— Нужно убираться куда-нибудь, и поскорее, но долго идти нельзя: привлечем внимание. Я вызову наших, из одной частной медицинской клиники, официально — зубной, — сказал Неназываемый. — Они должны быстро подъехать.
Фанни и Неназываемый, держа с двух сторон Схимника, покинули двор-колодец и затаились в подъезде.
— Спрячем его за нашими плащами. Если будут мимо проходить люди — изобразим влюбленную пару, — шепнул Неназываемый. Они забились в угол подъезда. Долго тянулись минуты ожидания. Фанни то и дело поглядывала за маленькие прозрачные стекла дверей. Но первым заметил подъехавшую машину её спутник, и они поспешили отсюда прочь, неся еще на пришедшего в сознание человека.
Вскоре они были в чистой и уютной частной клинике и ждали заключения врача в приемном покое. Он, наконец, вышел и спокойно сказал:
— Будет жить. Отбиты почки, легкие повреждены, и так, по мелочи: синяки, ушибы, ссадины… Пускай немного у нас побудет.
— Когда немного подлечите, доставьте его ко мне, — сказал Неназываемый и назвал адрес.
* * *
Схимник поправлялся, и уже мог самостоятельно передвигаться. Фанни, когда была его сиделкой, уже поняла, какой пристальный и внимательный взгляд может быть у этого странного человека. Он весьма проницательно следил за тем, как она ставит и включает электрочайник, как размешивает чай маленькой золотистой ложечкой и как подает этот чай ему. И этот взгляд таких внимательных глаз заставлял Фанни не просто заваривать чай, а священнодействовать: ей приходилось отдавать себе отчет в каждом движении, будто она танцевала странный танец или проводила чайную церемонию. Внимательный, заинтересованный взгляд…
Кроме того, Неназываемый дал ей точное распоряжение, чтобы она и потом, когда Схимник пойдет на поправку, как можно чаще заходила к нему. «Это важно. У тебя с ним есть контакт. Поговори с ним по душам. От этого зависит, болезненно или быстро пройдет его трансформация. Она непременно случится: это уже ясно. И очень скоро».
Фанни и сама замечала, что Схимник немного начинал молодеть.
«Трансформация тела требует и трансформации духа. Нередко, и перепросмотра всей своей жизни. А это сопровождается переживаниями, и очень болезненными. Так бывает чаще всего», — говорил Неназываемый.
«Так было и со мной», — заметила тогда Фанни.
«И потому, прежде чем Схимник останется один на один с этим перепросмотром, он должен почувствовать нашу поддержку. Я думаю, это поможет ему. Должно помочь».
Неназываемый не давал некоторое время больше никаких поручений Фанни. Она должна была только быть сиделкой для Схимника и вволю сидеть в сети в свободное от этой обязанности время.
* * *
— Фанни, где я? — спросил, наконец, Схимник однажды. — Эта комната не похожа на больничные покои. А вы…на санитарку.
— Среди друзей. Это место… Мы называем его «дом». Таких «домов» в Питере несколько. И здесь живут только такие люди, которые созвучны нашей общине. Можно сказать, творческие, интеллигентные. Можно — беззащитные. Некоторая неформальная организация дает им защиту и учит защищаться и спасать других… Если их можно спасти.
— Я ничего и никогда не слыхал об этой организации.
— И не услышите. Она вне религии, общественных движений, определений и границ. Она помогает тем людям, которым трудно выжить… В том социуме, который приносит беды и страдания, в том ежедневном «выживании сильнейших», которое убивает более тонкие, творческие и созидательные энергии.
— У этой организации есть название?
— Нет. У неё нет названия. И потому…её нельзя вычислить и разрушить. Да и у нас, у многих, давно уже нет тех имен, что значились в первом паспорте.
— И… Чего вы хотите?
— Я не знаю. Я сама только недавно попала сюда.
— Ну да. Вы же… Так молоды.
— Я старше вас.
— Мне пятьдесят два.
— Мне — сто один.
— Не шутите так, Фанни. А вдруг, я поверю?
— А я и не шучу, — твердо ответила она.
Схимник внимательно посмотрел в глубину её зрачков.
— Расскажите о себе, Фанни. Так, что-нибудь.
— О себе? — переспросила Фанни, на мгновение отведя взгляд, будто вглядываясь куда-то вдаль.
Снова всматриваясь в глубину глаз собеседника, она вдруг, совсем неожиданно, провалилась в воспоминания. Отчетливо увидала себя в комнате, в которой жила со своим первым мужем, в компании пришедших к ним гостей… Где-то на далеком теперь от нее краю вселенной…
* * *
В маленькой комнатке их общежития, где они жили с двумя довольно взрослыми детьми, вечно толпились и «тусовались» какие-нибудь люди, которые кого-нибудь из себя усиленно изображали: преподавателей вуза, православных христиан, великих эзотериков, поэтов, музыкантов… При этом «религиозно ушибленные» или просто «православные» легко совмещали свой «духовный поиск» со слушанием «Гражданской обороны» или курением конопли, а те, кто пел под гитару песни, навроде «Марихуана моя» или «Да будет свет, сказал шахтер — и не вернулся из забоя» — с рассуждениями о русском космизме и с портретом Че Гевары на майке. При этом, свои философские размышления они нередко чередовали с рассказами о поездках в Израиль и Египет… «Да что там та Стена Плача: я там сильно в туалет хотела; пришлось в мужской сходить, чуть международного скандала не случилось»; «Да что там та пустыня: мы туда выехали вечером и водку пили», — говорила, к примеру, некая молодая женщина, пожившая в Израиле и вернувшаяся назад, в Россию. Рассказы о Турции и Египте и вовсе легко совмещались со вздохами о Советском Союзе, при котором «так было хорошо», гораздо лучше «всех этих заграниц».
Фанни никогда не понимала этакого коктейля из христианского низкопоклонства, чтения молитвы перед принятием пищи, — и одновременного слушания рока, «Нирваны», русского рэпа; смеси икон со Сталиным и идей о вселенском коммунизме, которые подкреплялись чем-нибудь психоделическим, с транквилизаторами на закуску.
Впрочем, Фанни, вообще-то, никогда не любила толпы…
Ну а потом, значительно позже, некоторые мальчики и девочки (подростки конца девяностых годов двадцатого — начала нулевых годов двадцать первого века, из числа знакомых студентов бывшего мужа; с их нирваной, коноплей, Че Геварой и православием) — уже выросшие, были встречаемы ею на просторах интернета… Она жила уже в Питере, и с ужасом обнаружила их в социальных сетях, в контакте, в фейсбуке… Они смотрели на неё с аватарок: мужчины, одетые в берцы, в камуфляж, женщины в мини-юбках и высоких сапогах, с автоматами Калашникова и «лимонками»… Они призывали, «назло прогнившей Европе» возродить «Великую Сарматию» на юге России, создать там «милитаристско-идейное, молодое государство»… «Мифотворчество, как завещал нам наш великий земляк Лосев, началось здесь, на Юге», — с апломбом заявлял некий «мультимедийный журналист и писатель Юга России», и Фанни с удивлением узнавала в его физиономии молодого парнишку — пономаря Новочеркасского собора, слушавшего некогда Егорку Летова и бредившего Че Геварой…Ну, еще одним из его увлечений Достоевский был…
А в двадцатых этот, только уже и вовсе совсем взрослый, «парнишка» возглавлял молодежные ряды казачества, ополченцев «Великого войска Донского» и призывал их «расширить границы великой Скифо-Алании до её истинных размеров, завоевать территорию от Южной Осетии, через Кубань, Дон и Украину, до Запада, заканчивая Великобританией»… Осуществить «Сарматский ренессанс», значит… Сам он был, в общем-то, уже пожилым дядей, и воевать лично не собирался.
* * *
Фанни помотала головой… Ей вовсе не хотелось сейчас погружаться во всяческий бред прожитого, тем более, в выдаваемых сейчас её мозгом вариантах. Не было там, в этом прошлом, ничего хорошего…
— Я… Не прошу вас рассказывать о личной вашей истории… Только… Мне хочется поговорить с вами, зацепиться за что-то, нам обоим близкое. Где вы родились? — взор Схимника проникал, казалось, в самую её душу, — В Питере?
— Нет. На юге. Теперь это — территория Донской Республики.
— А мы с вами — земляки! Я… в 26-м был призван «Великой Сарматией» в милитаристские ряды «верной молодежи» для Великого Похода на Запад… Жуть! Девушки — в кожаных юбках, юноши — в штанах с лампасами, упасть и отжаться, автомат разобрать на скорость — всё это ещё в школе… Мои ровесники с первых классов мечтали воевать… Так и отвечали, на вопрос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: «Я хочу умереть на полях сражения»… Понятно: заводы стояли, работать было негде, наука, образование, медицина — полностью были развалены; ведь это — не Питер, не Москва, где они более-менее, но существовали… А на «окраинах» — прежде всего всё пошло прахом. Не было света, магазины не работали, а по поселкам и хуторам казаки с нагайками разъезжать стали…
