Прошли дни, и Каттер затвердил новые правила, научился не попадаться на глаза милиционерам, которые патрулировали все без исключения улицы, но особенно на Речной и Темной сторонах, а также в Собачьем болоте. Они утверждали, что именно там засели недобитые коллективисты, и охотились на них, не зная пощады.
Каттер молчал, видя, как милицейские наряды волокут из разбитых зданий мужчин и женщин, которые громко вопили о своей невиновности или, напротив, выкрикивали повстанческие лозунги. Он опускал глаза. Но несмотря на свое оцепенение, на пропускных пунктах он лгал без всякого страха, потому что ему было все равно, уличат его или нет, а миновав стражей, шел дальше, не чувствуя радости.
Центр города сохранил свою красоту. Площадь Биль-Сантум и Вокзал потерянных снов устояли. Рядом с ними казалось даже, что не было никакой войны. Спирали превратились в кляксы. Здание Вокзала потерянных снов нависало над городом, словно божество. Каттер поднимал голову и смотрел на очертания его крыш, разыскивая то место, где побывал.
В последние дни Коллектив повторил отчаянную попытку атаки с помощью надземки. Набитый взрывчаткой поезд покинул станцию «Селитра» и помчался, ускоряясь, к Вокзалу потерянных снов, чтобы разнести величественное сооружение на куски. Но этому не суждено было сбыться. Храбрый от спирта и близости смерти машинист-камикадзе протаранил затор у станции «Коварная» и попер дальше, к станции «Слюнный базар», но милиция взорвала поезд на подходе, проделав огромную дыру в парившей над городом паутине подвесных дорог. На поврежденной Южной линии шли восстановительные работы.
Плакаты на стенах, газеты, бесплатные прокламации на восковых валиках в каждой будке вокситератора в один голос твердили о победах правительства: тешская контрибуция, извинения дипломатов, возрождение общества. Мы живем в тяжелые, но полные надежд времена, говорилось в них. В числе надежд назывались и новые проекты, в том числе экспедиция через континент. Она должна была повлечь за собой новый виток экономического развития и экспансию на запад. Каттер бродил по городу. Речная сторона лежала в руинах. Трупы хепри, оставшиеся после Бойни Дикобразов, убрали, но пятна со стен кое-где так и не сошли. Оболочка извергнутого домовыми червями вещества местами потрескалась, обнажив кирпичную кладку стен.
Каттер бродил и наблюдал за строительством. По всему центру города зияли дыры от снарядов: куда ни повернись, всюду груды бетона, извести и обломков мрамора, а между переулками появились новые, выстланные обломками кривые ходы. В Барачном селе верхушку милицейской башни окутали леса. Подвесная дорога исчезла. Когда башню восстановят, дорогу проложат опять.
На холме Мог, недалеко от исконной территории Коллектива, на самой границе с охраняемой зоной, но где уже не действовали военное положение и комендантский час, Каттер снял жилье под своим новым именем. Он платил деньгами, заработанными в таких местах, где в прежней жизни ему не доводилось даже бывать.
Нью-Кробюзон лежал в руинах. Статуи были разбиты, целые районы залиты кровью и обожжены огнем, на многих улицах остались лишь фасады домов — здания словно выпотрошили. Жилые дома, церкви, фабрики, плавильни сделались пустыми и хрупкими, как старые черепа. Обломки судов плыли по рекам.
Каттер узнал, как можно присоединиться к подпольной сети, при том что от нее остались лишь отдельные обрывки. Он узнал это, хотя люди никому не доверяли, не смотрели друг другу в глаза. Он узнал это, хотя поспешно стиснутый кулак зачастую считался призывом к восстанию: прохожие звали милицию или сами расправлялись с подозрительным типом, чтобы избавить район от недобитого инсургента, а заодно от визита эскадронов смерти. Каттер был осторожен и терпелив. Через две недели после своего возвращения в город он отыскал Мадлену.
— Сейчас уже легче, — сказала она. — Видел бы ты, что творилось в первые недели, боги мои. У каждой стены трупы тех, кто будто бы «оказал сопротивление при аресте». Один споткнулся, другой попросил передохнуть или плюнул не вовремя, а третий и вовсе шел слишком медленно, когда ему велели прибавить шагу, вот и все сопротивление. В предгорьях, возле копей Стрелолиста, открыт лагерь под названием «Сутори». Специально для коллективистов. Их там тысячи. Сколько точно, не знает никто. Там есть одно крыло — говорят, кто в него войдет, назад не вернется. Это уже после того, как перестают водить на допросы. Некоторым из наших удалось бежать.
Мадлена перечислила тех, кого знала, и рассказала, что с ними. Иные имена были знакомы Каттеру. Он не мог понять, то ли Мадлена действительно ему доверяет, то ли ей просто все равно.
— Мы должны рассказать обо всем, что случилось, — продолжала она. — Это наш долг. Но если мы скажем всю правду, те, кого не было здесь, решат, что мы лжем. Преувеличиваем. Так что же… может, не будем рассказывать про все ужасы, чтобы нам поверили? Есть в этом смысл?
Мадлена выглядела очень усталой. Каттер заставил ее рассказать все о падении Коллектива.
Узнав, как давно это было, он легко мог сказать себе: «Да, тогда уже некому было сражаться за Совет», но не сделал этого. Не сделал потому, что они не могли узнать продолжение истории: им не было позволено. Они не знали, чего лишило их вмешательство Иуды.
Тысячи тысяч разнообразных слухов о Железном Совете расползались по Нью-Кробюзону.
Каттер часто ходил в сад медленной скульптуры в Ладмиде, чтобы посидеть в одиночестве среди изваяний, посвященных богу терпения. Сад тоже лежал в руинах. На каменных газонах, среди каменных кустов лежали огромные валуны осадочных пород, сплошь в трещинах и прожилках: в строго определенных местах пробивали отверстия и по капле вливали туда кислоту, которая медленно разъедала камень, а дожди, солнце и мороз помогали ей. Годы спустя валун распадался на части, приобретя заранее предугаданную форму. Медленные скульпторы никогда не открывали своих секретов, и их замыслы становились ясны лишь через много лет после смерти творцов.
Раньше Каттер всегда ненавидел умиротворяющую атмосферу этих садов, но теперь, поруганные, они стали ему милее. Кто-то — коллективисты или шпана из сочувствующих им — задолго до падения Собачьего болота перебрался через ограду и поработал над самыми крупными камнями. Из них наспех вырубили грубые и уродливые, но очень живые и забавные человеческие фигуры в непристойных позах и покрыли их призывами, повстанческими или просто похабными. На месте скучных, тщательно продуманных творений кислотных художников появились развязные клоуны. Каттер сидел, прислонившись к одному из недавно возникших уродцев: тот энергично тискал невероятной величины член, возникший на месте задуманной шеи лебедя, цветочного стебля, лодки или чего-то другого.
Каттер мало что помнил о той встрече в горах. Помнил хватку Рахула. Тот держал его, пока он — что? Бился? Кричал? Наверное, да, и кричал, и бился. Рахул держал Каттера, пока тот не упал от изнеможения.
Он помнил, как исчезла, растворилась вдали Анн-Гари, не удостоив его даже взглядом. Он помнил, что она села верхом на Рахула и заставила того повернуть к скалам.
— Назад, — приказала она. — К Совету.
Но что это значило, Каттер не знал. Точнее, тогда до него даже не дошел смысл ее слов. Только позже, кончив горевать, он понял.
Осталась ли Анн-Гари на воле или искала смерти и обрела ее? Каттер видел, как они оба, Анн-Гари и передел Рахул, уходили по направлению к камням, где ждал Железный Совет. Больше он их не видел.
Набравшись сил, Каттер взялся за Иуду. Он хотел похоронить его и старался не глядеть в изуродованное лицо друга. Наконец того удалось стащить со звериной тропы. Не глядя, на ощупь Каттер закрыл умершему глаза. Долго держа холодеющую руку Иуды, Каттер не мог заставить себя коснуться его шершавых губ своими, пусть и хотел это сделать. Поэтому он поцеловал собственные пальцы, прижал их к бездыханному рту Иуды и долго не отнимал — будто надеялся, что, если не спешить, Иуда в конце концов очнется.
Он сложил над телом друга пирамиду из камней, но предпочитал вспоминать об этом как можно реже.
Совет не двигался. Каттер еще не ходил к нему, хотя знал, что рано или поздно пойдет, но все в Нью-Кробюзоне были осведомлены о том, что случилось с поездом. Даже смерть Иуды не освободила состав из вневременной тюрьмы. Газеты выдвигали разные теории случившегося — одна причудливее другой. Чаще всего в них упоминали о воздействии Вихревого потока вследствие прохождения поезда через какотопическое пятно. Но Каттер был уверен, что в правительстве есть люди, знающие истину.
Он пойдет навестить Совет, когда сможет. Он думал об Анн-Гари, как она шла по камням, как ехала на Рахуле.
Каттер рассказывает Мадлене об Иуде Лёве. Та слушает молча и сочувственно, отчего Каттера едва не прошибает слеза — так он ей благодарен. Однажды ночью Мадлена берет его с собой на старую бойню в Корабельную пустошь.
