Иван Тропов - Балтиморская матрёшка

Лампа нацелена мне в лицо, свет режет глаза.

— В какой вариант вы играли? Звук был родной, кустарный перевод или полная локализация?

— Перевод.

— Раньше вы говорили: «перевод, кажется».

— Я столько раз говорил про этот перевод, что мне уже не кажется! Я уже сам верю, что это был перевод, даже если на самом деле звука вообще не было!

— На два тона ниже. И впредь потрудитесь выражаться предельно четко. Это ясно? Не слышу ответа.

— Ясно!

— Хорошо… Не отводить лицо от света! Диск был родной, лицензионный или пиратская копия?

— Пиратка… «Пиратка, само собой», как я отвечал раньше!

— Разговорчики! Постарайтесь вспомнить до мелочей, как был оформлен диск. Начните с описания вкладышый. Что было на лицевой стороне?

Мне хочется выть, рычать и рвать зубами, причем одновременно! Я же ему уже тысячу раз говорил, как выглядел диск! И тот конкретный, и вообще все диски! К каждой игре, в какую я когда–то играл или просто брал в руки подержать! Бесконечные часы, под этой нестерпимой лампой, свет режет мои глаза, буравит виски, выедает мозг…

— Не отвлекаться! Глаз не закрывать! Начинайте описывать. Подробно и четко, важна каждая мелочь.

И темнота. Полная, стирающая глаза темнота. Я никогда в жизни не видел такой темноты, пока не попал сюда. Когда даже не можешь понять, закрыты глаза или открыты?

Темнота и тишина. Они размывают мои глаза, мое сознание, меня самого. Никогда в жизни… Была ли вообще эта жизнь? Вся моя прошлая жизнь кажется такой странной, нереальной…

Память о ней есть. Но память — это не прошлое. Эту память в мою голову записывает специальная машина. Когда я засыпаю, машина стирает все, что было в моей голове, и записывает туда вымышленный кем–то мираж. Это миг, когда я просыпаюсь, уверенный, что у меня была жизнь. Полная красок жизнь до того, как я попал в это черно–белое место. И время, которое я провел уже здесь, бесконечные мучительные дни, которых на самом деле не было, потому что в действительности все мои дни одинаковые: каждый день повторяется одно и то же: миг назад я проснулся, и знаю только то, что есть в моей памяти… Могу ли я верить, что все это в самом деле было со мной, а не записано в меня миг назад?

Такой машины не может быть. Мозг устроен не так, как компьютер. Мозг — это слитые вместе и память, и процессор. Ассоциативная иерархия с обратными связями. Память–процессор, одно целое, которое нельзя разъять на составные части, не уничтожив. Если стереть всю память, пропадут и все процессорные ядра.

Эта мысль какая–то инородная, выбивает меня из колеи. Лишь теперь я понимаю, что это не моя мысль, а чужой голос. Разные голоса.

— А если убежденность в том, что мозг устроен вот так, это всего лишь одна из выдумок в том сейве, который машина записала в тебя минуту назад? Как и все прочие воспоминания? Про учебу в школе, уроки физики, биологии и истории. А на самом деле ничего этого никогда не было. Ни уроков, ни самих Ньютона с Карлом Великим. Мир устроен иначе, совсем иначе, ты даже не можешь вообразить, насколько…

Это Туз. С трудом, как сороконожка, задумвшаяся о своих ножках, я наконец расплетаю, где мои мысли, а где чужие голоса.

— Это называется солипсизм, — голос Батыя. — Логически непротиворечиво, но практически бесполезно.

— Если только уверенность в том, что это практически бесполезно, не еще одна выдумка искусственной памяти, — звучит в темноте голос Лиса.

Туз, Батый, Лис. Все в сборе, не считая Пацака. Но того такие разговоры как раз усыпляют.

— Но зачем? — возразил Батый.

— Чтобы мы верили всему тому, что есть в нашей памяти, — сказал Туз. — Чтобы вели себя так, куда подталкивает нас эта память.

— Все это вместе — зачем? Кто–то создал сложнейшую машину памяти, это невероятное место, поместил нас всех сюда — и все это только для того, чтобы затем гонять нас бесконечно по петле одних и тех же ощущений? Не слишком ли неправдоподобно?

— Неправдоподобно — это то, что ты нам рассказывал о своем якобы прошлом! — огрызнулся Лис. — Вот уж во что ни один нормальный человек никогда бы не поверил, а ты веришь, да еще и нам на уши вешаешь!

Я разлепил губы:

— А ты сам, Лис?

— О, Месир с нами! Что?

— Разве у тебя в воспоминаниях нет никаких странностей и несуразностей?

— Ну вот только не надо! Я из вас всех здесь самый нормальный.

— Да? Ну и почему же ты тогда оказался здесь?

Лис фыркнул в темноте.

— Да я бы почти и не попался… Этот их пункт… Да мне тот пункт сразу не понравился! Что я, призывных пунктов не видел? Обшарпанные стены, на полу бугристый линолеум, скамейки из драного кожзама, да пара стареньких иномарок перед входом — много ли на мелких взятках насобираешь? В нашем Волоколамске именно такой. И я уже почти откосил, все готово было, только конвертик отдать.

Дежурный бубнит: «…захОдите, становитесь на коврик по стойке смирно и представляетесь: призывник такой–то…», а я от нетерпения пританцовываю, рука уже в кармане. Отдать конвертик — и привет, армия. Я тебя тоже очень люблю, любовью святой и платонической, и чем ты дальше, тем крепче наша любовь. Берусь я за ручку двери в кабинет комиссара…

Вот тут–то он и появился. Прилизанный такой очкарик с залысиной. По виду — ну натуральный маменькин сынок в годах. Шея тоненькая, линзы с палец толщиной, лупы! А на плечах — по звездочке меж двух полосок. Нормально, да? А он уже пачкой листов машет:

— Господа, господа! Внимание! Маленькое статистическое исследование! Прошу вас, присядьте, достаньте ручки.

Раздал всем бумажки. Вроде тестов на ай–кью, только какие–то странные.

Я даже не заметил, как полчаса пролетело. Честно все прорешал, хотя и не собирался. Интересные тесты. Умные. Но у меня тут дело есть, да? Отдал я майору тест, и к двери, чтоб конвертик отдать, получить свою полную непригодность к строевой, и распрощаться с этим клоповником на пару лет, до следующего конвертика. Берусь я за ручку двери…

— Подождите, молодой человек, — майорчик говорит.

Сам в мой тест смотрит. И не просто глядит, чтобы проверить, что я все галочки расставил, а по–умному так смотрит. Явно разбирается, где какие ответы должны быть. Потом на часы глянул, присвистнул, и радостно так на меня смотрит:

— А может быть, вы еще и компьютерные игры любите?

В глазах надежда светится. Ну, я, конечно же, отвечаю:

— Я? Что вы! Вообще не играю.

— Как? — он прямо завял. — Совсем–совсем?

— Увы. Терпеть не могу.

И еще не успел договорить, как понимаю, что попался, как лох на каменном перекате. Слетела с майорчика напускная грусть.

— Отлично! — говорит. И за руку меня хвать. — Идите–ка за мной!

И тянет в кабинет комиссара. Входит без стука.

— Господин… э–э… — Тут мой майорчик пальцами так на комиссара щелкает, будто от официанта подсказки ждет. — Дайте–ка мне его бумаги, а в отчете проведите по нашему ведомству. Вас должны были предупредить.

И что я вижу? Дают этому очкарику мое дело без единого вопроса. Он меня ведет к выходу, но не к обычному, а во двор. А там среди стареньких иномарок — красуется глянцевый, как рояль, «мерин» с черными номерами и синей мигалкой. Салон кожаный. Пока я пытался все это вместе сложить во что–то осмысленное — с каких это пор призывников развозят на распределительные пункты на таком вот? — мы уже до Москвы домчались. На Зеленоград сворачиваем.

Тут мне мигом припомнились разные побасенки, которым я, конечно, никогда не верил — как человек разумный… но тут чую, надо рыпаться. Бултыхаться, пока не засосало и битум не застыл.

— Гм–гм! Простите, а с кем имею честь?

Майор медленно так ко мне оборачивается. Удивлен так, будто с ним мышь заговорила. Вдруг улыбается, кивает поощрительно:

— Любопытство — залог развития интеллекта.

И сует мне удостоверение. Не просто показывает — а прямо в руки дает.