скрытый под плащом светлый камзол и мешаясь с подмерзшей грязью на дороге.
Мир перевернулся в глазах Алексея и взывающего к нему брата он уже не слышал. Холод стремительно охватывал его тело, и последнее, что Алексей увидел была паутина созвездий, где запутались его гнев и страхи, оставляя пустоту, в которой он растворился.
Лев Орлов
День здесь начинался, когда небо на востоке заливалось багрянцем. Туманы стелились по полям и лугам, ластились к руке батюшки, плотные и влажные. Местность полнилась трелями соловья и стрекотам насекомых. Природа пробуждалась после безмолвной ночи.
Именно в этот час охота казалось Льву наиболее прелестной. Лес ещё не наполнился денной суетой, и можно было уловить каждый шорох: как заяц стучит лапой по поваленному дереву, как лось пьет из ручья, как лиса покидает нору.
Лошадей оставили у развилки, их топот в пробуждающимся лесу был излишен. Лев дышал полной грудью, ступая след в след за батюшкой. Рядом бесшумной поступью следовала за ним Мокошь, любимая гончая, которую три года назад ему преподнесли Кириваткины в качестве подарка на десятилетие. Её мощные лапы оставляли чёткие следы на земле, острые уши поворачивались, то в одну, то в другую сторону, улавливая малейший шорох. Она была крупнее обычных гончих, и могла завалить даже кабана. Мокошь набрасывалась на дичь со всей свирепостью, что жила у неё под кудрявой белоснежной шёрсткой. Но стоило Льву протянуть руку, как она нежно льнула к ней.
Домой они возвращались, когда погода становилась знойной и рубашка, пропитанная потом неприятно липла к телу. Ополоснув лицо в ручье, отец и сын соорудили носилки из крепких еловых ветвей и привязали к лошадям, захваченной из дома веревкой. Мокошь весело скакала рядом, сегодня ей посчастливилось впиться в шею молодого оленя. Вкус крови на языке будоражил её нутро и заставлял требовать игры.
Лев прикрепил связку из трёх зайцев к седлу, и отец с сыном тронулись в путь. Мокошь заливаясь лаем неслась вперёд.
— Опять эта грязь, — тяжело вздыхала матушка, наблюдая, как дворовые открывают ворота охотникам.
Она поморщилась и сделала глоток чая из любимой фарфоровой чашки. Чайных сервизов у неё было немерено: позолоченные, посеребренные, расписанные цветами, и птицами, был даже из ольпаского фарфора. Все они аккуратно лежали в резной антресоли и бережно содержались. Это коллекция успокаивала матушку в моменты, когда, что — то шло в разрез с её замыслами. В такие моменты ей было трудно собраться, и матушка была готова прибегнуть к крайним мерам. Впрочем, подобное поведение было свойственно всем представителям графского дома Краевских.
Сидящий в соседнем кресле Андрей отложил книгу, и тоже взглянул в окно, чтобы увидеть чуждую ему праздную жизнь. Заметив лошадей, тянущих за собой убитого оленя, он поморщился, словно сударыня Орлова посмотрелась в зеркало, на столько матушка и сын были похожи. Весь задний двор вновь будет в пятнах крови и ошмётках мяса.
Разрубать плоть было не трудно, проблема возникала, когда топор натыкался на кость. Но этот олень был молодой и со второго удара Льву удавалось перерубить бедренную кость. Внутренности складывались в корыто, чтобы Мокошь могла ими полакомиться. Всё, кроме ребрышек, которые подадут сегодня на ужин, будет упрятано в погреб к остальной дичи.
Пока дворовые перетаскивали куски мяса, батюшка омыл руки в ведре, и вдохнув полной грудью, сказал:
— Завтра по утру будет дождь.
Лев всё ещё по локоть в оленьей крови, вздохнул. Охота на завтра отменялась.
— К чему всё это? — морщила свой тоненький носик матушка, как только отец с сыном переступили порог поместья. — Дворовые управились бы и без вас. И выстави вон это животное, — махнула она веером на Мокошь, осторожно ступившую в дом.
Гончая заскулила и поджав хвост, прижалась к полу.
— Матушка, — протянул Лев. — Но позволь, я сам вымол ей лапы. Она чистая.
— Что делается в этом мире? Он сам её намыл, словно служка, — сокрушалась матушка. — Веди себя, как подобает графскому дитя, и пусть это порождение нави пойдет вон.
— Брось, — примирительно сказал батюшка. — Пусть наслаждается сельскими забавами.
Матушка хмыкнула, и удалилась, не заметив, как граф Орлов подмигнул сыну. Мокошь радостно возликовала и принялась тереться о ноги хозяина, покусывая его за ладонь.
Следующим утром, как и предсказывал батюшка, пошел дождь. Лев наблюдал, как капли скатываются по окну библиотеки, и тяжело вздыхал. Перед ним лежала книга, которая долгое время была открыта на первой страницы. Графиня Орлова велела осилить её полностью, но что — то настроение сегодня было не учебное. Все эти стеллажи и множество книг, словно давили на него, а так хотелось глотка свежего воздуха и музыки ветра, которую он исполнял, путаясь в кронах деревьев.
— Главное начать, — говорил брату Андрей, который давно прочитал не только эту, но и множество других книг.
Вдруг, дом содрогнулся и часть тяжелых фолиантов попадала с полок. Дремавшая у ног хозяина Мокошь встрепенулась и звонко залаяла. Лев точно знал две вещи: это из подвала, и причиной тому увлечение матушки.
— Простите, простите, я не удержалась, — щебетала Варвара. — Она была так прелестна.
— Хвала Роду, ты цела, — погладил её по голове батюшка.
За спиной старшей сестры, в клетке, прутья которой были опутаны тонкой паутиной колдовства, мирно дремала химера, вдохнув забвения. Вокруг её мощных медвежьих лап, поддерживающих кабанью голову, обвился толстый змеиный хвост с головой гадюки на конце. Черные чешуйки поблескивали в свете свечей, завораживая и маня опасностью. Лев с самого её появления мечтал поохотиться на эту зверюгу.
Матушка сокрушенно качала голой.
— Беда минуло, но безрассудство, твой большой порок. Не думай ещё туда соваться.
Варвар опустила голову на грудь, тоненькими пальчиками теребили подол, густой румянец залил ей щеки и уши. Но вот она подняла на матушку свои большие голубые глаза, доставшиеся ей от батюшки, и робко произнесла:
— Но ведь, вы сами учили меня с ней обращаться. Я всё запомнила.
Графиня Орлова тяжело вздохнула.
— Химера не для утех и самонадеянности не спускает. Чтобы тянуть к ней руки нужно знать больше. Сначала освой это искусство в совершенстве, а затем применяй.
Хоть матушка так и говорила, но сама держала химеру вместо домашней зверушки.
В отличии от старшей сестры, маленькую Алёнушку, которой едва исполнилось десять, ничуть не интересовали заговоры и смутные явления. Она любила брать матушкины бусы и туфли (они были ей ужасно велики), чтобы, натянув всё имеющееся на себя, красоваться перед зеркалом.
— Батюшка, прошу, — умоляла она отца, потираясь о его локоть своими пышными кудряшками. — Мне так хочется, так хочется. Всего лишь один маленький
