— Нет. Я не могу. Я чувствую только чужое горе, боль и страдания. И, быть может, я смогу облегчить их… Хотя бы, для одного человека, взрослого или ребёнка… Я должна, я обязана им помочь.
— Думаешь, они тебе будут благодарны? Люди — существа, которые не ценят ничего. Они потребуют еще больше внимания и еще большей траты сил, и обвинят тебя во всех смертных грехах, ибо нельзя быть хорошей для всех. И вообще — нельзя быть хорошей… там, — и он указал вниз, в проём, в котором как раз проплывало видение: протестовавшая против произвола властей женщина была сбита танком, который наехал ей на ноги… Хруст, крики, стоны и плач кругом. Кровь на асфальте. Что-то кричащие и бегущие люди. Лицо, бескровное, бледное, немое от ужаса…
— Я не хочу благодарности. Я хочу просто кому-то облегчить участь. Помочь.
— Ты не сможешь помочь. Каждый достоин того, чтобы пройти путь скорби. Нельзя выпить чужую чашу.
— Я… Должна идти.
— Нет. Не должна. Все твои долги уже оплачены. И ты теперь — моя ученица. Я могу провести тебя путями тайн великих и миров прекрасных, ты можешь увидеть иные планеты и иные измерения. Ты многое поймешь, и ты никогда не захочешь обратно. Но если ты выберешь вновь путь смертной, то… Можешь утратить то, что уже получила. Ты непременно допустишь ошибки и промахи, которые неизбежны в этом мире. Будучи нищей, нельзя быть праведной; а живя среди волчьей стаи, нельзя не испытать злость и не перенять свирепых законов и правил игры; живя в аду, нельзя не испытывать мук, между тем, даже уныние — грех… Уныние, вызванное душевными муками, разрастается как штормовые волны, что заливают и затопляют подлунный мир. Зачем тебе вновь и вновь проходить этот путь?
— Но я… Не могу иначе, — сказав это, она быстро шагнула в распростертую у её ног бездну, которая, поглотив её, тут же захлопнулась; черный проем растворился в молочно-белой мгле.
И он подумал о том, что вскоре, через несколько месяцев, на земле раздастся крик новорожденной девочки, и что вновь тьма и мгла столетий отделит от него лучшую ученицу, самую преданную и верную. А ещё, он представил убийц и насильников, доносителей и дознавателей, подонков и извращенцев — всю ту мразь, которую она неизбежно встретит на своем пути в этой юдоли скорби. Он представил тягостные будни грязной и неблагодарной работы на чванливых людей, кичащихся своей пустой разукрашенностью, краски серой безнадежности абсурдной и скорбной Кали-Юги, весь тот мрак, с которым встретится эта юная душа, сделавшая шаг во тьму, на безвестной дороге своей.
— Я… Тоже не могу иначе, — сказал он, и распахнул вновь ледяное окно вечности. Маленькие снежинки пылью закружились в штормовом ветре, вьюжась и множась, и ураган вскоре вздыбил из небытия огромные волны, и вой бури был подхвачен валторнами бездны, сменяясь гласом нечеловеческим, и тьма повисла над пустошью, и черные смерчи тонкими струйками устремились вниз. Силы разрушения набросились на безымянный для него город, как голодные волки; и учитель, очарованный этим мраком, смотрел, как рушатся скалы и дома, и слушал, как этот несправедливый мир стонет и разрушается до самого основания.
— Я… Тоже не могу иначе. И теперь ты вернешься обратно. Этот город не стоит твоей жизни, твоих слёз… И только это имеет для меня смысл.
* * *
Фанни оторвалась от тетради.
«Странная сказка», — подумала она.
Точнее, то, что она держала в руках, только условно можно было назвать тетрадью. Деловая папка, амбарная книга… На обложке значилось: «Дело N…» В таких талмудах обычно записывают в разных учреждениях время прихода и ухода сотрудников или же выдачу материальных ценностей на складе. Но Схимник почему-то именно в такой «тетради» записывал свои сказки и стихи.
Фанни сама бы не объяснила, зачем она взяла себе эту тетрадь, выпросив её у Неназываемого. Вроде, лишь для того, чтобы она случайно не потерялась. И чтобы когда-нибудь отдать её Схимнику. Но… Ей почему-то очень интересно было, что же за тетрадь такая… И она теперь читала её по вечерам.
Но сейчас она оторвала взгляд от мелких, но вполне разборчивых букв с красивыми завитками и посмотрела в сумрачное окно.
В это время в дверь тихо постучали.
— Да, войдите! — отозвалась Фанни, заранее почувствовав, что сейчас увидит Неназываемого.
Это был он. Только Неназываемый знал, что она не спит в такой час. Около трех — четырех ночи.
Она постепенно привыкала к жизни в таком, внешне совершенно обычном, доме, хотя до сих пор жизнь такая казалась ей совершенно немыслимым чудом. Этот дом, с закрытым въездом, подъездами с кодовым замком, закрытой парковкой, в общем-то, элитный, — был, на самом деле, полностью выкупленным членами этой тайной общины, называемой теперь Фанни «свои». В нём жили только такие, как она, спасенные из недр безумного и звериного мира люди, и теперь они оберегались этой тайной организацией от тех структур, властвующих повсеместно, что называемы были «неорганика», «тени» и «зло». Отделить таких, как Фанни, людей от иных, зараженных вирусом чуждого людям разума, можно было лишь недавно, с помощью проверки специальной аппаратурой. Такая аппаратура была установлена в домах общины повсюду, и при наличии «подсадки» неорганики человек, проникающий в подобный дом, испытывал помутнение разума, сильную головную боль, падал и отключался. Это было мерой предосторожности и защиты. Блокировку сознания, устроенную тенями, к сожалению, снять пока не удавалось; зараженный инопланетным вирусом разум, несомненно, не мог быть исцелен. Во всяком случае, пока ещё не был обнаружен способ искусственного очищения разума, с помощью приборов. Годы внутренней самодисциплины — то единственное, что могло помочь не сильно зараженному вирусом человеку вновь приобрести независимость своего интеллекта.
— Здравствуй, Фанни… Ты, похоже, избегаешь меня с тех пор, как… Мы привезли Схимника. Ты ни разу не была в общем библиотечном зале. Почему?
— Отвечать…откровенно?
— Конечно.
— Тогда… Теперь я вас боюсь.
— Почему? Из-за того, что я отвалил тех убийц?
— Они… Не убили Схимника.
— Ага. Ещё не успели. Фанни, нельзя быть добрым для всех…
— Да. Я знаю, что вы правы, но…
— Фанни… Мы с тобой на «ты»… Мы ведь давние друзья. И в сети были на «ты»… И я не сдам свои позиции. Я ценю твою дружбу, хотя теперь она кажется мне незаслуженным ещё даром…
— Я безмерно благодарна вам. И ценю вас очень высоко.
— Но это отдаляет нас друг от друга… А тебе и потом, в будущем, наверняка придется видеть меня в деле. Или слышать о моих делах. Я заранее должен сказать тебе еще не понятую тобой на уровне интуитивного действия, страшную вещь: с врагом человечества нужно быть безжалостными, если мы не хотим видеть, как гибнут наши люди.
— А как же… «Возлюби ближнего своего, как самого себя»? Непротивления злу насилием?
— Ближнего — да. Близкого по духу. Человечного. Но не тех, кто превратился в управляемую машину разрушения. Надо понять, что это — люди с разрушенным разумом, не имеющие ничего человеческого. Вирус разрушает изнутри тех, кто сознательно вступил в контакт с тенями, подкуплен ими и сотрудничает… И, если они внедрились достаточно глубоко, если блоки и подсадки вируса заняли большую часть мозга такой жертвы, это уже — не человеческий разум, а нечто иное.
— А их нельзя очистить, переделать? Быть может, впоследствии, когда будет обнаружено, так сказать, противоядие?
— Тех индивидов, про которых я говорю, не случайно впустивших врага в свой мозг, очистить нельзя. То тело можно только полностью очистить от данной личности, полностью измененной. Такое очищение приведет к смерти. Тот разум, которого коснулись тени, не принадлежит человечеству. Это — иной разум. Злобный и страшный. Известно, что после ухода из такой черепушки всех вирусов теней этот индивид превращается в невменяемого, а мозг его — в кашу. Поскольку, все сознательные импульсы и всё управление индивидом были уже осуществляемы в таком случае лишь тенями, — сказав это, Неназываемый сел за компьютер, отыскал нужную информацию и подозвал Фанни.
— Читай… К примеру, это… Сатанинские обряды были свойственны всем так называемым «революциям» и «восстаниям масс», это было намеренное уничтожение человечности, укрепленное черными мессами их руководителей, намеренно сотрудничающих с тенями… В дальнейшем, начинался процесс разложения и распространения вирусов антигуманности, страшный, кровавый пир теней… Читай!
— «В августе 1919 года сообщается о наличии в Киеве так называемых «человеческих боен» губернской и уездных ЧК, — начала читать Фанни. — Весь пол большого гаража был залит уже стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Жёлоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в 10 метров длины был на всём протяжении доверху наполнен кровью… Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни. У всех трупов размозжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы. Некоторые были совсем без головы, но головы не отрубались, а отрывались»…
