары о сем тоже знают и с нападением наверняка поторопятся. Готовиться к сему надобно, а не меды хмельные распивать. – Сам Олег тем не менее наколол себе несколько кусков убоины, сверкающей глянцевым жирком. Многие дни перебиваясь с воды на вяленое мясо, он от хорошего обеда отказываться не собирался.
– Экий ты завсегда мрачный, боярин Олег, – опять рассмеялся княжич. – То штурмом пугаешь, коий так и не случился, то колдовством, с которым за полдня справляешься, то голодом, никем не замеченным. Видать, жизнь у тебя тяжкая выдалась – токмо плохое в ней увидеть способен. Однако же воин ты знатный и чародей умелый. И посему еще раз за тебя корец поднять желаю. Выпьем, други, за долгие лета гостя нашего, что от напасти кровавой Унжу уберег, колдунов булгарских опозорил, у рати булгарской клыки ядовитые вырвал!
– Любо боярину! Любо! – согласились, подняв свои полные хмельного меда «уточки», остальные воины.
– Смертные, не знающие истинной силы колдовства, зело преувеличивают его возможности, – покачал головой Олег. – Нет в мире большей силы, нежели мощь человеческого духа и людской настойчивости. В вас главная основа державы любой, воины. В вас, а не в хитрости моей. Будете вы стеной гранитной стоять – тогда и чары на пользу. Рассыплетесь – никакой кудесник ничего не изменит. За вас, служивые, живота ради земли своей не жалеющие! За вас выпить хочу!
– Долгие лета кудеснику княжескому! – восторженно закричал уже хмельной ключник, вскочив на ноги и вскинув ковш выше головы. – Люб нам такой сотоварищ! Настоящий побратим! В дружину его хотим!
– Любо, любо! – поддержали его остальные ратники. – Верим боярину Олегу! Хотим его в побратимы!
Гости выпили, и юноша, откинувшись на спинку кресла и развернув плечи, весьма уверенно сказал:
– Вестимо, боярин, быть кудесником при дворе князя всей Руси, Ильмень-морем любоваться, гостей заморских привечать – оно почетнее будет, нежели середь лесов густых хозяйничать. Однако же вижу я, что не на землях отчих ты сидишь, а по миру странствуешь, и добро твое лишь в суме чересседельной помещается. Воин ты достойный, мудрость твоя несчитана, опыт цены великой стоит. Посему прошу тебя, боярин Олег, в дружине моей тысячником остаться. На кормление тебе удел в верховьях Вятки дам, вместе с волоком, изрядный доход приносящим. Пахоты с сотнями дворов, пасеки, ловы по рекам тамошним, леса… Доход твой без малого княжеским будет, усадьба – городу целому под стать, личная дружина малая под рукой.
– К себе на службу зовешь али к отцу своему? – вежливо поинтересовался Олег.
– У отца моего княжество великое, не меньше Галицкого, – забеспокоился княжич. – Города великие и многочисленные: Унжа, Чес, Уржум, Чуна, Паозер, Анваж. С галичанами мы исстари в союзниках. Меня князь ужо сейчас на столе своем оставляет, дела доверяет вершить, рати в сечу водить. Да продлят боги его счастливые годы, однако же придет и мой час земли сии в длани свои принимать. Народ заволочный меня привечает, куда более братьев любит, с охотою в наместники принимает, слову внимает. Верховье Вятки в моем уделе лежит, отцом при рождении отписано. Им я в своем праве награждать!
