– Писало?
– Точно. Вы, как вижу, выбрали стиль защиты типа «Весь этот суд – сплошь беззаконный фарс», поэтому, полагаю, вам уместно нарисовать на лбу свастику или еще что-нибудь оскорбительное. Может, хотите вырезать что-нибудь на лбу ножом, как Мэнсон? Здесь, в полевом ранце, у меня есть отличный десантный нож...
– Пожалуй, я возьму писало, – подала голос Мунчайлд. – У меня всего год как прошли прыщи, и мне не хочется, чтобы на лбу остались шрамы от ножа.
Я выпрямился на стуле и попытался допросить «защитника».
– Послушай, Йоссариан, что нам светит?
– Вообще-то это нетрудно предсказать, приятель. В наши дни разнообразия в наказаниях мало. Даже для тебя, так называемого шпика. Тебе придется всего-навсего выкурить перед народом несколько косяков, и скоро тебя отпустят. Всем известно, что настоящий шпик скорее помрет, чем станет курить траву. Но поскольку леди Саншайн собирается присутствовать лично, то предсказать что-то заранее непросто.
– Похоже, тут намечается представление с заранее известным политическим результатом? Мартышкин суд?
– Что ж, можно назвать это и так. Но учти, когда леди Саншайн прикажет: «Затянись», ты, если желаешь себе добра, спрашивай: «Как глубоко?»
Пока я переваривал услышанное, появился судебный пристав и проорал:
– Суд идет!
Я посмотрел налево и увидел, как в двери зала вошла леди Саншайн.
В тот же миг я перестал дышать, неизвестно на сколько.
Явилась огромная нордическая богиня с розовыми волосами, сошедшая прямо со страниц комиксов Р. Крамба, но только во плоти. Ей могло быть двадцать пять – а могло быть и, как хорошо сохранившейся Тине Тернер, шестьдесят. В рваной жилетке, полочки которой были чисто формально схвачены шнурками, едва прикрывшей огромную грудь, в примитивной кожаной мини-мини-юбке и в греческих сандалиях, зашнурованных на великолепных икрах, леди Саншайн излучала невероятную чувственность и драйв, олицетворяя скорее темное животное начало, чем хоть сколько-нибудь привычную разумность. В окружении вооруженных автоматами «черных пантер» в беретах, подобно осыпанной блестками и увешанной браслетами богемной Боадицее, она прошествовала к своему месту.
Никаких судейских кресел не было. Только одно – плетеное, «плантаторское», установленное на возвышении, типа того, которое описывал Хью Ньютон.
Когда леди Саншайн уселась, ее юбка задралась совсем высоко. Церемонно и медленно заложив ногу на ногу, она продемонстрировала свою мерлушку всему залу. Можно было услышать, как сердца сотен мужчин и женщин на миг замерли.
Бедняжка Мунчайлд при виде такой агрессивной демонстрации сексуальности со стороны вождя нации, похоже, едва не потеряла сознание.
Следом вошли прокурор и прочая судейская братия. Один из них выложил на стол мои йо-йо и пец-конфетницу.
Леди Саншайн заговорила, и голос ее был подобен урчанию огромной кошки.
– Мой народ – вы претесь?
– Народ против Дурного Пальца, дело Космического Шпиона.
Я пытался вникнуть во вступительные аргументы обвинения и защиты. Но все, что они говорили, мне казалось бессмыслицей. Я списал это на нервозность, мешавшую мне сосредоточиться. Но постепенно окружающие реалии проникли в мое сознание.
Все как один были либо удолбаны «в не могу», либо давно повредились мозгами. Или то и другое разом.
Народ, толпившийся тут, не меньше трех десятков лет курил траву или банановую кожуру, а может, и жевал конское успокоительное. Клетки их мозга умирали быстрее и в большем количестве, чем бегут иранские солдаты. Не было разумных стандартов, с которыми их можно было бы сравнить: все тут нюхали один клей и прикидывались одним шлангом.
Прокурор и адвокат знай перетирали о своем, а я понял, что справедливостью тут пахнет не больше, чем на чаепитии у Сумасшедшего Шляпника или на зазеркальной партии в крокет, а леди Саншайн была Черной Королевой.
К примеру, перекрестный допрос цыпки-газетчицы выглядел примерно так.
ОБВИНЕНИЕ. Значит, э-э-э, ну, типа, скока ты уже толкаешь эти газеты, ну ты поняла?
СВИДЕТЕЛЬ. Дай-ка прикину, ну, типа, лет двенадцать уже.
ОБВИНЕНИЕ. Так ты говоришь, двенадцать лет на одной работе гниешь?
СВИДЕТЕЛЬ. Ну, типа, почти.
ОБВИНЕНИЕ. Тады ты, ну это, видать, опытная?
СВИДЕТЕЛЬ. Ага, ну, типа. Да, ага.
ОБВИНЕНИЕ. И никто на тебя, типа, никогда не наезжал, пока этот чувак, ну, типа, Дурной Палец, не подвалил?
СВИДЕТЕЛЬ. Меня с самого начала от него воротило, сечешь, парень?
ЗАЩИТА. Возражаю, чувак! Свидетель дает наводящие вопросы обвинению, в натуре!
ЛЕДИ САНШАЙН. Заткнись на хрен, урод без яиц!
ЗАЩИТА. Леди Саншайн, ваша честь, вы ставите меня в неловкое положение.
Немного послушав эту белибердень, я потихоньку начал ловить в ней смысл. А смысл этот заключался в том, что пора было сваливать отсюда. Если бы только я мог заполучить свои йо-йо и конфетницу!
В следующий момент, когда я снова прислушался, на трибуну был вызван Крошка. Ангел, самый более-менее соображающий свидетель, рассказал о том, что видел и как отобрал у меня пец-конфетницу с головой Никсона.
Тут в леди Саншайн пробудился интерес.
– Кто-нибудь уже пробовал Хорьковы конфетки? Из чего они?
Все взволнованно оглянулись по сторонам. В конце концов прокурор подал голос:
– Э-э-э, нет, ваша честь.
Зловеще усмехнувшись, леди Саншайн указала на Крошку и приказала:
– Ты! Съешь конфету!
Судебный пристав направился к Крошке с конфетницей в руке.
Я подскочил на стуле с криком:
– Нет!
Ангелы набросились на меня и усадили на место. Когда я снова смог видеть происходящее, Крошка уже отогнул назад головку Никсона и получил плоскую конфетку. Он поднес ее ко рту и осторожно уложил на язык. И послушно проглотил. На лице у Крошки отобразилось сосредоточенное внимание к происходящему внутри него.
Судя по всему, все ожидали, что дальше случится нечто ужасное, я же просто стонал. Теперь, даже если я сумею сбежать отсюда, этот здоровенный окорок всюду потащится за мной. Что за непруха!
Но пока что ничего не случилось, и суд надо мной, или что бы это ни было, продолжился.
Чуть погодя леди Саншайн, видно, устала от происходящего, потому что вынесла внезапный и ясный вердикт:
– Есть только один способ определить вину этого человека: закинуть его Синим Оусли. И тогда он расскажет нам всю правду! Пристав, тащи сахар!
В объятиях Ангелов, которые держали мне руки, я глядел, как судейский топает ко мне и несет на бумажной салфетке сахар.
Неожиданно леди Саншайн объявила:
– Да, кстати, я приговариваю Мунчайлд к десяти годам жесткой проституции, с перерывами на о-о-о-очень плохое поведение!
Мунчайлд завыла. Я открыл рот, чтобы утешить ее, и в тот же миг туда закинули кислоту и захлопнули мне челюсти.
В течение нескольких следующих минут я усиленно пытался держать свой разум на поверхности, чувствуя, как меня стремительно прихватывает ЛСД.
Но то, что случилось потом, сильно меня удивило, и я мысленно расслабился.
Этот кислотный трип лишь на миллионную долю походил на странность Моноблока. Но благодаря технике, полученной от кальвиний, и моей тренировке в Космическом Яйце я вскочил на кислотную волну, словно профессиональный серфер на внезапную приливную волну высотой в человеческий рост.
Неожиданно мне открылись все шесть дополнительных измерений.
Изогнувшись, я двинулся ката и завтверх, прямо из рук Ангелов.
Я стоял на столе с вещественными доказательствами. Все присутствующие застыли, их глаза лезли из орбит. Я схватил пец-конфетницу и йо-йо.
– Пол, ты вернулся! – хором завопили внутри струны кальвинии.
Затем я отступил бафт и вчервниз и оказался рядом с Мунчайлд. Я бросил пец-конфету в ее открытый от удивления рот. Она поспешно проглотила лакомство.
Оглядев этот безумный суд, этот погребальный костер всех моих надежд, я сумел придумать и приказать йо-йо только:
– Отнеси меня куда-нибудь, где правит логика!
Оказавшись на другой стороне червоточного прохода, по которому пронес меня йо-йо, я с удивительной ясностью сообразил, что, возможно, под воздействием ЛСД думал не совсем о том, что имел в виду.
Что, черт побери, я подразумевал под местом, где правит логика?
Виной всему, конечно, был ЛСД. Под влиянием галлюциногена такой выбор казался более чем подходящим. После пребывания один на один с хаосом реалий леди Саншайн вселенная логики представилась мне чрезвычайно заманчивой.
Кислота. Куда она подевалась? ЛСД вдруг выветрился из моей нервной системы, словно бы этот новый мир не поддерживал подобного состояния сознания.
